календула – значит отчаяние

мир живых, лето 2021

Кира и сдержанность никогда не стояли рядом. То есть, сдержанным Кира быть умеет – просто не там и не так, как это было бы действительно необходимо и эффективно. А еще Кира умеет страдать – это у него всегда получается как-то неровно, ярко и надрывно. Поэтому когда поверх такого страдания ложится еще более надрывный смех, глупые неуместные шутки и вызывающая резкость движений… Очевидно, что от Ичимару не скрыть этого трагического события. А как только Ичимару находит то, что ему по какой-то причине нужно – попробуй отбери. Не выйдет ни в какой из параллельных реальностей, так что сдаться и выдать ему всю историю целиком проще и безопаснее, чем пытаться скрыть. Вот Изуру и выдает – правда, все равно по частям, медленно и несмело, начиная с самого досадного заявления о длительном отъезде Хисаги. – А ты чего не уехал? – Куда? – Кира усмехается краем губ, и голос приобретает от усмешки хрипловатый оттенок. – На тот свет? – и под ребрами так тоненько колет под флером черного юмора – хотя о том, что он потерял родителей, Ичимару не знает, и нельзя его за эту неприятную ошибку осудить. – Это тоже можно устроить… – едва слышно, неразборчиво для Изуру тянет Гин, а вслух только уточняет, подхватывая заданный тон: – Один сейчас живешь? Хорошо тебе. – С Ренджи, – отзывается Кира, и сразу как-то имя встаёт поперёк глотки: хочется то ли сглотнуть гадким комком, то ли сплюнуть злобно. – Если бы одному… – О да, я бы тоже с удовольствием сбежал от Канаме. Хотя вообще-то у меня есть квартира, – задумчиво тянет Ичимару, как бы вспоминая, правду ли вообще говорит или, может, ему самому приснилось или кажется. – Я там почти не бываю, слишком далеко от универа. Но в целом я не против гостей. Еще за пару мгновений до прямого взгляда Кира нутром чувствует, что его ждет. И действительно – он встречается с такой довольно-хитрой улыбкой, и глаза ему сверкают так весело и лукаво, что даже о подтексте спрашивать не приходится: ему и так уже и прямо, и косвенно предлагали сменить место жительства. Гина, кстати, становится подозрительно легко угадывать. Это Изуру считает своей маленькой – и абсолютно честной – победой. – Издеваешься? – Я абсолютно серьезен, – парень пожимает плечами и фыркает по-кошачьи досадливо. – Тебе на работу целый час ехать. А оттуда – десять минут пешком. – Заботливый Ичимару Гин звучит как ужасная шутка, – едко бросает Кира, ловко подстраиваясь под чужую манеру. – Да брось, неужели я такой жестокий? – Именно. – Обижаешь, Изуру... В этот раз предложение Ичимару Кира всерьез, конечно, не воспринимает. Но когда вечером несколько дней подряд приходит домой к раздраженному, почти разъяренному, как голодный пёс на привязи, Абараю, всю ночь не спит то от кошмаров, то от его же рычания, наутро едва открывает глаза после получаса дремы – мысль все чаще цепляется за желание съехать. А вселенная, как известно, чувствует все желания. Он просто остается закрыть смену. Просто все разом идет не так. Просто выходит почти в двенадцать – а общежитие закрывается через десять минут. Жить в чужом городе, пожалуй, неплохо, но только за исключением тех моментов, когда внезапно необходима помощь – а из ее источников есть только единственный друг, укативший в счастливое до родных краев. И Изуру, не раздумывая уже, хочется ли, стыдно ли, просто вынужден обращаться к человеку, которому ни за что бы раньше не показал никакой слабости, неловкости и тем более беспомощности. К счастью, Гин оказывается где-то рядом – и, конечно же, не говорит, где именно – и соглашается встретить и пригласить к себе. А улыбается гордо, довольно-довольно, как лис после сытного обеда. – Ты уверен, что это нормально? – неуверенно уточняет Кира, переступая порог. Тут же дверь за ним защелкивается, не оставляя путей отступления. Если бы он умел и в этой реальности накручивать себя до жуткой паники, мог бы наверняка придумать сейчас какую-нибудь очередную теорию… Да чего угодно, на самом деле. Но – на этот раз с его адекватностью везет. Причем им обоим. – Ты же здесь не так часто… – продолжает он, но договорить не успевает. – Бог ты мой, Изуру, прекрати трястись, – Гин с наигранной усталостью вздыхает и закатывает глаза. – Или ты у кого-то разрешения хочешь спросить? – Вообще-то у тебя, – раздраженно бросает Кира. – Разрешаю. Располагайся. Чужая квартира встречает прохладной пустотой – не в плане реального холода или нехватки чего-то заполняющего пространство, а именно пустотой чувства, отсутствием даже подобия домашнего уюта. Но зато здесь тепло – почти душно – и нагретый воздух пропитан терпковатым сухим запахом. Ему Изуру не может дать определения, но уверен, что узнает его теперь всегда и из всех. Запах Гина. – Твой невроз чувствуется даже на расстоянии, – насмешливо тянет Ичимару, успевший уже проскользнуть мимо замершего в прихожей юноши в гостиную и распахнуть там окно. – Я сам здесь как в гостях, так что выдохни и иди сюда. И Кире не остается ничего, кроме как вдохнуть, выдохнуть и, трижды выругавшись – на затянувшуюся смену, на собственную идею обратиться к Гину за помощью и на самого непосредственно Гина, – шагнуть в комнату. Посмотреть по сторонам, заметить на стенах пару плакатов с лисами в традиционном азиатском стиле и тот самый меч с голубой рукоятью у входа. Выслушать полусерьезную-полуиздевательскую инструкцию, выругаться уже вслух и заявить раздраженно, что раз уж его пустили, то он имеет право в тишине выспаться, чтобы наутро еще до рассвета отсюда сбежать и никогда больше не появляться в радиусе километра от лисьего логова. Получить согласный кивок хозяина и, прямо в лицо предложив ему пойти куда подальше, принять-таки безысходность ситуации и понадеяться хотя бы на возможность уснуть. Ичимару честно собирается оставить его в покое… Останавливается в дверях, не найдя в себе сил на сопротивление резкому удару памятью под дых и боли, подкосившей ноги. Когда Кира стягивает футболку, в глаза бросается его неровное родимое пятно – Гин едва сдерживается, чтобы не взвыть от режущей боли в животе, от звона чужой реацу в ушах, от соленого запаха крови и едва слышного “капитан…”. Гин готов еще десятки жизней подряд целовать-целовать-целовать россыпь родинок на ребрах сквозь незаметную дрожь и неслышно шептать ему в грудь бесконечное “прости”, зная, что прощения не вымолить никогда. Гин только бросает какой-то насмешливый комментарий, заставляя юношу смущенно краснеть, и отправляет его спать, а сам бледной тенью выскальзывает из комнаты, притворяет за собой дверь и вместо собственного сна выбирается на балкон. Устраивается в углу, прильнув спиной к холодной стене, прячет одним движением, словно в карман, тонкий излом улыбки и устремляет в небо поблескивающий льдистой голубизной взгляд. Полнолуние сегодня пылает красным, и в полудреме рдеющая за пыльными облаками луна кажется насквозь пропитавшейся алой кровью.