Грани ответственности

      Сегодня Джереми слишком сильно задержался на работе. С тех пор, как бывшего сотрудника 8208 «стёрли» из истории «Маунт Мэссив», все будто бы нарочно пошло черт знает как — на голову супервайзера тут же обрушились многочисленные проверки, неустойки и штрафы, которые вылезали в самых неожиданных местах. Несоответствие распорядку, общий невроз и странные намеки прессы (в последнее время там все чаще стало мелькать название психушки) — приходилось держать ухо востро. Блэр был вынужден заменить некоторых из самых надежных своих подчинённых и усилить охрану, чтобы у остальных не было времени и возможности вести праздные разговоры. Конечно, в этом была доля его вины — с тех пор, как он занялся наблюдением за «лечением» Вейлона, большинство процессов было оставлено на самотёк, и эта халатность уже запустила маховик нарушений и неподчинения.       Но сложности не могли отвлечь супервайзера от его главной цели. Джереми даже не пытался отрицать, что теперь его жизнь плотно связана с Вейлоном — ни один из них теперь не сможет жить спокойно, пока жив другой. Взятая из детской книги, эта фраза как нельзя лучше описывала их «отношения».       Джереми оказался дома только к полуночи. Он и не надеялся на теплый прием, даже можно сказать, вообще ни на что не надеялся, ибо его настроению и физическому состоянию оставалось лишь пожелать всего наилучшего.       Хлопнула дверь, ключи с громким звяком упали на тумбочку. Доверие пленнику? Нет. Скорее, уверенность в его безумной преданности. Блэр окинул взглядом гостиную — Парка не было. Не то чтобы за эти две недели тот научился себя вести как подобает. Просто тишина в этом доме стояла подозрительно плотная.       — Твою мать, где тебя носит?       Джереми бросил телефон на диван и прошёл глубже в дом, уже подозревая неладное.       Вейлон, как и ожидалось, весь день просидел дома, предоставленный сам себе. На протяжении этих долгих недель его «распорядок дня» был одинаковым — раннее побуждение, завтрак (который, в последнее время, Джереми заставлял его готовить самостоятельно), день, наполненный уборкой, чтением, телевизором и снова сном (чаще, просто рефлексией с попытками вспомнить прошлое), готовка ужина. Потом появляется хозяин — и здесь уже больше разнообразия. Если тот пришел раздраженным — то Вейлону в лучшем случае будет велено не показываться на глаза. В худшем — на теле прибавится пару синяков, а приготовленная им еда отправится в урну. Либо, Джереми без лишних слов опустит его на колени между своих ног и жестко вытрахает в рот. А если будет настроение — то и в другие места.       Бывший программист отчаянно пытался прийти в себя после всего, что с ним случилось. Мысли, долгие часы в одиночестве, даже попытки записывать свои размышления в хронологическом порядке ничего не дали — вместо четких воспоминаний Парк все сильнее увязал в хаосе.С ним произошло слишком много, с чем не просто так было справится. Сначала — больница, небытие и боль, потом — это спасение, которое одновременно было практически добровольным пленом, затем — день взаперти а потом… Страсть. Много страсти. Сколько раз они сделали это тогда? И потом? Боль во всем теле и особенно в заднице подсказывала о многочисленных моментах слияния, от которых голова кружилась как от самых сильных препаратов. Но это никак не повлияло на восстановление памяти.       Утром его хозяин просто уходил. Прямо как сегодня. Уехал, оставив его свободно бродить по дому, заперев лишь входную дверь. Вейлон раз за разом прогонял в голове все эти две недели, вспоминал свои сны и чаяния, которые удивительным образом накладывались на реальность, и это сводило с ума. Парк даже не понял, что его состояние дереализации и запутанности вызвано еще и отсутствием таблеток и уколов, которыми его пичкали каждый день. Он тенью бродил по дому, будто подсознательно ища этой нирваны, которую принесут препараты. Слишком много мыслей и впечатлений, внутри — будто пожар, который уже не затушить водой. Раны от инъекций будто зудят, требуя к себе внимания. Вейлон не нашел даже снотворного, которое Джереми раньше ему давал — должно быть, хозяин слишком хорошо все это прячет.       И в итоге, Парк обнаружил себя сидящим у бара. Он никогда не не пил много, алкоголь, как уже известно, довольно быстро на него действовал, но сейчас его внутренняя боль и «белый» шум, которым была заполнена голова, заставили взять первую попавшуюся бутылку. Стало так паршиво, что уже было все равно, что скажет хозяин.       Опьянение, как и ожидалось, наступило довольно быстро. Один стакан, два, три… Пустая бутылка выскользнула из рук тогда, когда хлопнула входная дверь.       — Я… Блять… — он попытался что-то сказать, но перед глазами плыло.       Блэр услышал тяжелый треск стекла. Все его самые смелые догадки были далеки от правды — Джереми не мог поверить, что программист взялся за бутылку. Скорее, супервайзер решил бы, что его ограбили, а Парк сбежал, но то, что он увидел через несколько секунд, не просто поразило, но и вызвало резкий приступ гнева. На полу валялась опустошенная коллекционная бутылка бурбона, которую он привёз из прошлого отпуска. Оставлял на особенный случай, может даже на какое-то повышение. Теперь же от дорогого пойла остались лишь крупные осколки.       Джереми аккуратно отодвинул их ботинком и те с легким звоном заскользили по плитке. Странно. Когда-то эта плитка уже усыпалась стеклом. Будто бы в прошлой жизни.       Супервайзер приблизился к сползающему на пол Парку и уселся на корточки, склонив голову на бок. Скользнул глазами по «растекшейся» фигуре и расфокусированным зрачкам, плавно растянулся в улыбке, едва сдерживая гнев. Тонкие ноздри напряглись, а между бровями залегла складка — внутри закипал вулкан.       — Я смотрю, ты решил похозяйничать?       На лице Парка мелькает понимание, кто сейчас перед ним, тяжелая мысль осознания мешает, как назойливая муха, но в голове сейчас настолько шумно и туманно, что чувство страха притупляется, заменяясь лишь пародией.       Джереми продолжает улыбаться и тяжело вздыхает, кивая своим же мыслям.       — Я-то думал, ты будешь умнее. Поймёшь, к чему приведёт такое поведение в моем доме.       Супервайзер приподнял мужчину за воротник, вглядываясь в немного прозревшие, но до ужаса томные глаза. Самые прозрачные изумруды.       — Знаешь, сколько стоит эта бутылка? Да ты в жизни не видел такого количества нулей за алкоголь, и я сомневаюсь, что когда-нибудь еще увидишь. — слова скользят ядовитой змеей. В них скрывается слишком много угрозы, и пленник это чувствует. Джереми пару раз шлепает мужчину по щеке «по-дружески» и поднимается на ноги, не без удовольствия наблюдая, как в пьяных глазах разгорается ужас.       — Ты, видимо, ещё не совсем понял, что натворил. — хмыкает он и, на удивление Парка, отступает, позволяя ему валяться на полу. Затем исчезает в коридоре и закрывается в своей комнате, ставя некоторую точку в этой сцене.       — Мистер… Блэр? Я не… ох…       Он пытается хоть как-то оправдаться, но его попытки оказываются безуспешны и ни звука не срывается с губ, даже когда дверь за хозяином злополучной бутылки закрывается. Вейлон долго буравит ее взглядом, а затем вдруг начинает плакать. Сперва он не замечает, как из глаз стекают редкие слезы, но потом зрение мутится, и уже невозможно противостоять этому потоку, навеянному помесью алкоголя и тяжести накативших разом ощущений. Если в его трезвом теле был «шум» из сотен догадок и нестыковок, где реальность и сон потеряли границы, то что говорить о пьяном? Нирвана прошла, наступил момент расплаты.       И со слезами уходила боль, хотя от них уже немного намокла раскрывшаяся от неосторожных движений рубашка. Зеленые глаза были мутными, а голова — абсолютно легкой. Вся энергия ушла в плач. Он так и остался сидеть около бара, точнее, под ним, прижав к подбородку тощие коленки и беззвучно плакал, пока не стало абсолютно сухо и безразлично. Алкоголь окончательно его поборол, а лицо больно щипало от соленых разводов. Образ девушки из прошлого, больницы, мистера Блэра стояли перед глазами, и Вейлон будто вел с ними беседу, но это лишь его пересохшие губы немного шевелились, только и всего.       И ни звука. Очень тихая пьяная меланхолия неопытного выпивохи.       Спустя несколько минут до его слуха донесся звук открывающейся двери и постукивающих мужских каблуков. Джереми снова оказался поблизости, на сей раз с каким-то предметом в руке, который Вейлон идентифицировал не сразу. А Блэр просто наслаждался его замешательством, демонстративно прокручивая в руке приятную на ощупь ручку из натуральной кожи. Это была довольно занятная вещица, уже давно им не используемая — длинная черная плетка, которая больше походила на тонкую, жесткую палку.       Джереми терпеливо дождался, пока программист поднимет глаза, прежде чем приказал:       — Ко мне. Живо.       Вейлону Парку придётся по справедливости ответить за свое недопустимое в этих стенах отношение к имуществу своего непосредственного хозяина.       Вейлон непонимающе уставился на палку в руках Блэра. Что это значит? Его будут бить? Парк, словно нашкодившая собака, втянул голову в плечи, но ослушаться не посмел. Даже в его пьяном мозгу еще осталось какое-то разумение человеческого языка. Тем более, такого угрожающего. Он попытался встать на ноги, но у него это плохо получилось, поэтому передвигаться пришлось в позе человека, у которого на спине огромный горб. Пошатываясь, он приблизился к хозяину палки, не сводя с нее глаз и быстро, ломаными движениями откидывая со лба отросшие в палате волосы. Вот он уже очень близко к ногам Джереми Блэра, едва не заваливается вперед, но кое-как стоит, согнувшись. Взгляд слегка расфокусирован, от чего образ хозяина двоится и расплывается.       Может, стоит произнести какие-то извинения? Но слова не идут, только притупленный страх и робость, а еще все не отпускающие образы прежних мыслей. На лице — полное смятение.       — Сел. — Блэр пронзил пустые глаза ледяным взглядом и тут же повысил голос сразу на несколько тонов: — Я СКАЗАЛ, СЯДЬ НА КОЛЕНИ!       Джереми сопроводил приказ резким шлепком блондина по коленям и тот осел на пол, как подкошенный. В воздухе еще не затих звук рассекающей его плети, но атмосфера уже загустела донельзя, а в лицо «хозяину» уставилось красное от алкоголя выражение покорности его пленника. Сейчас они были похожи на быка и красную тряпку: Джереми источал ярость, уже входя в раж: он то и дело сжимал пальцы в кулак, крепче перехватывая кожаную плетку, поражаясь этому гадкому параду неуважения.       Парк должен быть благодарен, что ещё жив. Но вместо благодарности — крысиное, бессовестное поведение.       — Никчемная блядь, как ты вообще смог столько выжрать… Джинсы до колен и ко мне задницей. — уже слегка понизившимся тоном приказывает он и ударяет плеткой о стену. Раздался визг вновь порванной плотности воздуха.       Парк открыл рот, желая что-то возразить, но одного тона Блэра хватило, чтобы пресечь все возможные возражения. Тем более, что шлепок по коленям был довольно чувствительным — не сложно было сделать вывод, что это только разминка перед экзекуцией.       Вейлон догадывался, что за этим последует.       Моргая, стараясь, навести резкость, он безуспешно пытается расстегнуть джинсы непослушными пальцами, но оставил это дело уже с четвертой попытки. Он видел краем глаза кулаки и плеть и ему не хотелось, чтобы вместо его зада Блэр предпочел лицо. Поэтому Вейлон просто с силой сдернул их вниз, цепляя и белье — одежда легко поддалась и соскользнула с худых бедер. Смутившись, пленник неловко развернулся к Блэру задом, жмурясь, краснея, но все еще не испытывая полного стыда за оголенные участки. Мистер Блэр и так все уже видел, и в самых разных подробностях. Программист стиснул кулаки, упираясь ими в пол. Его поясница прогнулась посередине, открывая полный вид на натертые красноватые ягодицы.       Блэр спустился взглядом на оголенные участки и, покрепче ухватившись за рукоять, кончиком плети прошёлся от светлого затылка до копчика и замахнулся. Вейлон мелко задрожал.       — Ничего не хочешь сказать, прежде чем я выбью из тебя все дерьмо? И запомни, блядь, если заблюешь мне ковёр во второй раз, я выкину тебя на улицу с голой отодранной задницей.       Джереми ухмыльнулся, предвкушая развлечение. Долгий, такой отвратительно долгий день наконец-то закончится чем-то приятным.       — Ты ведёшь себя как грязная уличная шавка. Таким ты хочешь быть для меня? Ты хочешь, чтобы таким я тебя считал? Хочешь, чтобы я выкинул тебя вон отсюда? Я, блядь, покажу тебе дорогу, нахуй!       С последним словом Блэр замахивается ботинком и вполсилы бьёт программиста под копчик, в момент окрашивая плоть на месте удара в розовый. Программист кренится вперед и падает, вытягиваясь на полу буквально во весь рост, обездвиженный, и супервайзер наступает на светлую голову ботинком, мыском придавливая горячую от алкоголя щеку к прохладной плитке на кухне. Шею на месте шрама начинает неприятно тянуть, но супервайзер не сразу это замечает.       — Смотри-ка, Парк, тут разлито. Ну, ничего, мы и тобой прекрасно протрем. И подними уже свою чертову задницу вверх, кончай лежать как бревно.       Джереми по-прежнему придавливает голову к полу и шлепает жертву плеткой по бедру, однако все еще умеренно. Этот придурок должен проявить, наконец, свою пластичность.       — Ха-арр-хх…       Вейлон морщится от боли и унижения, но кроме хрипа ничего может произнести из-за ботинка на его голове. Он твердый, очень твердый. Если Блэр захочет, то сможет запросто раздавить его череп, словно яйцо, и это пугает до дрожи. Кое-как он приподнимает задницу, снова упираясь коленями. Программист явно ощущает запах пролитого им же алкоголя, который впитывается в волосы и в рубашку, а так же противно липнет к коже на лице. Кажется, мистер Блэр просто протер лужу его же волосами, длина которых достаточно отросла, чтобы сойти за тряпку.       — Я больше не буду… — сопит он, едва разлепляя губы. По-детски и наивно, но это все, на что способен его испуганный пьяный мозг.       Но Джереми не слушает. Он приступает к «основному блюду».       Шлепки на бедрах разгораются все сильнее. Алкоголь в крови не дает почувствовать всей боли, но Вейлон все равно осознает, как с каждым разом кожа на месте ударов накаляется все сильнее, неприятно отдает в пах. Он хнычет, снова и снова, как мантру, повторяя, что он больше не будет.       Внезапно накатывает резкая фантомная боль: ужаснейшая резь в спине, горячо и много крови — Парк вдруг громко вскрикивает, как если бы его ударили не плетью, а все той же кочергой, о которой он забыл. Но тело-то помнит! В глазах темнеет. Вейлон с усилием отбрасывает наваждение, прогибается еще сильнее, хотя из-за неудобной позы попросту не хватает воздуха. Его зад начинает сильно саднить. Вейлону уже кажется, что это и есть самое начало, а от того становится еще страшнее.       В ударах хозяина действительно не чувствуется и намека на приближающийся конец.       — Ты думаешь, мне хватит твоих жалких всхлипов? Я тебя не слышу!       Джереми замахивается и почти в полную силу наносит скользящий удар по всему периметру правой ягодицы. Голова под ботинком сильно зашевелилась, тело задергалось, поэтому приходится покрепче прижать его к полу.       — Я не слышу, блять, чтобы ты раскаивался, ты ещё не прочувствовал свою вину!       На этот раз мужчина производит то же самое действие с другой ягодицей и на двух сторонах выступают выпуклые алые полоски. Если ударить ещё пару раз, то они станут кровавыми.       — Что же ты за мразь такая, а? Я тебе доверил весь дом, а ты, вместо благодарности, выжрал мой коллекционный алкоголь, ещё и отговариваешься! — Блэр дал волю ярости. Перед глазами — сплошная красная пелена.       — Я тебя когда-нибудь пристрелю, я больше не буду жалеть твою светлую головку! Целуй землю, мразь, и молись, чтобы я не взялся за тебя как следует!       Джереми резким движением бьёт каблуком по левой щеке, от чего разворачивает Парка на спину, и, замахнувшись, осаживает его плеткой по правой, на которую не удалось наступить. На светлые взмокшие волосы и тёмные ресницы падает плевок.       — Неблагодарная ты шлюха. А как ты вчера стонал! Любишь ведь, когда с тобой нежно?       Одно упоминание о нежности, которую в очередной раз позволил себе Блэр, вызывает новый приступ ярости.       — А что ты для этого сделал?       — Из… Извините меня! — Вейлон безуспешно пытается заслониться руками, да куда там. Тело не слушается. Остальные слова с бульканьем пропадают где-то в горле. Зад горит огнем. Но и лежать на спине, когда получил ботинком в лицо — просто отвратительно. Челюсть сильно болит — Вейлон не уверен, что Блэр ее не сломал. На глазах — снова пелена, он видит только замахивающийся образ, который напоминает давнее прошлое, а может и сон.       — Я раскаиваюсь! — восклицает он, а руки, слабо дернувшись, остаются лежать на полу безжизненными конечностями. В них чувствуется пьяная тяжесть. — Я больше никогда…       И тут же получает шлепок по другой щеке, от чего аж в ушах зазвенело, а из глаз посыпались искры. Боль была такая, что Вейлону показалось, что щеку порезали. Это было недалеко от истины — на мягкой коже вздулся рубец. Он хочет отвернуться, но шея не слушается — боль слишком велика. И даже алкоголь уже не спасает. Парк громко вскрикнул, широко распахивая глаза.       — Простите!.. — снова пытается он, собираясь с силами, когда на лоб падает новый плевок. Противная влажность на и без того влажном от грязного алкоголя и пота лице.       Голый зад касается прохладного пола. Вейлона накрывает новая волна фантомной боли. Пленник кричит, ему кажется, что его позвоночник раскололся надвое. На фоне потрясений всплывают болезненные воспоминания в форме физических страданий. Пальцами он скребет холодный пол, но это явно не спасение. Тело слабое, абсолютно ничтожное, в сравнении с телом мистера Блэра.       — Простить. Просишь тебя простить?       Всё это — безумие. Всё, что вымаливает Парк. Все, что красной нитью связывает их за эти сраные годы. Затянувшееся самоубийство.       Мужчину ни на секунду не покидает ощущение того, что 8028 имитирует боль, пытаясь вызывать у хозяина хоть какое-то проявление милосердия.       — Хочешь прощения? — Блэр пинает бывшего программиста под бок и переворачивает в исходное положение, щека его снова прижата к холодному полу. — Ты уже сдаёшься, хотя нихуя не понимаешь, что такое настоящая боль! Не понимаешь, как я был нежен к тебе! Даже когда я рвал тебе задницу, ты обязан был молиться на меня всем своим существом! НЕДОСТАТОЧНО ТЕБЕ ЛАСКИ?       Джереми заливается безумным смехом. Шея горит огнем, будто по ней водят раскаленным лезвием. Входя в раж, он подхватывает уцелевшее горлышко некогда дорогущей бутылки и острым краем тычет Вейлону в лицо:       — Ты когда-нибудь слышал фразу — «я запихну тебе это в задницу?» — в голосе Джереми скользит чистая угроза напополам с безумием. — Ну что, опробуем это на тебе?       — Нет! Нет, прошу! — Вейлон пугается окончательно. Кажется, Блэр вознамерился убить его, но перед этим хочет жестоко поиздеваться. От такой яркой мысли Парк становится чуть трезвее. Он снова безуспешно пытается подняться, и в этот момент желание жить увеличивается. Хотя, казалось бы, есть ли у него причины продолжать жить. — Нет, умоляю, не надо! — вопит он в страхе, цепляясь слабыми пальцами за ногу Блэра.       Кажется, его мольбы не доходят до хозяина. Хищнику хочется поиграть со своей жертвой, прежде чем растерзать и сожрать ее. Он вдруг вспоминает их близость здесь в самом начале и всхлипывает от боли и непонимания. Как это все может быть возможно? Процесс, конечная цель которого Парком осознается только как его собственная погибель. Но зачем тогда такой контраст?       Вейлон вдруг чувствует, как болезненно колет сердце. Он осознает себя домашним питомцем, которого сперва оживили любовью, а затем просто бросили под машину, запросто променяв на нового. А хотя нет, не запросто. Сначала уже надоевшему питомцу выпустят кишки. Проблема лишь в том, что песик не поймет ничего, до последнего вздоха вылизывая пальцы садиста. Он просто временная игрушка, от которой можно в любой момент отказаться.       Конечно, мысли были не настолько ясными. Но ощущения от них были весьма реальными.       — Не надо, я… Я буду послушным! — вопит Вейлон сдавленно, насколько позволяет придушенная голова. Мысли мечутся, страх перед неизбежным будущим нарастает.       Блэр понимает, что для первой своего рода «дрессировки» пока достаточно, но он не сразу прекращает экзекуцию, а через десяток шлепков по спине, и в особенности, по ягодицам, которые приобретали уже фиолетовый подтон, на фоне кровяных подтеков. Мысли не унимались. Желание владеть и распоряжаться было уже сильнее любого оставшегося здравого смысла, сильнее даже любой возможной ответственности. Закончив с ударами (лишь на этот раз), мужчина присаживается на одно колено позади блондина и хватает за отросшие волосы, а затем перехватывает за шею, сковывая хваткой твёрдый кадык.       Ноздрей касается солоноватый запах горячей кожи, вспотевших волос.       — Ещё раз ты выдашь подобное, и я не буду больше тебя воспитывать, а закончу с тобой очень и очень быстро. Это первое.       Горячее дыхание опаляет краешек губ, а ледяные глаза наблюдают за тем, как скатывается холодная капля пота по щеке программиста.       — Второе. Твоя жизнь зависит только от меня. И если ты не усвоишь этого, наконец, придется тебе напомнить, откуда я тебя выволок.       Джереми с отвращением отталкивает от себя «питомца», вновь поднимаясь на ноги. Ярость улеглась — он истратил ее на эти удары. Плетка летит в угол — теперь Блэр чувствует отвращение даже к ней. Да что уж там — ему противен этот дом, и эта комната, и это тело, которое грязным мешком свернулось у его ног.       Через двадцать минут Блэр уже захлопывал входную дверь, на ходу натягивая пальто. Он поехал пить, не желая больше оставаться здесь. В душе было гадко.       Вейлон не решается подняться. Он дрожит от страха — не может просто так поверить, что все закончилось. Какое-то время он просто лежит на полу, прислушиваясь к удаляющимся шагам и хлопающей двери. Надолго ли Блэр ушел?       Вставать было тяжело. Еще тяжелее — доковылять до маленькой ванной, присоединенной к той самой комнате, где его оставили в первую ночь. Там Парк залез в душ и долго отмокал под ним, размышляя обо всем подряд и постепенно трезвея. Под теплой водой щипало раны, но по крайней мере, он смог смыть с себя кровь и грязь, а это уже что-то. Немного постирал одежду, но после долго еще продолжал сидеть в душевом поддоне. На задницу было страшно смотреть.       Он бесцельно блуждал глазами по стенам ванной комнаты, остановился на ножницах в стакане около зеркала. Противные волосы, что даже сейчас наползали на лоб… Захотелось их срезать, но за что тогда будет таскать его Блэр в следующий раз?       Вейлон почему-то даже ухмыльнулся своим мыслям, а затем и вовсе расхохотался, как безумный. Накрыло воспоминаниями. На этот раз они были приятными. К этому моменту он уже успел развесить одежду и закрыть все краны, обработать рубцы и доползти до кровати. Вскоре ему удалось уснуть, дрожа от подступающей лихорадки. То, что с ним произошло пару часов назад, отпечаталось в сознании лишь чем-то довольно логичным, как если бы так все и должно быть. Такова его расплата за «любовь» и «близость».       …Теплые руки бережно обнимали его, обещая нежность. Губы касались абсолютно гладкой кожи, на которой не было ни одного синяка, ни следов от инъекций, ни шрамов. Тихое дыхание в волосах напоминало о тепле дома, родного дома, где тебя любят и ждут, и где всегда пахнет свежестью. Он пахнет чем-то грозным, чем-то покоряющим. А еще он пахнет влажной кожей и кофе. Вейлон тянет тонкие руки, касается призрачного лица, улыбается самой нежной улыбкой…       В реальности же он лежит с высокой температурой, избитый и раздавленный, утопая в подушках, окруженный непроглядной тьмой ночи. ***       Джереми приплелся домой почти в четыре часа утра, растрепанный, уставший, в чужой помаде на воротнике — полный набор «гуляющего мужика». В голове — хаос из голосов, криков, запахов и цвета. А дома — сплошная тишина. Может, Парк уже сдох?       Он бредет в «его» спальню на ватных ногах и чуть приоткрывает дверь — Вейлон мирно спит. Блэр стоит так ещё десяток секунд, будто убеждаясь, что ему не мерещится едва приподнимающееся одеяло, а затем тихо прикрывает дверь.       По дороге до гостиной расстегивает и сбрасывает рубашку, натыкается на мысль о том, что в голове как никогда спокойно. Пламя больше не мечется из крайности в крайность — оно уже сожрало огромные участки его внутреннего равновесия. В теплом свете торшера, Блэр падает на кровать, не разуваясь, тихо стонет, и тут же проваливается в густое ничто.       А Вейлону все мерещится спокойствие, которое снится так не часто. Обычно во сне все наоборот. Дурманящий запах усиливается, но Парк не просыпается — он не знает, что мистер Блэр уже вернулся, что он ближе, чем может показаться. Ему не хочется уходить от видений, настолько явных, что их можно спутать с реальностью. Через время ему становится дико жарко — из-под одеяла показываются две тонкие руки, Вейлон морщится, что-то бормочет себе под нос разбитыми губами, беспокойно ворочается — его лихорадит слишком сильно, но температура борет сама себя. Ломка в теле на месте побоев только увеличивается, когда сон начинает сходить на нет.       В конце-концов, Вейлон просыпается и тупо смотрит на тонкую синюю полоску между шторами. Неужели рассвет так близко? Он чутко прислушивается к звукам дома — может, Блэр уже вернулся? Не захочется ли ему продолжить экзекуцию?       Страшно хочется пить. Невероятно сухие горло и губы напоминают о себе кашлем. Программист нехотя откидывает теплое одеяло и обнаруживая себя совершенно голым. Одежда, точно… Но до ванной еще нужно дойти, а у него так страшно болят ноги, что приходится добираться едва ли не ползком. Одевается, и только потом жадно пьет воду прямо из-под крана — сейчас она кажется ему слаще любого меда. Краем глаза замечает брошенную на стиральной машине рубашку, на воротнике которой виднеется что-то красное. Кровь? Нет, помада…       Снова укол в сердце. Вейлон с отвращением смотрит на свое опухшее сине-красное лицо в зеркало. Так вот, куда он ходил. К пьянящему, терпкому запаху, который ему снился, примешался противный, сладкий и кричащий. Скорее всего, той, с кем Блэр был. Воспоминания о вчерашнем воспитании заставляют мелко задрожать.       К этому времени Джереми уже на кухне. Он пытается хоть что-то съесть, чтобы как-то угомонить разбушевавшийся желудок. За весь день на работе, за весь вечер и за те несчастные несколько часов в баре он так ничего и не съел. Да и спал он, откровенно говоря, хуево. Он видит краем глаза тень в ванной, в который раз убеждаясь, что пленник не сдох. И пока не понятно, к лучшему ли.       Где-то, у самой границы души, Джереми Блэр действительно был задет этим предательским поступком.       Вейлон улавливает звуки на кухне. При мысли о том, что вчерашнее может повториться, он втягивает голову в плечи. Боится до сузившихся зрачков, до дрожи в пальцах. Забыв о рубашке, Парк отправляется обратно в комнату и залезает под одеяло, хотя мысли о кухне цепляют и думы о голоде. К черту голод. Лучше он сдохнет от него, чем от очередных избиений.       Температура снова берет верх. Вейлон мелко дрожит, хотя и лежит под толстым одеялом в одежде, которая уже сухая и пахнет мылом. Вот бы снова уснуть, тогда можно будет отрешиться от этой реальности и снова в тепло, в заботу…       Постепенно, волнами накатывают воспоминания. Только они уже другого толка, и связаны больше с больницей. Из-за боли, Вейлон таки не понял, что давно уже забыл главное — прошлое его теперь окончательно стерто. Может, оно и приснится ему в очередном бреду, но это будет только слабый призрак, разбавленный либо безотчетным ужасом, либо сладостью, которой у него никогда не было.       — Ляг со мной. — произносит он в пустоту, думая о приятных снах.       Потом, еще спустя время, снова отправляется попить. Глаза лихорадочно поблескивают, но без воды очень тяжко.       А мистер Блэр все еще на кухне. Парку до боли хочется что-нибудь ему сказать, но что? Снова извиниться? Вейлон понимает, что ему страшно как никогда, но он все-таки показывается в дверях, хотя бы для того, чтобы просто видеть его. Уж слишком силен эффект последних событий. Долго смотрит, чувствуя, как полыхает жаром лицо. Тело дрожит, Парк прислоняется к притолоке, но не может отвести глаз.       Блэр доедает свой ужин и смотрит в глаза Парка, но не считает нужным на них задерживаться. К этому времени он и сам успел поспать.       — Чего ты вылупился? Опять не знаешь чем заняться? Я как раз доел, время купать ручки в пенке. Вперёд и с песней, иди, мой.       Джереми развязно усмехается. Весь день от щеночка не было ни слуху, ни духу. Ишь ты, какой запуганный.       — Я тут подумал… — он смотрит на часы, разглядывая позднее время. — Завтра тебя отвезут обратно в лечебницу. Мне кажется, ты соскучился по кашке и своей ржавой раскладушке. На кой хер мне такое бестолковое создание дома? — Блэр прожигает Парка взглядом. Интересно, а будет ли он молиться на коленях, лишь бы его снова не везли на каторгу?       Глаза Вейлона расширяются испугом.       — Не нужно снова в больницу… Прошу…       Он осекся, решив что лучше ему молча заняться делом. Что угодно, только не лечебница. Парку кажется, что никакая ненависть и побои не будут хуже абсолютного препаратного «ничто» и пустоты, когда нет возможности даже время суток увидеть. Он быстро подходит к мойке и начинает мыть посуду, чувствуя, как горит опухшее лицо, а на спине проступает холодный пот. Ему до одури страшно, но все-таки состояния овоща он боится больше, чем самой смерти у него за спиной.       — Я все сделаю, сэр… — покладисто добавляет он, осторожно намывая пятна.       Колени немного подрагивают, ему плохо. Но что-то внутри против адекватного поступка — сбежать, причем, немедленно. Прежний Вейлон Парк так бы и поступил. А этот забыл самое себя, его прошлое стерто. Чистый лист, который живет сегодняшним днем и постоянными видениями.       — Что же ты сделаешь?       Блэр подходит сзади и упирается руками в столешницу, нависая над программистом.       — Что значит «все»?       Он строг и холоден сейчас. Но прекрасно знает ответ, пусть и жаждет его услышать из первых уст. Джереми подаётся вперёд и теперь Вейлон плотно прижат сзади.       — Знаешь, чем я занимался сегодня в баре? Рассказать тебе? — слова бархатно ползут по оголенному участку шеи над воротником. Джереми имитирует легкий толчок бедрами, еще сильнее вдавливая Вейлона в раковину. Он хочет задеть, хочет надавить на больное своим вопросом, и с удовлетворением ощущает дрожь по чужим ногам.       — Все… Что вы попросите, мистер Блэр. — с легкой дрожью в голосе отвечает Вейлон, закрывая воду. Посуда чистая. То, как он к нему прижался, не может не отдаваться по телу мурашками. Парк отчетливо чувствует очертания его паха и бедер избитыми и чувствительными теперь абсолютно ко всему ягодицами. Губы чуть пересыхают, Вейлон облизывает их и вздыхает. Второй вопрос тут же напоминает о рубашке и помаде на ней. Программист чувствует новый укол в сердце. Кажется, на смену террору физическому пришло психологическое. Ну а на что он рассчитывал? Что этот непредсказуемый человек будет таким же приятным спасителем, как и в начале? Или что он будет любить его вечно, позабыв обо всем на свете, хотя Вейлон сделал ему столько зла? Парк усвоил как реальность, что его сумасшествие испортило жизнь этому человеку в прошлом.       Снова прерывистый вздох.       — Не нужно, пожалуйста… — слабо просит он, и так понимая, каким будет ответ. На руках пенятся остатки моющего средства, Вейлон осторожно смывает их, наблюдая остановившимся взглядом, как утекает прочь вода.       — Ты боишься услышать, что я трахался с кем-то кроме тебя? Тебе что, есть какое-то дело до этого? — Блэр разворачивает мужчину к себе за запястье и смотрит тому в глаза. — Ты съехал с катушек. Посмотри, во что ты превратился, Парк. Ты хотя бы помнишь, как тебя зовут?       Блэр трёт между пальцами отросшие светлые пряди и усмехается. Пусть Вейлон действительно уверен в том, что его зовут Вейлон Парк, но когда этот человек настолько близко, его язык будто присыхает к небу — а в глазах селится ужас вперемешку со странным безумным огнем.       — Из больницы, кстати, привезли тебе только рубашку и джинсы. Завтра отвезу тебя в парикмахерскую и купим тебе пару тряпок, чтобы ты здесь совсем не унывал, пока я на работе. — он легко скользит горячей ладонью по лицу застывшего программиста.       — Кстати об этом.       Мужчина вдруг улыбается и отшвыривает Парка на ближайший диван, заставляя сесть.       — Закрой свои зелёные глазки и сиди тихонько. Откроешь, когда скажу. Ты же уже привык к темноте, не так ли? — все те же пальцы треплют парня по голове, а затем тяжёлые шаги удаляются.       Вейлон дрожит каждый раз, когда Блэр касается его, ожидая удара. Но этого не случается. Программист легко заваливается на диван и немедленно закрывает глаза, не смея перечить. Зад болит, сидеть крайне неуютно, но Вейлон сидит тихо, сжимая во все еще влажных руках края поношенной рубашки.       «Трахался с кем-то, кроме тебя.»       Этого следовало ожидать. Вейлон смакует эти слова, стараясь свыкнуться с ними. Его помешательство не имеет ничего общего с жизнью и если он не хочет обратно в больницу, следует придержать все свои страстные порывы. С закрытыми глазами страшно. Неизвестность порождает тревогу внутри, Парк беспокойно прислушивается к звукам и шагам вокруг. Что Блэр задумал?       Спустя всего пару минут «хозяин» возвращается с увесистой плоской коробкой и останавливается напротив парня, присаживается на корточки и кладёт коробку на колени.       — Открывай. — строго, но тихо произносит он.       Внутри новенький ноутбук.       Блэр приобрёл его специально для программиста, чтобы дать своей игрушке немного воздуха. Кроме того, Джереми желал видеть острый ум и потенциал Вейлона, а не вечное «овощное» отупение.       — Это тебе.       Сильные руки придерживают узкие колени парня, соединив их друг с другом вплотную. Джереми смотрит ему в лицо снизу вверх, без капли издевки, а новехонькая коробка тяжело давит на ноги. Вейлон не может поверить своим глазам. Он недоверчиво смотрит на мистера Блэра: может, тот снова над ним насмехается? Он осторожно приподнимает картон и проводит пальцами по явно очень дорогой технике, поджимает губы, все еще недоверчивый.       — Спасибо вам, сэр… — искренне и с восхищением выдыхает он.       И снова разрыв шаблонов. То, что произошло между ними вчера… И тут такой подарок. Парк взглядывает мистеру Блэру в глаза, а затем осторожно переводит их на его руки. Так же осторожно дотрагивается до них своими.       — Правда, спасибо. — жарко шепчет он, чуть сжимая пальцы.       Это удивительный человек, мистер Блэр. Парк чувствует себя странно, глядя на него сейчас. Ему сложно сопоставить его действия, но в них была какая-то загадочная суть, к которой Вейлон Парк питал интерес. Но еще больший интерес у него вызывала новая техника. Пусть он и забыл свое прошлое, но в глубине души его программистическая натура сохранила свои остатки.       — Нравится? — Джереми перехватывает запястья Вейлона в свои и крепко сжимает. — Я надеюсь, теперь ты понимаешь, что натворил вчера? И я крайне не советую тебе это повторять, иначе твой подарок отправится в мусорку, а ты — в одиночный сектор.       Блэр шлепает пару раз Парка по щеке и улыбается, словно все так и должно быть. Полное безумие.       — Не думай однако, что все так просто. Этот ноутбук находится под удаленным наблюдением подчиненных мне людей. И если ты попробуешь сделать лишний шаг, или ляпнуть что-нибудь лишнее… — Джереми многозначительно поглаживает его пальцами по шее. — Нам придется попрощаться. Разбираться с ним будешь завтра. Я чертовски устал.       Мужчина поднялся на ноги и покачнулся. Дневного сна все еще было очень мало, чтобы восстановить силы.       — Я буду послушным… — тихо говорит Вейлон, весьма искренне. Даже если он и хотел бы попросить помощи в интернете, то не смог бы — кому ему писать? Вейлон абсолютно никого не помнит из своего прошлого.       Он наблюдает за тем, как мистер Блэр проходит в спальню, слышит ругательства. Кажется, дрожащие руки мешают хозяину раздеться. Собрав какое-то количество решительности, Вейлон тенью следует за ним, желая сделать что-нибудь хорошее в ответ. Осторожно стучит, и когда получает позволение войти, просовывает голову в комнату и застает Блэра борющимся с рубашкой.       — Сэр, я могу вам помочь? — спрашивает, наблюдая силуэт Джереми в темноте. Нечеткие линии в синеватом свете. Запах алкоголя и разогретой кожи… Смаргивает подступающее видение.       Блэр слегка оборачивается к двери и опускает борющиеся с пуговицами руки.       — Можешь, подойди. — он провожает Вейлона томным взглядом и расслабляется, когда его руки ложатся на воротник. Он стоит совсем спокойно, наблюдая за его дальнейшими действиями.       Вейлон теперь практически ничего не видит после яркого света гостиной. Он на ощупь проводит пальцами по линии пуговиц, расстегивая их одну за одной. Очень аккуратно, вслепую, Парк медленно ведет вниз, лишь слегка задевая разгоряченную кожу. Он не может не думать о Той ночи. Стало жарче, как если бы тепло тела перед ним передавалось по воздуху.       От отсутствия визуального обостряется слух и обоняние. Вейлон чувствует его как никогда ярко. Тихо движется, заходя за спину, а потом осторожно стаскивает рубашку с сильных плеч. Ткань ползет вниз, а Парк стоит так близко, что его дыхание касается кромки волос. Чуть-чуть, почти неявно.       Он берет одежду в руки.       — А теперь ремень… — руки все так же осторожно скользят, опускаясь все ниже.       — Стоп. — вдруг приказывает Блэр и смотрит вниз, разглядывая очертание светлых волос. — Сидеть.       Картинка плывёт как сумасшедшая, но все-таки Блэр может сконцентрироваться.       — Прижмись к моей ноге. Вот так. — он прижимает чужую голову к нижней части своего бедра. — Запомни, Парк. Ты должен держаться близко к моим ногам, чтобы я мог в любой момент либо похвалить, либо наказать тебя. Ловит понимающий взгляд и одобрительно кивает.       — Продолжай.       — Да, сэр. — тихо, но четко говорит Парк.       Он послушно следует за его рукой, прижимается и дышит, вслушиваясь в хрипловатый, повелевающий голос. Это все кажется нереальным, но таким важным сейчас, что Вейлон забывает обо всем. Он глубоко вздыхает, получив разрешение продолжать и легко расправляется с ремнем на брюках Блэра. Вытаскивает его из петель, ощущая грубость материала, из которого он сделан.       И при этом Джереми невыносимо близко. Хочется коснуться этой кожи над брюками, хочется прочертить носом эту дорожку волос на торсе, но Парк послушен — он смиренно держит в руках ремень, сидя очень плотно к хозяйской ноге. Глаза уже понемногу привыкают к темноте, и он ясно видит взгляд над ним, точно тот же, который ему виделся очень много раз. Который он никогда уже не сотрет со своей подкорки. Парк сейчас послушен, невинен и абсолютно искренен. Не притворяется, действительно считает важным и нужным самому себе, нужным подчиняться. Его действия бережны.       — Давай его сюда. — хрипло шепчет Блэр и забирает из тонких, похудевших рук ремень, откладывает на тумбочку. Мгновения пролетают со скоростью ударов крови в ушах. Напряжение нарастает в геометрической прогрессии. Его питомец прошел один из кругов обучения, но сейчас это последняя мысль в гудящей голове.       — Не стесняйся, Вейлон.       Он видит это желание касаться и не может запретить, видя настоящую, искреннюю покорность. Это вовсе не подчинение ради избежания последствий, это подчинение на уровне разума, на уровне эмоций. Парк теперь знает, кто есть его хозяин, знает, кто может управлять им, и сделает все, потому что сам себя запрограммировал на это. И что самое страшное — он больше не сможет без этого.       Дорожка волос ясно выделяется на бледной коже, расчерчивая его торс от паха до пупка. Джереми ощущает дыхание Вейлона на выпирающих бедренных костях, обвитых несколькими пульсирующими венами. Крепкий низ торса, образующий своеобразный «треугольный» округленный узор мышц дополнял его образ, прибавлял ему мужской красоты, от которой Парк не мог оторвать взгляда во время их близости.       — Можно…       Вейлон готов задохнуться от нахлынувших ощущений, когда его губы осторожно, очень нежно и бережно целуют кожу ниже пупка, там, где волосы уходят под одежду. Чувствует их, пробует поцелуй на вкус, словно самый лакомый кусочек. Самый дорогой, потому что первый. Он нехотя отрывается, смотрит вверх, охваченный чистым чувством, а затем снова целует, на сей раз немного выше, и выше — чертит дорожку из ласковых касаний к пупку и дальше, где волос становится меньше, а участки бархатной кожи пахнут густым и терпким, Им самим, Джереми. И Вейлон смакует каждый миллиметр, словно в трансе выводя губами линии и точки, и останавливаться не хочется.       Это особое таинство, во время которого он все поднимает свои блестящие зеленые глаза, чтобы видеть льдистые напротив. Это не сон.       Жарко дышит, выдыхает ртом в эти поцелуи, а руками обнимает крепкие бедра, поглаживая их сверху вниз. В джинсах тяжелеет. Но Вейлон думает только о том восторге, который у него вызывает этот интимный процесс. В этом есть весь он, нежный и порывистый, вся его сущность в этих поцелуях, ласкающих и теплых. Он будто забыл, что еще вчера эта так любимая им сейчас фигура готова была лишить его жизни, что Джереми, по сути, его тюремщик, судья и палач в одном — сейчас, в этой бесконечной темноте, есть только чистый огонь желания и влюбленности.       Джереми же готов отключиться здесь и сейчас. Тяжесть в теле и эти донельзя ласковые прикосновения напоминают ему о том, что можно отпустить все, послать все нахер и насладиться обожанием, которое источает его Вейлон Парк. Хоть в чем-то найти это самое спокойствие.       Он приподнимает Вейлона за подбородок с колен и тянет за собой в постель. И как только гудящая голова касается подушки — становится легче. В уши будто набивается вата. Как давно Джереми не позволял себе полный, бесконтрольный отдых? Сколько же напряжения было в нем в последнее время? Он вдруг ясно осознал себя простым, до смерти уставшим человеком, над которым зависла плаха вечной ответственности. Тем, кто давно растерял чувства в их привычном понимании, чьи грани подчиняются безоговорочно, и которых слишком много, чтобы усмирить буйный, ледяной огонь.       И есть Вейлон. Существо, которое с какой-то стати смогло в них вписаться. Теперь это его грань. Джереми снова и снова признавался себе в этом, позволяя себе целовать влажные губы, отвечать на неуверенные, но очень жаркие ласки, жаться к Парку, как к последнему живому теплу на всей этой чертовой планете…       А может, ему это просто приснилось.       Так или иначе, Вейлон пробыл рядом всю ночь.