мир живых, лето 2021
Кира не успевает заметить и угадать, когда именно все идет.. явно не так, как должно было изначально. Просто задержаться пару раз по учебным вопросам. Просто не найти денег на такси и быть вынужденным взять попутчика. Просто не отказаться от компании на скучные полчаса дороги до общежития. Просто обнаружить общую – экзотическую для местных – любовь к японской культуре и в затянувшиеся перерывы читать классиков в бессмысленном споре на “кто больше вспомнит”. Просто… привыкнуть. Настолько, чтобы потом не найти сил бросить. И когда Гин под предлогом того-другого-прочего предлагает встречу вне формальных обстоятельств, Изуру просто не находит внутри себя желания отказать. Ренджи от этого бесится, как запертый в клетке зверь – Кира сначала смеется, что у него мозги на место встают, но Абарай все настойчивее пытается вмешаться. И – какая жалость – сам того не желая, становится катализатором едва зародившегося процесса, потому что Кира вдруг начинает – назло. Назло – как бы невзначай каждый раз упоминать имя Ичимару. Назло – как бы к слову рассказывать о куче общих с ним интересов. Назло – как бы просто так выделять его среди прочих. Назло – привыкать. Привычка складывается с той стороны, где Гин все чаще появляется рядом. Привычка рисуется там, где сам Кира все чаще вспоминает Гина. Гин сам по себе становится привычкой. Вредной. Наглой. Нахальной. Невыводимой привычкой. Между взбешенным Абараем и едва держащим оборону Кирой всегда неизменно встает Хисаги – на него Ренджи тоже бесится уже несколько лет, когда снова натыкается на факты, для него неприятные. Впрочем, это раздражение явно меньше, чем заслужил за куда более короткий срок Ичимару, да и показывать свою злость Шухею он опасается, так что открытые разборки пока сглаживаются. Хисаги тоже от истории с Ичимару не в восторге и иногда – только наедине – осторожно, издалека заводит: – Ты поздно сегодня. Опять один до ночи сидел? – Да нет, – зевает Изуру, по-кошачьи щурясь и потягиваясь. – С Гином застряли в деканате… Самообладания Хисаги не занимать: он весь такой невозмутимо спокойный, что при всем желании не отыщешь в сдержанном, чуть усталом выражении ни намека на сомнение, раздражение или личное недовольство. Только, кажется, все равно в сером блеске глаз читается смутное разочарование – но и его парень предусмотрительно прячет за опущенными веками. Тесная захламленная комната общежития не идет в сравнение с полупустой, до жуткого свободной квартирой, где обитали они год-два назад. Но даже когда Кира по привычке сидит на широком подоконнике, вытянувшись вдоль окна, и Хисаги чуть покачивается в кресле напротив – это словно воссоздает атмосферу их летних ночей на кухне, долгих разговоров под мелодичную тишину рассвета. Зыбкую – и при том теплую, явственную, физически витающую в воздухе искренность и доверие. Кира ловит взгляд Шухея и улыбается ему как-то неловко, пряча за улыбкой нечто более глубокое, чем легкомысленный смешок. – Что в нем такого? – Хисаги это глубокое угадывает с первой попытки, и Изуру не прячется – сдается тут же, разворачивая мутную для него самого карту. – Хотел бы я сам знать, – честно признается юноша. – Но не понимаю. Просто.. я привык к нему, наверное. Две недели бывают такими долгими… – Не… – Я знаю, о чем ты думаешь, – Кира перебивает тут же, но действительно кивает понимающе, без тени раздражения и недоверия. Ему с Хисаги легко, дружеская забота не угнетает и не надоедает, она какая-то простая и естественная – у них обоих друг для друга. – Мне Гин не нравится… Просто с ним есть о чем поговорить. – Понимаешь же, сколько скрываешь? – тихо и ненавязчиво уточняет Шухей спустя пару минут молчания. – Понимаю. Изуру вздыхает. Не может объясниться даже перед собой. – Я поверил ему, – признается он наконец, и слова дрожащим облачком пара застывают перед лицом: на улице в последнее время неестественно холодно. – Не знаю, почему. Это как-то само сложилось… – Знаю. Для Шухея откровение новостью не становится, но и радостным не звучит – он устало прикрывает глаза, сдерживая личное внутри. Кира и так слишком часто на него опирается. Хисаги не должен давать ему повод принимать чужое мнение – даже если это мнение близкого и во многом более опытного друга – и отказываться от собственного. – Но я бы ему не доверял, – все-таки не сдерживается. – Гин не такой плохой, как кажется, – тут же отзывается Изуру. – Ведет себя отвратительно, конечно, но на самом деле… – А говорил – не нравится, – как-то грустно усмехается Хисаги, заставляя Киру смущенно отвести взгляд. Мурашки волной пробегают по спине, а на губах совсем неадекватно ситуации возникает легкая полуулыбка. – Он же.. друг Канаме… – Это его единственное оправдание в моих глазах. “Так нельзя”, – сам себе повторяет Шухей. “Нужно”, – шепчет в ответ тревога. – Ичимару – опасный человек, поверь мне. Не дай ему тебя обмануть, – приглушенный голос совсем срывается на шепот. – Пожалуйста. – Да ладно тебе, не пропаду уже, – добродушно усмехается Кира. – На крайний случай у меня есть знакомый рыцарь с мечом. – Это точно. В этом он хотя бы может соперничать с Ичимару. – Так что если вдруг…***
– …если вдруг я услышу еще хоть слово по этому поводу, боюсь, ты пойдешь передавать мой привет Айзену, – в то же время едва слышно разносится в комнате двумя этажами выше. Гин улыбается по-прежнему – улыбка ни на миг не сходит с лица, – но шипит сквозь зубы так едко, что от одних лишь слов можно лишиться твердости. – Мне всегда ставили в пример твою сдержанность и расчетливость, – невозмутимо напоминает Тоусен. – Когда тебе сорвало крышу? – Заткнись, Канаме. Не доводи до греха. Он и без чужих напоминаний знает прекрасно, что потерял – без преувеличений – всего себя за удивительно короткую и бессмысленную земную жизнь. А за последний месяц и вовсе лишился рассудка. – Наши грехи уже зачтены, – Канаме тихо вздыхает. – Только почему-то не нам. – Поэтому не привязывайся к нему. Не делай еще хуже, чем есть. – Да знаю я, – раздраженно шипит Ичимару, а эхом до сих пор не забытого голоса Шинсо звенит в голове насмешка над самим собой. Он бы и рад – не привязываться… Да только поздно об этом размышлять: уже не отпустит.