— Мир принадлежит сильным, мой друг! Ритуал нашего существования основан на том, что сильный становится слабее, пожирая слабого. Мы должны смотреть правде в глаза. Так быть должно, не будем с этим спорить. Мы должны научиться принимать это как закон природы. Кролики приняли свою роль в ритуале и признали в волке сильнейшего. Кролик защищается тем, что он хитер, труслив и увертлив, он роет норы и прячется, когда рядом волк. И сохраняется, выживает. Он знает свое место. Никогда не вступит с волком в бой. Какой в этом смысл? Какой смысл?
Кен Кизи — Пролетая над гнездом кукушки
*** — Джереми, милый, спускайся! Ужин на столе! Джереми уже по привычке взглянул на качающийся маятник старых настенных часов, мерно тикающих повыше зеркала. Обои вокруг них давно уже выцвели, а от корпуса осталось лишь бледное пятно, на котором уже не разглядеть даже цифр. Этот маятник раскачивается столько, сколько маленький девятилетний Джереми себя помнит. Однажды его повесили еще до его рождения, когда этот дом принадлежал его дедушке по маминой линии, впрочем, как и все эти старые антикварные вещицы с выпуклыми узорами, похожие на глазированные пряники. — Да, мам! Иду! Мальчик бросает свое занятие прямо на старом паркете, и вот каблучки его начищенных лакированных ботиночек весело выстукивают по лестнице. Он знатно проголодался, пусть и забыл об этом: детям не редкость забывать о еде, особенно, когда в руки попадается головоломка вроде кубика Рубика. Тем более, что после ужина его обязательно отпустят погулять на задний двор, где Джереми постоянно собирает ссадины на свои коленки, играя с единственным верным другом — Вернером. Самым большим и умным псом, воспитанным и игривым. Мама как-то сказала: «Не все способны хранить верность своему выбору, но это не значит, что выбор был ошибкой». Джереми отчего-то очень хорошо запомнил эти слова, а детский ум связал их с его четвероногим другом и теперь верил только в собачью преданность, и ничью более. Человек может предать, уйти или ударить. Собака — никогда. Вернер — это крупная немецкая овчарка, с такими блестящими воодушевленными тёмными глазами и мокрым носом, который ассоциировался у Джереми со стоящим в коридоре роялем. С собакой так хорошо носиться по двору, обниматься за шею, лёжа на траве, пока твое лицо радостно шлифуют мокрым языком… Для Джереми это и было тем счастьем, в котором каждый маленький ребенок нуждается всем своим началом. А вот и кухня. И начинается новая игра — угадай, что именно сегодня приготовит мама? Или — сколько там сегодня гостей? Прячут ли от него сладости? Да и в целом, вся эта смесь запахов, постоянное движение, стук посуды и разговоры мамы внизу с незнакомцами или знакомыми, приносили маленькому Джереми чувство «дома», чувство, что он не один, что дом, в котором был весь его мир, жив. Голос матери еще отпечатается в его голове, неясным призраком далеких, беззаботных дней. От Астрид Блэр (Шульц в девичестве) мальчику достались черные, густые волосы и брови. Однако у нее волосы были очень кудрявыми, рассыпались по скулам и скрывали уши, в которых обязательно были какие-нибудь серьги. Джереми казалось, что только самые добрые женщины носят кудряшки, ведь кроме своей мамы он больше не встречал таких, а она у него была самой доброй. Единственная приятная ассоциация из детства. — Мама, так вкусно пахнет! Джереми с некоторым усилием забирается на высокий стул, и тут же принимается болтать ногами, чуть задевая белую скатерть. Запах маминого вишневого пирога вперемешку с запахом разогретой дубовой столешницы пробуждают в нем не только аппетит, но и ощущение праздника, и какие-то смутные воспоминания о дедушке, с которым они этот стол и собирали. Нежная улыбка Астрид озаряет уставшее лицо, но глубокие синяки под глазами и быстро дрожащие ресницы выдают ее состояние с головой. Она молилась о том, чтобы ее мальчик ничего не понял, не заметил и просто продолжил быть здесь, рядом. — Милый. Но силы покидают, и Астрид снова, как и всегда, опускается на постаревший ковер, поджимает под себя колени в тёмных полупрозрачных колготках вместе с бордовыми лакированными заношенными туфельками, которые сейчас как никогда напоминают вытекающую из пирога печеную вишню. Женщина медленно кладет голову на угловатые разбитые коленки и обнимает, ожидая, что сын в который раз скажет ей, что все будет хорошо. Начнет болтать о своей собаке, или о том великолепном песчаном замке, который ему удалось построить… — Мам… Маленькая бледная ручка утопает в густых прохладных чёрных волнах, пропуская их сквозь пальцы. — Мам, не переживай, хорошо? Хочешь, я куплю тебе новое зеркальце? Я мигом метнусь в антикварную лавку, я смогу забрать его, если немного помогу дяде Матису… Он сам сказал, правда-правда! Астрид молчит. Ей тяжело. Ее мальчик уже не настолько мал, чтобы ничего не понять. — …Мам? Женщина не дает себе заплакать. Сквозь свой сильный характер она переступает через себя в который раз, она не позволит сыну смотреть на себя в таком состоянии, чтобы в очередной раз не разбить его маленькое сердце. — Спасибо, Джерри… Ты мой маленький герой. Она приподнимает голову, на её лице тёмные пряди, которые слегка распушилсь около лица, прикрыв собой нарумяненные щеки. Джереми ненароком замечает кровоподтек на губе. Там трещина, с запекшейся тёмной корочкой крови, который вводит его в замешательство. Мальчик затихает, растерянно смотрит полупрозрачными большими зрачками на маму, ловя вдруг в её лице что-то новое: это похоже на опасение и лёгкий испуг. — Вы опять подрались? — голос Джереми дрожит, а сердце колотится в груди, словно у маленького козленка, которого впервые взял в свои руки человек. — …Нет, Джерри. Я лишь случайно прикусила губу вчера за завтраком, ничего не случилось, слышишь меня? — её руки обрамляют маленькое личико, а большие пальцы стирают уже подступающие к глазам слезы. Джереми знает, что она врет. — Не обижай маму, кушай лучше пирог, а потом, как и договаривались, сможешь пойти поиграть на задний двор с Вернером. И вот она снова нежно улыбается, отряхивает колени и усаживается за стол рядом с сыном, притягивая к губам кружку свежесваренного кофе. — Мам, а когда и мне мне можно будет кофе? Улыбка матери вдруг возвращает его обратно к пирогу, уюту и Вернеру, который уже явно заждался. Мальчик веселеет, и принимается за пирог, пачкает губы и уже обдумывает, как бы утащить кусочек для друга. Вернеру ведь так редко дают сладости! Астрид прикрывает глаза с улыбкой и на блюдце подвигает свою кружку мальчику. — Думаю, ты сам поймешь, когда будешь достаточно взрослым. Но знаешь… Я думаю, ты можешь попробовать. М? Она с неподдельным воодушевлением, но с той же усталостью в синих глазах смотрит на любимого сына. Однако в них загораются огоньки той таинственной и веселой игривости, которые всегда там жили еще несколько лет назад. Джереми еще помнит, как когда он был помладше, его мама часто играла с ним в пиратов, в разбойников и, их самое любимое, в летчиков. Сейчас мама бы вряд ли пошла бы играть. Мальчик, затаив дыхание, касается маленькими губами терпкого напитка и зажмуривается что есть сил. Горько. Очень горько. — Значит время ещё не пришло… Астрид впервые за день счастливо улыбается. *** Лиза боялась. Она готова была поверить, что биение ее сердца слышно на другом конце улицы — так сильно она переживала. Естественно, девушка пришла одна. Она не смогла доверить Полин такую информацию, но с тех пор, как они поговорили в кафе, у Хардин было стойкое ощущение, что за ней следят. Постоянно. И это ощущение не давало покоя ни на минуту, даже когда Ларри был рядом. Лиза и ему ничего не сказала — она попросту не хотела подвергать его еще большей опасности. И вот, наконец, вдалеке появляется черная машина. Она свободно двигается по улице, не встречая препятствий, ведь все, что здесь было — это несколько дуплексов, так плотно стоящих друг к другу, что между ними не спрятаться. Ни людей, ни машин кругом — просто глухой конец улицы, хорошо просматриваемый из окон домов. Блэр не зря позвал ее на такую пустынную точку: если бы кто-то и захотел бы их подслушать, у него ничего бы не получилось. А вздумай кто начать стрелять, их бы точно услышали местные. «Ауди» затормозила совсем рядом. Лиза набрала в грудь побольше воздуха, дернула на себя дверь пассажирского сидения спереди. Джереми Блэр уже ждал ее внутри. По его лицу было видно, что ему крайне не хочется здесь находится, но Хардин в первую очередь в глаза бросилась его изможденность — он как будто неделями не спит. А может и вовсе болен. — Задавайте свои вопросы, только быстро. Я спешу. Блэр немедленно уловил дикий страх, недоверие и волнение, исходящие от Хардин. И это было хорошо, ведь следовало надавить на нее как следует, чтобы узнать о планах Полин, если они в сговоре, конечно. Может, Лиза сама ее сдаст? — Где Вейлон? Супервайзер прикрыл глаза и коротко вздохнул с выражением сильнейшего раздражения. «Сдох твой Вейлон», захотелось вдруг сказать, но он сдержался. — Я что, непонятно выразился? Я понятия не имею, где он и что с ним. В мою компетенцию не входит слежка за всеми своими подчинёнными. — Тогда скажите хотя бы, когда он ушел из «Меркофф»? Или почему? Ну хоть что-нибудь вы должны знать? — Я знаю только то, что история с Вейлоном Парком имеет куда больше действующих лиц, нежели только мы с вами. И поверьте мне, я — последний человек из всей этой толпы, кто действительно заинтересован в его поисках. Повисло молчание. Лиза не торопилась опровергать его слова, а это значило, что Глик действительно ищет Парка. Джереми поджал губы, раздумывая над тем, как скоро она найдет хоть что-нибудь, что даст ей повод прийти к нему в гости. Полин, должно быть, уже пыталась следить, подсылая того придурка с камерой, но пока что никаких последствий его смерть не принесла. Блэр специально просматривал все новостные заголовки, пытаясь найти хоть намек на то, что кто-то пропал без вести. Ничего. Тишина. — И все же… Я вам не верю. — голос Хардин вдруг прозвучал иначе. — Если вы не скажете, что с Вейлоном, я расскажу о вас мисс Глик. Я уверена, что вы его прячете. Я буду свидетелем, я дам ей повод на обыск… — девушка смотрела вперед, невидящими глазами, а ее кулаки крепко сжимались на коленках. — Дура. — почти беззлобно бросил Блэр. И тут же машина двинулась с места, покидая тупик седьмой. Лиза дернулась, соображая, вскрикнула и потянула на себя дверь, но она оказалась заблокирована. — Немедленно остановитесь! Иначе я позвоню Полин! — ее голос уже больше походил на истерику, а в лице читался чистый страх. — Сраный урод, остановись сейчас же! — Сука, если не прекратишь истерить, я тебя застрелю. И тогда-то ты уж точно не увидишь своего Парка. Завали ебало и пораскинь мозгами. Лиза охнула, ударила его кулаком по плечу, а затем попыталась перехватить руль. Машину повело, Блэр оттолкнул ее обратно, но Хардин была уже на высшей точке своего страха и отчаяния, когда адреналин затмевает здравый смысл. В голову пришла рискованная мысль: если Блэр начнет нарушать правила движения и врежется во что-нибудь, их точно остановит полиция. Это был шанс на спасение, ведь девушка не сомневалась, что Джереми везет ее на смерть. — Блядь! Они резко повернули, едва не сталкиваясь с грузовиком. Джереми судорожно пытался вести машину, но Хардин уже едва ли не на колени к нему запрыгнула в своих попытках их остановить и это было слишком опасно. Мир вокруг замелькал смазанными красками, «Ауди» мотало из стороны в сторону. Благо, они ехали по спальному району, машин и прохожих было не так много. Но Блэр не осознавал этого. Нужно было как-то усмирить эту идиотку, а под руку удачно попался приклад его пистолета. Удар — и Лиза обмякла, без сознания заваливаясь назад. Машина пошла плавнее. Надеясь, что на них особенно никто не обращает внимания, Джереми тут же свернул в какой-то глухой переулок и остановился. Нужно было перевести дух и подумать, что делать дальше. Девчонка не издавала ни звука, а на ее голове красовалась кровавая шишка, но к счастью, Хардин не сдохла, а просто была в отключке. Еще не хватало очередного трупа! Нужно было срочно принимать решение. Все эти игры зашли слишком далеко. Когда же Лиза очнулась, на улице уже стояла глубокая ночь, точнее, из-за непроглядной тьмы ей именно так и показалось. Дико болела голова, тело ломило, и вокруг все будто душило, мешая сделать вдох. Осознав себя в машине, девушка резко села и уставилась на мужчину рядом. Сколько же она так пролежала? — Ну что, истерика закончилась? — Что ты со мной сделал? — Хардин осторожно притрагивается к голове. Под пальцами пугающе влажно. — Заткнись и слушай. Твой дружок мертв. И если не хочешь повторить его судьбу, бери своего патлатого приятеля и уезжай как можно дальше отсюда. Настолько далеко, чтобы и духу твоего здесь не было. Не то я убью и тебя и всех, кто ищет Парка вместе с тобой. Лиза возмущённо приоткрыла рот. Она поразилась такой наглости и глупости: она вызовет полицию немедленно и чертов Блэр за все ответит. Но шок был настолько силен, что она попросту сжалась перед похитителем, паникуя и тревожась. Джереми же продемонстрировал ей экран своего телефона, на котором очень хорошо можно было разглядеть… Мертвого Вейлона. Не узнать его было нельзя — вот же эти светлые волосы, очки, глаза, которые закатилось… Кровь повсюду, гематомы и ссадины, остекленевшее, абсолютно бесцветное лицо, белое, как мел. Хардин почувствовала, что теряет сознание. В голове стало настолько пусто, что можно было расслышать этот дурацкий голос, который повторял одну и ту же фразу: «Это все розыгрыш. Это все ебаная шутка, подделка, фотошоп… Все что угодно, только не реальность. Это же смешно! Да не может Вей быть мертвым, не может, нет, нет, нет…» Джереми равнодушно наблюдал за этими метаниями. Девчонка что-то бормотала, вроде «как», «почему», но явно сама не слышала, что говорит это. Блэр выдержал паузу, чтобы смысл фото дошел до Хардин, а затем показал ей другое, на котором со спины был запечатлен ее бойфренд. И ещё одно, где он уже полубоком, курит где-то около торгового центра. — Смотри внимательно, Хардин. Знакомый ведь парень, правда? Лиза, казалось, сейчас снова на него бросится. Но она лишь продолжила таращиться, растеряв абсолютно все слова. — Понимаешь намек? Продолжишь страдать хуйней — его немедленно убьют. Так что последуй моему совету: немедленно уезжайте и забывайте об этом штате. Только так у вас есть шансы выжить. Те люди, с которыми вы связались, захотят избавиться от вас как от свидетелей, прежде, чем ты успеешь что-то вякнуть полиции. Да и как по-твоему, Хардин, кому поверят охотнее? Тебе, ничтожной учительнице начальных классов, или корпорации, которая держит прямую связь с органами правопорядка? Хардин лишь всхлипнула. А что ещё ей оставалось? Она действительно верила супервайзеру, каждому его слову. Джереми мог быть убедительным, особенно с пистолетом в руке. Ей ещё предстоит пережить все услышанное и увиденное бессонными кошмарными ночами, но а сейчас, под все тем же пистолетом, она достает свой телефон. Приказ Джереми очевиден: немедленно позвонить в школу и начать процесс увольнения. И звучать достаточно убедительно, чтобы не вызвать лишних подозрений и пререканий. — Забудьте обо всем этом, Лиза. У вас есть ещё шанс хорошо жить, только не делайте глупостей и бегите. Вейлона вам не спасти, но себя вы ещё можете. — кажется, голос Блэра даже потеплел, но скорее всего это Лиза просто выдумала, находясь в состоянии, близком к потере рассудка. Пока шел телефонный разговор, она чеканила слова на автомате, не прилагая к ним осознанного значения. Дело было сделано. Администрация школы удивилась позднему звонку, ведь было уже восемь часов, но надтреснутый голос Лизы и слова про то, что она устала от детей, помогли получить обещание заняться ее бумагами в ближайшее время. — …Бегите так далеко, чтобы она вас не нашла. Пока вы ещё не успели стать свидетелем ее методов, после которых свидетели не выживают… Хардин опомнилась только тогда, когда черная «Ауди» скрылась за поворотом. Она прислонилась к стене и застонала от собственного бессилия и страха, и вся ее натура так и кричала, что стоит покинуть этот проклятый город со всеми его ужасами. Забрать родителей, забрать Ларри и немедленно уезжать… Родители. Вовлечение ещё большего количества людей во всю эту историю создаст ещё больший список потенциальных жертв, следовало просто придумать причину, по которой они с Ларри уезжают из штата… Придумать… Шум мыслей вдруг прорвался слезами и Хардин плакала, не замечая даже, что по ее виску снова заструилась кровь. *** Вейлон поджал колени к самому подбородку и глубоко вздохнул. Он расслабленно вдыхал запах геля для душа, который послужил заменой пены для ванны. Пахло чем-то древесным, чуть сладковатым и мятным, лесным. В ванной комнате было очень душно, пар стоял такой густой, что сквозь него едва просматривались предметы. Зеркало стало матовым. Замершими глазами Парк уставился в небольшой водоворот утекающей в канализацию воды. Под клозапином мир казался куда более простым, понятным и четким, и Вейлон любил это ощущение, ему нравилось быть собой до конца, пусть даже болезнь никуда не уходила, только ослабевала. Кстати о ней. Парень уже много раз выискивал в интернете свои симптомы, но, как водится, сайты поставили ему сразу все болезни мира, начиная от депрессии, заканчивая раком головного мозга. Ничего полезного. Джереми снова не было дома. Может, прямо сейчас он обрабатывает новую жертву, но разве не все равно? Блэр уже не является смыслом его жизни, даже если она в прямом смысле от него зависит. Вейлон косится в сторону стиральной машинки: едва различимые очертания в тумане. Там, на машинке, лежит то самое белье, которое они купили будто бы в другой жизни, которое было брошено Парку на колени несколько часов назад. — Я вернусь очень заебаным, Парк. Раз уж ты у нас такой просветлённый, сделай одолжение, не твори хуйни в мое отсутствие и надень это. А, ну ещё вот тебе, — тут на свёрток упала упаковка таблеток, — обезболивающее. Мне не хочется ждать, пока твой зад заживёт. Но и слушать твои крики желания нет. Вейлон оторопел в тот момент. Только вчера Блэр выебал его «труп» так, что ныло и болело все пониже спины, а сейчас снова хочет это сделать? С другой стороны, раньше он так и поступал, но теперь хотя бы задумался о таблетках. Неслыханная щедрость. Мысли понемногу переползли к Джереми. И как только у него стоит? Он ведь наркоман, причем весьма активный. А про алкоголь и сигареты и говорить нечего. Но, видимо, в сексе (изнасилованиях) Блэр был слишком талантлив и весьма удачлив. Парк вдруг даже спросил себя, нравится ли ему Джереми внешне? Очевидно, что да. Что-то в нем было, что видимо уже очень давно привязало Вейлона к себе, и речь тут не только о его сложном внутреннем мире. Вода ушла. Парк вылез из ванной и покачнулся — после жара и воды перепад давления заставил его прислониться все к той же стиральной машинке с резким потемнением в глазах. Когда головокружение немного ослабло, он прикрыл дверь: пар тут же наполнился свежими, холодными струями. Белье. Стоит ли оно того? Кем они сейчас друг другу являются? Вейлон все ещё пленник Блэра, как бы там ни было. И даже если тот как-то незаметно оставил идею сделать Вейлона домашней собачкой, вся эта обстановка явно не располагает к играм с женским бельем, ведь он как жертва, очевидно, должен пытаться выбраться и позвонить в полицию. По крайней мере, так говорит здравый смысл и все те сериалы, которые Вейлон успел пересмотреть, находясь здесь. Так странно было порой наблюдать, как неестественно ведут себя похищенные и похитители, все как на подбор либо слишком жестокие, либо слишком несчастные, либо слишком смелые и сильные. Подумать только, даже отсутствие конечностей не останавливает их от геройствования! Гнут свое, и все. Будто к их характерам прикручена только одна черта. Вскоре голова унялась, давление пришло в норму. Поток сознания привел Парка в «его» комнату, где он всё-таки натянул белье вместе с чулками. Пока клозапин работает, Вейлон может контролировать себя и ситуацию, а значит, постараться взять от нее хотя бы что-то, что самому ему придется по душе. В зеркале отразилась его угловатая фигура, прикрытая лишь немного. Глаза смотрели прямо и даже немного с вызовом и Вейлон вдруг ощутил себя героем какого-то пошлого фильма, где сучка главная героиня даже в состоянии близком к смерти эффектно трахается с каким-то лощеным качком, успевая при этом красоваться на камеру своим гибким «героиновым» телом. Знал бы тот студентик-отличник из Беркли, где он окажется через пару лет, упал бы в обморок немедленно. В этом что-то даже было. Вейлон не мог, да и не хотел глубоко вдумываться в причины такого самоощущения, когда ему не противно вот так стоять и рассматривать себя в белье. Как будто он действительно из этих. Которые, судя по сопливым сериалам, стоят у дороги и совращают богатых мужчин. Ну или тех, которые пол сериала страдают от депрессии и буллинга, а потом сосуться со своим «не таким как все» где-нибудь на чердаке. Жвачка для мозгов, не более. Нет, он, Вейлон, решил твердо, что он — это он. И низменные желания на фоне всеобщего пиздеца его совсем не изменят. Подумаешь, человек живёт человеческую жизнь. Зачем цеплять ярлыки. А с сериалами пора завязывать. Решительно отвернувшись, Парк сел в кресло, закрыл глаза. И снова, как уже сотню раз до этого, попытался вспоминать. Причем, возникающие перед глазами образы он делил на три категории: точно сон или видение, настоящее воспоминание и нечто среднее. Взывание к памяти, что для обычного человека является просто рефлексом, для Вейлона было сложной головоломкой, главным правилом которой было «не врать самому себе». К примеру, Парк уже увидел реальное лицо его хозяина, поэтому все сопливые и нежные моменты с ним, которые смазано мелькали во снах и во время видений, нужно было тут же накидывать на существующую личность, с которой они явно не вязались. Следовательно — выдумка. Порождение больного ума. С настоящими воспоминаниями было проще: к ним относились только последние несколько недель жизни здесь. К ним Парк относился очень трепетно, не желая терять эту крупицу разума. Ну а «ни то, ни се» составляла львиная доля воспоминаний, которые трудно было вот так просто идентифицировать. Возможно, в таком обрамлении этот внутренний процесс выглядит даже логично и просто, но насколько непостоянна и неуловима мысль, насколько многослойно сознание, настолько и у Вейлона все это было лишь попыткой привести к общему знаменателю всю ту кашу, которая и наполняла его мозг. Он жаждал ясности, но на деле же все дальше уходил в себя, пытаясь найти в себе личность. Теперь он сам себе Вселенная — во всем остальном мире он ничто. — Все-таки надел. На плечи резко опускаются две тяжелые ладони и давят, удерживая на месте. Кажется, в своих размышлениях Вейлон настолько ушел в себя, что уснул. Или снова потерял связь с реальностью. Так или иначе, он все еще сидит в кресле, все в том же белье, продрогший и сонный, а Джереми уже вернулся. И, судя по отсутствию пальто на плечах, некоторое время уже находился дома. Вейлон растерялся, как обычно это бывает с человеком, которого резко разбудили и что-то там требуют. Он с некоторым удивлением обнаружил на себе съехавшее женское белье и поспешил встать, вывернувшись из-под цепких пальцев. Джереми лениво скользнул по нему взглядом сверху вниз, но особой заинтересованности в этом взгляде не наблюдалось. Скорее, глухая отчужденность и, как ни странно, тепло. — Я уже и сам тебя не понимаю, Парк. Раньше готов был башкой об стену биться, лишь бы адекватность сохранить, а что сейчас? Поладил со своей истинной натурой? Ладно, оставим это. Со дня на день здесь может появиться одна сука, которой очень хочется тебя найти. В твоих интересах держать свой рот на замке и вести себя так, будто тебя здесь нет, понял? Вейлон кивнул. Он снова был готов удариться в рефлексию по поводу слов Блэра, но крупицы подробностей о розыске была важнее. Первостепеннее. — Если она тебя найдет… Тут два варианта событий. Либо отправит обратно в «Маунт Мэссив», либо убьет тут же. В любом случае, ты умрешь. И я следом, только куда более долгой и мучительной смертью. Говорил уже, и не раз. Блэр не торопился действовать. Он просто стоял перед ним, бесцветно глядя на Вейлона, и куда-то мимо одновременно. О чем же Джереми думает? Вейлон вдруг коснулся его шеи, там, где виднелся пластырь. Просто так, без задней мысли, и по телу вдруг побежали мурашки, навевая какие-то жуткие видения кровавого стекла и пламени, в нем отраженного… Блэр, как ни странно, ничего не предпринял. А лишь громче задышал, раздувая ноздри и напрягшись глазами. И вдруг, Вейлон понял: Джереми уязвим. Конкретно в данный момент его хозяин уязвим, он находится именно в том состоянии, когда рефлексы и ощущения тела играют ведущую партию во всем оркестре ощущений. Казалось, ещё чуть-чуть, и Джереми откроется, позволит себе выплеснуть страх… Но нет. Мужчина просто перехватил его руку и медленно убрал прочь. Вейлон, устыдившись вдруг нелепости своего внешнего вида и этого жеста, хотел было уйти, но ему не дали. — Я хочу, чтобы ты был тут. Затянувшаяся пауза вдруг прервалась, и Парку тут же захотелось спросить, где это, «тут». Но Блэр уже вел его за собой в спальню, и, после недолгой возни с одеждой, забрался под одеяло. — Не стой там. Ложись рядом. Все тот же, хрипловатый, уязвимый голос. Вейлон, переполненный мыслями, исполнил просьбу. И тут же с облегчением понял, что ему тепло. А Джереми просто уснул, даже не попытавшись к нему прикоснуться. На комнату опустилась тишина. Вейлон перестал спрашивать себя о том, что вообще происходит, ведь все уже и так было ясно. Уют и тепло навеяли воспоминания о машине, тихой музыке и тысячах звёзд над головой, долгой дороге и сигаретно-сизом дыме… И то, что это реальные воспоминания, Вейлон уже не сомневался, засыпая. *** — Доброе утро, мистер Блэр. Глик решительно пересекла несколько метров его кабинета и села, не дожидаясь приглашения. Весь ее вид говорил, нет, он кричал о том, что ей все известно. Если бы не ковер, ее каблуки, должно быть, высекали бы искры. — Не разделяю вашего восторга. — саркастично-сухо бросил Джереми, чуть отодвигаясь от монитора. — Чем обязан? Полин, казалось, сейчас же его убьет. За ее спиной суетливо переминался с ноги на ногу Пол Марион: находиться меж двух огней для него было тем еще испытанием. Его напарница взяла паузу, чтобы чуть успокоиться и уже более ровным голосом продолжила: — Я в курсе всех ваших выкрутасов. Даже не думайте отрицать, что побег Хардин, смерть Кейджа и пропажа Парка — ваших рук дело. Сколько еще это будет продолжаться, хочу я у вас спросить? Чего вы добиваетесь? — тут ее голос снова зазвенел на октаву выше. — Я не перехожу черты, но только потому, что полетит в итоге не только ваша голова, но и моя. И многих других. Вам что, совсем жить надоело?! — с каждым словом тон ее все больше накалялся, а воздух вокруг стал тяжелым, как перед грозой. Джереми вдруг четко осознал, что теперь они не такие уж и враги. Скорее всего, Полин струсила, не стала завершать начатое, потому что уже слишком много наследила. А своя-то шкурка дороже! Этот вариант он не рассматривал, но так было, наверное, даже лучше. — И что вы от меня хотите? — супервайзер взглянул ей в глаза. В них действительно плескался страх напополам с яростью. — Я не подтверждаю ни одно из ваших обвинений… — Хватит ломать комедию! — женщина вдруг вскочила на ноги. — Освободите кабинет! — раздосадованно бросила она Полу и тот немедленно вышел. Они остались наедине. — Вы действительно думаете, что я настолько глупа? Если бы я хотела, мои люди бы уже убили бы вас. Кейдж был лишь попыткой, которая показала, на что вы, нет, ты готов пойти. Мне не хотелось тратить на тебя людской ресурс. Словно в ответ на ее слова от сильного ветра тоненько зазвенели стекла. И Глик бросила на них короткий взгляд. Все это время она смотрела Джереми в лицо, выплевывая слова с отвращением. Но в ее речи не было и капли торжества, и с каждой секундой Блэр снова и снова убеждался в ее смертельном испуге. — А тебе что, так неймется на твоем месте, что ты решила найти на меня компромат любой ценой? — в тон ей насмешливо бросил супервайзер, но насмешка вышла какая-то вымученная. Наигранная. — Я хочу заключить с тобой сделку. Мы оба от этого только выиграем. А затем сделаем вид, что ничего не случилось. Мне не нужна бессмысленная война. — Я еще раз повторяю, — Джереми ей не верил. Глик не играла, это очевидно, но кто знает, вдруг в ее кармане диктофон? Выманить чистосердечное, а потом аккуратно вырезать свои фразы — что может быть проще? — я не соглашаюсь ни с одним из твоих обвинений. Если тебе нужна сделка, поступи так, чтобы я это понял. Отъебись от меня и моей личной жизни, убери слежку в конце-концов и займись своими прямыми обязанностями. Если ты не заметила, в нашей богадельне дела идут просто охуительно отвратительно. Глик поджала губы. Нет, она не блефовала. И диктофона при ней не было. Но вытянуть признание ей хотелось, хотя бы даже для того, чтобы потешить свое эго. А еще ее раздражала вонь сигарет, которым кабинет, казалось, пропах насквозь. И эта мелочь давила на натянутые нервы как неопытный скрипач давит на расстроенные струны. — Ладно. Я сделаю то, что ты хочешь. Взамен я требую прямого доступа к проекту «Волрайдер» и другим опытам на его основе — я хочу иметь полное представление о его ходе, кто задействован, программном обеспечении и текущих результатах. Я хочу иметь свою долю в нем, а также пакет документов, относящихся непосредственно к Уильяму Хоупу и Крису Уокеру. Брови Джереми приподнялись. Этого он точно не мог ожидать. Зачем ей понадобился проект? В последнее время его результаты далеко не радужные, подопытные подыхают быстрее, чем их мозг хотя бы на толику приближается к необходимому уровню подготовки. — Ходят слухи, что нашим сотрудникам все труднее дается сдерживание того, что они там растят… — негромко выдохнул супервайзер. — Зачем тебе в это вписываться? И ты не думаешь, что только привлечешь внимание тех, кого не требуется своим любопытством? Твое дело — следить, чтобы вся скверна оставалась здесь, в этих стенах, а не участие в ее создании. — Это уже мое дело, зачем мне это понадобилось. Поверь, я не совершу ничего, что может навредить интересам компании и бросить на нас тень. Считай, я хочу все твои полномочия, не становясь супервайзером вместо тебя. — Полин придвинулась ближе к столу. Ее застывшее лицо вблизи показалось слишком некрасивым, слишком неправильным, но каким-то «верно-неправильным», что ли. Лицо человека, которого вы не запомните, но которое будет точно выделяться на фоне сотни таких же лиц. — Естественно, я хочу свой процент со всего, что посчитаю нужным. — А не слишком ли много ты хочешь, а? — Подумай, что ты сам получаешь взамен. Делай со своим Парком все, что хочешь. Хоть снова сюда притащи, я закрою на это глаза. Я также закрою глаза на пропажу Кейджа и не буду преследовать девчонку, которая не без твоей помощи сбежала — тебе этого мало? Я не буду добиваться твоего увольнения, соответственно, ты останешься жив. Я перестану искать Парка, тебе не придется больше прятать его по углам… Мало? — Мы не на базаре, чтобы торговаться. — Джереми все это казалось абсурдом. Они не дети, и не наивные придурки, чтобы заключать сделки на словах. — Такую сделку провернуть невозможно, нужна третья сторона и документы, которые необходимо оставить именно у нее. Только тогда я подумаю над всем тем ебаным бредом, что ты тут наговорила. — Я знаю, кто будет третьей стороной. — тут же отозвалась женщина, будто только и ожидавшая этого вопроса. — Саймон Пикок. Мы оба хорошо его знаем, а еще мы знаем то, что он не заинтересован ни в твоем, ни в моем положении. Он может стать доверенным лицом. А в случае нарушения контракта мы оба будем ответственны в равной степени… — … И ценой этого станет наша жизнь. — закончил за нее супервайзер. Фраза ему показалась слишком высокопарной, глупой и пафосной. Все это и так казалось ему идиотизмом. Где-то явно таился подвох, подводные камни и много-много лжи, но Блэр вдруг ощутил любопытство: а ведь в случае чего у него есть Пол, который шпионит для него за Полин и ее телодвижениями. Если она посмеет нарушить соглашение, то немедленно за это поплатится. — Назначим встречу. — подытожил Блэр, ставя точку в этом разговоре. — Но я еще раз хочу напомнить: проект действительно представляет из себя пороховую бочку, которая ебнет в любой момент. Со всем, что его касается, нужно быть крайне осторожным, иначе не избежать катастрофы, во всех смыслах. — Хватит меня учить. — снова пренебрежительный тон. Стул скрипнул, освобождаясь от ноши. — Жду вас в следующий вторник. Условия и время обговорим позднее. *** — Нам пора. Давай скорее на выход. Вейлон Парк встречается с непогодой лицом к лицу. Она ударяет в лицо холодным, ледяным туманом, заползает под тонкую куртку снежной взвесью, тут же вымораживая до костей. Двор и дом, который они покидают, кажутся островами среди Ледовитого океана, а в метели мерещатся тени, колеблющиеся по ветру и тянущие свои тощие руки прямо в душу… Как сквозь сон ощущается прикосновение теплой шершавой ладони к запястью, и Вейлон понимает, что снова залип. Он не принимал клозапин с самого утра, оттого сознание сбоит, коварно вплетая в реальность свои коррективы. — Ты чего? Снова кроет? Давай в машину, стоять тут слишком холодно. Ещё бы, на дворе ведь — разгар января. Зима выдалась особенно жестокой, даже для Денвера. — Да, иду. Все нормально. Горячим же ощущается и поцелуй. Может, ему только кажется? Но осознает себя Парк уже в машине, накрепко пристегнутым. Джереми рядом ведёт машину — его глаза отражают снег и кажутся белыми, практически бесцветными. Что же с ним происходит? Вейлон тревожится. Не совсем за Джереми, скорее, за всю эту ситуацию, которая катится хрен знает куда с этим переездом. — Какого черта ты пропускаешь прием таблеток? Я что ли должен тебе напоминать об этом? — А… Нет. Я приму. Вейлон немедленно щелкает баночкой, внутренне подбираясь в предвкушении горечи. Машина растворяется в колючей метели. Денвер остаётся позади.