календула – значит отчаяние

мир живых, весна 2021

Вот ведь говорил ему Шухей спать по ночам… Если бы Изуру хоть раз его послушал, возможно, и жизнь стала бы в разы легче. Правда, в этот раз он лишился сна не по своей вине. Стоило закрыть глаза – как вспыхивала неописуемо реальная картинка потустороннего мира, начинало звенеть в ушах от лязга стали и сводило глотку металлической терпкостью крови. Поэтому Кира сегодня еще более растерянный и уставший, чем обычно – настолько, что даже вечно суровый и безразличный, кажется, ко всему на свете преподаватель мимоходом поинтересовался, не планирует ли измученный студент умереть в таком-то состоянии. Сначала он даже хотел согласиться, но решил, что лучше все-таки не рисковать репутацией, и чуть смущенно улыбнулся в ответ, убеждая, что все в порядке. Очевидно, что в порядке после двух недель беспрерывных кошмаров не может быть совершенно ничего. Не желая ни с кем встречаться и бессмысленно стоять под дверью в толпе вечно шумных и веселых одногруппников, Кира на перерыве незаметно отделяется от товарищей и ныряет в единственную открытую аудиторию. Здесь им читают лекции по истории искусства – предмет, говоря откровенно, отвратительный до тошноты, но преподаватель хорош. У него собрана целая библиотека, и не где-то там в домашней коллекции, а прямо на рабочем месте. Еще в начале года Изуру установил с ним весьма доверительные отношения и добился разрешения брать любые интересные книги. Это же, к слову, дает ему возможность проводить свободное время в тишине пустой аудитории. Сегодня, однако, что-то идет не по плану: насиженное место у окна занято незнакомым парнем. С головой погруженный в чтение, он не обращает внимания ни на скрип тихо открывающейся двери, ни на эхо несмелых шагов вошедшего. Кира ненадолго замирает, присматриваясь, но никакого движения в свою сторону не замечает и проходит внутрь: невозмутимость студента дает надежду на то, что здесь все-таки будет спокойнее, чем снаружи. По крайней мере, если что-то пойдет не так, он легко сможет уйти. Как минимум, на это он рассчитывает. Вот только у вселенной на Изуру свои планы. Он устраивается в углу, скидывает вещи на пустую полку и из дальнего угла шкафа достает припрятанную еще неделю назад книгу. Первые минут пять-десять Кира никак не может сосредоточиться, все бросает нервные взгляды в сторону неожиданного соседа – но тот ни разу не оборачивается, и даже в глаза ему заглянуть не удается: лицо прячет растрепанная челка. “И этот тоже…” – как-то разочарованно замечает он, складывая впечатление заведомо негативное лишь по паре-тройке деталей вроде окрашенных волос, холодного безразличия к окружающей реальности и щегольской небрежности в строгой одежде. Распахнутый пиджак, расслабленный галстук, подвернутые рукава, брюки выше щиколотки – он какой-то неправильно правильный, будто с насмешкой над собственным образом. Потом Изуру ловит себя на бесцеремонном изучении незнакомца и все-таки утыкается в книгу. Еще изредка он с недоверием посматривает на соседа, но скоро забывается, погружаясь в чтение настолько, что попросту теряет связь с происходящим вокруг. Почти три часа до следующего занятия – этого достаточно для несуществующего путешествия в другую реальность. Главное, чтобы не в ту, которая призвала его ночью. Несколько раз за это время кто-то пытается дернуть за ручку двери – ситуация настолько привычная, что не привлекает внимания, даже когда дребезжание и скрежет затягиваются дольше, чем на пару секунд. За десять минут до начала следующей лекции Изуру с тоскливым вздохом отрывается от чтения и, закинув книгу в тот же укромный угол, где она ждала его с прошлой недели, собирает вещи и проходит через всю аудиторию, морщась от звука собственных шагов. От двери он все-таки бросает еще один взгляд в сторону неподвижно сидящего у окна парня – Кира до сих пор не отдает себе отчета в надежде посмотреть ему в глаза или хотя бы просто увидеть чуть больше, чем ломаную линию скулы и острый подбородок, – но тот все еще не реагирует ни на какие сигналы внешнего мира. Где-то здесь возникает нелепое предположение о том, что он вообще ненастоящий. Статуя. Восковая фигура. Или плод взбудораженного ночными кошмарами воображения, как мог бы укоризненно заметить Шухей. Эта мысль тоже мелькает быстро, незаметная в вихре десятка других, а потом за дверью раздается приглушенный голос Хисаги и кого-то из девушек – кажется, Хинамори, – и Кира выходит им навстречу… То есть, пытается выйти. Дергает ручку снова – не получается. Дергает в третий раз: двери у них часто не поддаются с первой попытки. Не открывает. – Похоже, закрыто, – насмешливо замечает незнакомец, не отрываясь от книги. – Похоже… – смущенно бормочет Кира, не сразу осознавая ситуацию. Вопрос о том, что делать, пока только формулируется в голове. Им, конечно, про правила безопасности и экстренные случаи рассказывали, но точно не объясняли, как выбраться из закрытой снаружи аудитории. – Как же так, – с наигранной драматичностью вздыхает парень. – Остаться в закрытом помещении вдвоем с таким подозрительным незнакомцем… Что будешь делать, Изуру? Кира застывает на месте, округлив глаза почти испуганно, и медленно поворачивается к ожившей статуе. “Откуда он..?” Незнакомец наконец поднимает голову. Смотрит из-под непослушной челки пронзительно, прищуренно так тонко, что не видно глаз, и улыбается – а улыбка рассекает лицо, ехидная, острая. Взгляд пробирается под кожу. – Гин Ичимару, – он говорит расслабленно и негромко, и ничего объективно неприятного и подозрительного в тоне не звучит, но Кира чувствует себя почему-то оскорбленным и осмеянным. Тем более, замечая растерянность юноши, гад тянет ухмылку еще больше. – Четвертый курс, если важно. – Приятно познакомиться… – неловко отзывается он. – Изуру… – Изуру Кира, первый курс, один из лучших студентов потока и кандидат на летнюю публикацию. “Огосподибожемойчтоэтотакоектозамнойследит” и еще десять-сто-тысяча форм подобных подозрений проносятся в сознании за жалкие доли секунды. – …Можно просто Изуру, – заканчивает Кира недосказанное после короткой паузы. За мгновения тишины он успевает прийти в себя и смущения старается не показывать – что, впрочем, удается весьма неплохо, хоть и чувствуется наигранность уверенного тона, – но флера удивленного ужаса скрыть все-таки не получается. По крайней мере, это можно предположить по насмешливо-снисходительному замечанию нового знакомого: – Какой скромный мальчик. Гин откладывает книгу на полку – в неудобном повороте особенно бросается в глаза его жуткая угловатость, – но глаз от Изуру не отрывает. Тонкая линия губ ломается у краев, он улыбается почти доброжелательно, но эта улыбка перекрывает воздух, вызывая отвращение и недоверие. И что-то еще в его образе пробуждает странное напряжение, но этого уже не получается выхватить и осознать. Ичимару просто гадкий по своей сути, без объяснений и придаточных. И смотрит вроде снизу вверх (Кира не успевает заметить, когда подходит к нему и оказывается на расстоянии двух шагов, возвышаясь над вальяжно раскинувшимся в кресле парнем), а все равно не чувствуется никакого превосходства над ним. Напротив – будто Гин по факту существования устанавливает незримую, неуловимую, но однозначную и неоспоримую власть. Это раздражает и пугает одновременно. Но раздражает, пожалуй, все-таки больше. – Полное обращение слишком длинное, – быстро реабилитируется Кира, в последний миг подгоняя подпорки под идущую крупными трещинами юношескую гордость. Успевает. В выражении собеседника вдруг что-то меняется незаметно и необъяснимо, кожей чувствуется его мгновенная встряска. – А ты осмелел… – тянет Гин, почти не размыкая губ, так тихо, что Изуру даже сомневается, не послышалось ли ему. – Это хорошо. Тебе полезно. Смысла этого “тебе полезно” он не понимает, но, кажется, априорно отвратительная манера не может существовать без демонстрации своего превосходства над другими и без неуместной снисходительности. Что же, если он младше – так можно бесцеремонно издеваться? Нет уж, с Кирой так не получится. – Стараюсь, – фыркает он, отворачиваясь: долго сохранять зрительный контакт с Ичимару оказывается невыполнимым испытанием. Чтобы не выглядеть совсем уж растерявшимся мальчишкой, Изуру цепляется неестественно заинтересованным взглядом за темный всполох за окном: это перелетает на соседнее дерево птица, испуганная забравшимся на толстую ветку котом. Тот замирает, смотрит на пернатую прищуренными глазами, и только кончик хвоста едва заметно подергивается. А в это время Ичимару все не отводит глаз, словно неподвижная статуя. Только чувствуется – то ли интуитивно, то ли физически, – как он скользит медленно по телу Изуру сверху вниз и обратно. Будто не на человека смотрит, а живой товар изучает, честное слово. Хотя в какой-то момент Кире кажется, что краем глаза он замечает перемену в выражении парня, его задумчивую серьезность – но поймать ее не успевает, лишь сталкивается с той же высокомерно-отвратительной насмешкой и снова нелепо тормозит. – На лекцию опоздаешь, Изуру, – вдруг заявляет старшекурсник, и он только открывает рот, чтобы напомнить, что они вообще-то заперты снаружи – но не успевает ничего сказать. – Или у таких идеальных студентов, как ты, исключительно самообразование? С этими словами Гин встает – тут Кира осознает всю неловкость общения с человеком на полголовы выше – и демонстративно-небрежным жестом приглаживает назад челку, пропуская пряди между тонкими пальцами. Это отчего-то завораживает, выглядит настолько удивительно красивым и правильным, что вся обстановка оказывается вдруг неподходящей, слишком низменной и простой для идеальности незначительного жеста. И Гин лишает этим, в конце концов, нового – старого? – знакомого дара речи и, пока тот пытается выбросить из головы ломаные линии изогнутой шеи и остроту чуть расслабленной улыбки, достает из кармана пиджака… ключ от аудитории. – Ты издеваешься? – Кира тут же приходит в себя, взрываясь возмущением перед невозмутимостью лисьей морды. – Не мог раньше сказать, что у тебя есть ключи? – Но ведь ты об этом не спрашивал. Гин только пожимает плечами, все сияя безупречной улыбкой – Изуру уже на дух ее не переносит, а они знакомы едва ли десять минут, – и через несколько секунд распахивает дверь. – Спасибо, – раздраженно бурчит юноша, без оглядки вылетая на свободу. Он не реагирует даже на прощание Ичимару в виде нелепого “до встречи” – никогда бы больше с ним не встречаться, – но почему-то еще долго чувствует на себе пристальный взгляд. Хотя больше, конечно, на него никто не смотрит: Гин возвращается в опустевшее теперь пространство, оставив ключ в двери, чтобы никто не мог войти внутрь. Выбеленные стены ловят долгие гудки и после – до опасного ядовитый, почти смертоносный голос, так не похожий на мягкую, шипящую насмешку несколько минут назад: – Ты сказал, что все закончилось. Почему тогда, менос проклятый, я чувствую его реацу?