календула – значит отчаяние

мир живых, осень 2021

Гин никогда ничего не говорил. Кира всегда об этом беспокоился. И Гин знал, насколько сильно Изуру тревожит тишина и неопределенность, но продолжал молчать. Не мог ничего пообещать, зная, что не исполнит. У них катастрофически мало времени – а потом… Он не позволял себе думать о том, что будет дальше. Может быть, ему все-таки повезет. Им повезет… Не повезло. А ведь Канаме предупреждал… Гин ненавидит Тоусена за это всей душой, будто без его вмешательства справедливое наказание не настигло бы предателя, будто это он безжалостно сломал таким трудом добытое, едва-едва восстановленное, совсем слегка, неуловимо подрагивающее ласковым огоньком счастье, будто из-за него пропал их невесомо-легкий покой. Конечно, напарник не при чем, и оттого еще отвратительнее признавать, что он был прав. Не приближаться к Изуру. Не привязываться. Не позволять тем более привязаться к себе. Но как здесь устоишь, если впервые между ними не оказалось никаких преград?.. Ничего, кроме судьбы предателя Ичимару Гина. Их с Канаме находит Общество душ. Дальше все как ожидалось: ликвидация человеческого тела, арест, допросы, приговор. А вместо сил шинигами у бывших капитанов остались лишь жалкие капли реацу – ни в шунпо не удариться, ни простейшее кидо не выкинуть. Тоусен покинул Генсей легко и быстро: он своего лейтенанта всегда держал на расстоянии, и Хисаги на ходу придуманную легенду об отъезде старшего товарища принял спокойно и даже радостно. А Гин… У Гина не было ни минуты. Не успел не только попрощаться – даже зайти к Изуру, взглянуть на него хотя бы издалека, вероятно, теперь в последний раз. Конечно, он мог организовать последнюю встречу уже после того, как узнал о возвращении, но это означало бы выдать Киру с его крупицами духовной энергии и памяти о прошлом в руки поехавших рассудком командиров – под приговор без вины. Этого Ичимару не позволил бы никогда. А теперь он шагает по пестрящей желто-буро-красным аллее – медленно, задумчиво, рассекая прищуренным взглядом голубизну ясного неба. Под ногами шелестят опавшие листья, в крошку растираются тяжестью тела, что так долго было совсем невесомым: в гигае после перемещений между человеческим и духовным телами слишком непривычно и неудобно. Пальцы в кармане пальто комкают пожелтевшую бумажку, исписанную мелко и неровно. Пришлось перечитать трижды, чтобы уложить в сознании хоть часть этого особо чувственного послания. А потом – пожалеть, что вовсе решил заглянуть в раскрытый конверт задремавшего за столом мальчишки, подписанный непривычно криво – как когда-то просроченный квартальный отчет, написанный за три минуты до собрания, вот правда, – но все еще очень узнаваемо. – Ну хоть в какой-то реальности ты вырастешь из этой дури, Изуру? Знал бы я, что ты здесь так измучился без меня… Даже с Изуру-лейтенантом было намного проще, – разочарованно вздыхает Ичимару, перелистывая потрепанные и исчерканные страницы толстого блокнота, тяжелого от наполняющих его драм и страданий, достойных по своим масштабам сцены древнего театра. Там вариантов этого послания для галлюцинации почти десяток. Значит, он уже вспомнил свою смерть. Пускай. Потому Гин и уходит – молча и безвозвратно. Потому что он для Изуру – смерть. И потому, что он не может себе позволить убить его снова. Когда-нибудь, через пару жизней, он все объяснит – а сейчас будет лучше так. – Мой маленький глупый мальчишка… “Под крик журавля молю о прощении в последнюю ночь, – находит Кира утром на обратной стороне опустевшего вдруг конверта. – Прости меня, Изуру”. Наверное, снова мерещится.