мир живых, лето 2021
– Посмотри на него. Ты слышишь? Кира, конечно, не слышит. И понимает, что очень этому рад. – Ты видишь его взгляд? Он стоит спиной. Кира не видит. – Тебе страшно? – голос Айзена в конце концов бьет под дых. Реальность превращается в затянувшийся ночной кошмар, от которого Кира никак не может проснуться. Не может ни вырваться, ни просто пошевелиться. Конечно, страшно. Потому что демоническое существо за его спиной, которое когда-то было Айзеном, действительно жуткое – от каждой детали внешности до голоса и ужасающей тяжести реацу, подавляющей все жалкие остатки сил истощенного после нескольких сражений лейтенанта. Но того, что от него хотят услышать, Кира не может бояться. Ненавидеть – может. Мог. Сейчас и от ненависти не остается ни следа. Но бояться – нисколько. Это просто игра с его сознанием. Гипноз. Нарисованная чужим мечом картинка. Или реальность, но такая, в которой все сейчас же закончится. – Заткнись, – смелости огрызаться ему хватает. Если исключить возможные чудеса спасения, Изуру знает, что будет убит в любую следующую секунду, и от этого держится только тверже – потому что воин не может умереть как трус и сломаться перед предателем, очернившим честь шинигами. Айзен самодовольно ухмыляется. Мразь редкостная… – Смотри в глаза. Неужели это тот капитан Ичимару, которого ты знал, Изуру? – Не с… “Не смей”, – должно было сорваться непокорным хрипом. Потому что только капитан мог называть его по имени. Никто и никогда больше… Только грудную клетку простреливает резкая боль – Кира не успевает даже сплюнуть пару слов. – Камишини но Яри, – шипит Ичимару. – Банкай. Больно… Больно. Взгляд Изуру сам собой падает вниз. На полыхающее серебристой реацу лезвие, легко рассекающее грудь. До возвращения в Общество душ ему помогли восстановиться – благодаря этому Кира может сохранять жизнеспособность тела даже с такой раной. Тем более духовные сплетения не задеты – он вне опасности. Боль пока словно в тумане, нарастает медленно и тягуче. Ему только недавно переломали половину костей и разорвали органы, о каком простреле вы говорите? Изуру терпеть умеет. В груди остается рваная дыра. Пока не застилает еще взгляд мутная пелена от нестерпимой боли, лейтенант чувствует отчетливо контуры разорванной плоти. Чувствует, как колет края раны что-то острое и при том ужасно горячее, пульсируя духовной силой… Капитана Ичимару. Клинок собирается в рукаве хозяина – его выход словно выбивает воздух из разорванных легких и вырывает за собой рассеченное сердце. В этот ужасно долгий полубессознательный миг Изуру мечтает умереть больше, чем когда-либо. Гин смотрит на него пронзительно, в упор. Губы ломаются и кривятся, улыбка без улыбки. Глаза полыхают алым – костер, пожар, пожирающее заживо пламя. Взгляд, залитый кровью. Его, Киры, кровью. – Только что я оставил частицу своего меча внутри твоего сердца, – сквозь плотный туман в голове – голос шипящий, ядовитый, такой знакомый, настоящий – голос капитана. Это сон, правда? Это кошмар. Ему снится. Он сейчас проснется и… – Если хочешь что-то сказать, делай это быстрее, потому что сейчас ты умрешь. Пальцы Ичимару касаются дыры в груди, погружаются до пылающего осколка. Это же неправда? Неправда… – Капи… – Убей его, Камишини но Яри. Глаза округляются ужасом и немым отчаянием. Чувства еще острее, чем под действием яда капитана Куроцучи – будь его воля, Кира бы закончил все тут же, той мгновенной вспышкой, которой это, должно быть, выглядело со стороны. Но для него, без преувеличений, секунда превращается в вечность. Это абсолютно нереальное, непередаваемое и невоспринимаемое чувство – когда тело разрывается изнутри, но он ощущает каждый момент, каждую частицу настолько долго, что извращеннее пытки представить невозможно, и глотка рвется нечеловеческим криком от адской боли. Он чувствует, как лежит, наполовину погруженный в плоть, осколок меча, как возгорается сильнейшей реацу и взрывается, обращаясь в пыль. Чувствует, как мелкие частицы разлетаются по груди, рассекая себе тончайшие пути. Чувствует, как хуже самой паршивой ткани разрываются прямо сейчас по волокнам мышцы, рвется и спадается диафрагма. Чувствует, как буквально лопается легкое. Как расходится, будто по швам, сердце. Как крошатся кости. Как медленно, медленно-медленно, невообразимо медленно, заставляя молить о пощаде и мгновенной смерти, рвется каждый слой тела. Чувствует странный холод обнаженных внутренностей… Удивительно, как при этом всем он сохраняет способность видеть. И видит – капитана. Чувствует по всему телу колкий холод бьющей из него фонтаном реацу – всю силу и весь потенциал он вложил в один удар. Видит его, полыхающего ненави… Нет. Изуру успевает на ускользающей грани сознания уловить, как медленно, медленно, мед-лен-но, в разы медленнее, чем его бесконечно долгая смерть, расширяются искренним, леденящим ужасом глаза Гина – голубые, льдисто-голубые, такие когда-то колючие и самые там же теплые… – Капитан… Ичимару… – Изуру! За упавшими веками так и застывает образ капитана, ошарашенного и испуганного. Но таким, кажется, сам Кира не хочет его запоминать, и податливое в последних вспышках сознание смазывает безысходность картины и взрывается реалистичной яркостью отдельных фрагментов повседневности, утренних построений с капитаном, отчетов капитану, тренировок с капитаном, вечеров с капитаном наедине за чашкой давно остывшего чая… Странно это, наверное – иметь предсмертной мыслью бесконечную ленту воспоминаний о своем убийце. Но умирать – все равно не страшно. И умирать от руки капитана – не страшно тоже. Страшно – это чувствовать на себе лютую ненависть самого дорогого человека и не иметь ни единого шанса избавить его от той же участи.***
– Опять то же самое… – тихо скулит Кира, едва приоткрывая глаза и с трудом вырываясь из тяжелого сна. Тело ноет от тупой боли, как после тяжелой тренировки, и только в груди режет – неестественно, но до скрипа зубов знакомо. – Ты слишком впечатлителен, Изуру, – небрежно роняет Ичимару, смутно припоминая вчерашний просмотр.. чего-то там не слишком приятного. Они тогда о фильме особо не задумывались, причем оба. – Нет, Гин, это не просто сон, – юноша мотает головой, отгоняя обрывки кошмара. – Там ты меня убил. Ичимару настораживается, замирая в центре комнаты, и тонко щурится. – Если бы это тоже было из прошлого… – продолжает Кира, с трудом поднимаясь с постели, на негнущихся ногах едва делает пару шагов и, уткнувшись бессильно в тощую грудь, выдыхает: – Мне кажется, я бы никогда тебя не простил. – Я бы и не позволил тебе простить. “Я бы хотел, чтобы ты никогда меня не простил”.