***
— Мама, Мамочка! — снова кричала со ступенек вагона Гита. — Я буду писать! Береги себя, Мамочка! И Папу с Йосей! Мама… Циля плакала, глядя вослед поезду, плакала и Гита в вагоне. В этот раз ее утешал не Аркаша, а почти незнакомая женщина, видевшая прощание этой «мэйделе» со своей Мамой. Плачущую Гиту обнимала женщина, представившаяся тетей Идой, успокаивая ребенка, оторванного от самого дорогого человека на свете. Весь вокзал видел это прощание, и люди замирали, глядя на них. Прибыв в Москву, Гита погрузилась в учебу, хотя занятия еще не начались. Она читала учебники, стараясь отвлечься от тоски, а потом приехала буквально на пару дней Ривка. Сестренка вырвалась из своей круговерти, чтобы поддержать свою младшую. Девушки стояли обнявшись на привокзальной площади, и каждому было видно — это близкие, родные люди. — Не плачь, Мэйделе, — попросила Ривка. — Так хотела наша Мама, чтобы мы поехали учиться, надо слушаться. — Я слушаюсь, Ривка, — всхлипнула Гита. — Но это так тяжело — уезжать из родного дома… — Я знаю, малышка, — старшая сестра погладила младшую. — Ты уже нашла синагогу? — Да, — кивнула младшая сестра, вспоминая ошарашенное лицо местного ребе. — Я молюсь за вас всех, чтобы Он вам ниспослал мир, забрав всех врагов. — Ох, Мэйделе… — вздохнула Ривка, понимая, как тяжело, на самом деле, их младшей, их девочке. «Здравствуй, милая Мамочка! Вчера ночью уехала Ривка, а я плакала всю ночь… Сестренка приехала, чтобы утереть мои слезы. Наверное, я неблагодарная, но так хочется убежать к тебе и спрятаться от всего… Мама, Мамочка, я так тебя люблю! И Папочку! И Йосю! И Ривку! Умоляю, берегите себя! Ваша Мэйделе», — древние буквы языка идиш ложились на бумагу. Гита по привычке писала на идише, ей было так удобнее выражать свои мысли, хотя и по-русски она тоже могла, но… Занятия с третьим курсом сначала вызвали удивление более старших студентов, но вызванная отвечать девушка быстро оттарабанила этапы оказания помощи при ожогах, а потом профессор объяснил, почему было принято такое решение. Самая маленькая из студентов третьего курса иногда вызывала желание обогреть ее, такой потерянной выглядела в непривычной обстановке. Ну и ее манера писать слово Мама с большой буквы, конечно, впечатляла. — Гита, дай списать пропедевтику? — попросила долго болевшая девушка, на что Мэйделе, улыбнувшись, просто протянула тетрадь. — Ой, спасибо! — Если хочешь, могу и рассказать, — никогда не отказывавшая в помощи Гита с удовольствием рассказывала и показывала, не задирая нос. — Пельцер, зайди к секретарю, — попросил ее кто-то из комсомольцев, на что девушка кивнула. Институтский комитет комсомола часто давал Гите поручения, с которыми она справлялась, не ропща и не задавая лишних вопросов. Даже на политинформации девушка рассказывала так интересно, что посещаемость занятий была почти стопроцентной. — Кто за то, чтобы послать Гиту Пельцер представлять… — на всякие городские мероприятия девушка также отправлялась с улыбкой, возвращаясь с неизменной благодарностью. Еврейскую девушку заметили, причем чуть ли не сам Мехлис, отчего провокаций в отношении Гиты не было совсем. «Здравствуй, милая Мамочка! У меня все хорошо, даже очень. Вчера на практическом занятии мне доверили держать крючки, это было так интересно, хотя и немного страшно, но я будущий врач и должна уметь все. Как ты там? Как Папа и Йося? Сдается ему медицинская наука? Скоро уже и зимняя сессия, а потом мы соберемся все вместе за нашим столом, да?» — Гита писала каждое письмо, как молитву, будто разговаривая с Мамой, предугадывая ее ответы, и читать эти листы, заполненные буквами древнего алфавита, было как-то очень тепло. Циля ждала каждого письма, сама отвечая своей Мэйделе. Девочка была в Москве совсем одна, но каждую минуту чувствовала свою Маму рядом, что чувствовалось в каждой строке. — Гита, вас вызывают… — вызов в городской комитет сначала немного испугал, но потом девушка поняла, что бояться нечего — она сама ничего плохого не сделала. Поэтому Гита причесалась, повязала на голову красный платок, отправляясь туда, куда вызвали. — Здравствуйте, я — Гита Пельцер, меня вызывали, — представилась секретарю девушка, улыбнувшись. Немного страшно все же было, потому что она комсомолка, и причины ее вызывать в комитет именно партии Гита не видела. Но секретарь был, видимо, предупрежден, открыв перед девушкой дверь. Ее встретил довольно молодой, по мнению девушки, мужчина в военной форме. Суровое волевое лицо, темные волосы и внимательные глаза, но опасности от него Гита совсем не чувствовала, приветливо улыбнувшись. Посмотрев в глаза активистке, о которой ему уже докладывали, Лев Захарович чему-то кивнул. — Я хотел на вас посмотреть лично, — объяснил он девушке. — Очень много хвалебных отзывов, да еще и о простой студентке. Отчего так? — Не знаю, — пожала плечами Гита, вздохнув. — Я просто стараюсь следовать тому, о чем писали товарищи Ленин и Сталин, даже не знаю, получается ли у меня. — Судя по характеристикам, — внезапно развеселился мужчина, — очень даже получается! Скажи, — внезапно посерьезнел он. — Кто самый дорогой человек в твоей жизни? — Мама… — негромко произнесла девушка с такими интонациями, что Лев Захарович только крякнул. — Спасибо тебе, мэйделе, за то, что не соврала, чтобы мне понравиться, — немного грустно произнес мужчина. — Надумаешь вступать в партию, придешь ко мне. Понятно? — Хорошо, — заулыбалась Гита, покидая кабинет. Товарищ Мехлис отметил у себя в блокноте напротив фамилии девушки, которую все вокруг зовут «девочкой»: «проверить в деле». Больше видимых последствий этот разговор не имел. Маме о встрече с этим сильным мужчиной Гита, разумеется, написала, но очень коротко — приближалась сессия, а за ней — дорога домой. И старшая — Ривка, и младшая очень ждали этого момента, даже договорились, что Ривка поедет через Москву — вдвоем-то веселее в пути. Гита засыпала с мечтою о том моменте, когда сдаст последний экзамен, которого девушка совсем не боялась, она просто предвкушала дорогу домой, туда, где свою мэйделе ждет Мама.***
Счастливые Гита, Ривка, Йося, Мама и Папа собрались за столом, чтобы отпраздновать. Мэйделе жалась к обнимавшей ее маме, а за окном готовился наступить тысяча девятьсот сорок первый год, самый черный год в жизни детей, но они еще об этом не знали. Сейчас они сидели за общим столом, делясь своими успехами, и только Гита, полузакрыв глаза, грелась в тепле Маминых рук. — Тяжело тебе, доченька? — тихо спросила Циля свою младшую. — Ничего, Мама, я справлюсь, — радуясь возможности поговорить на идише, ответила девушка. — Главное, чтобы ты улыбалась. — Тяжело нашей Мэйделе, — заметил Йося, видя это выражение неземного счастья на лице сестры. — Может быть, стоило перевести ее в Одессу? — Нет, Йося, — покачал головой Изя. — Мама права, там ее будущее, вот закончит, будет уважаемым врачом и у нас. — Как бы я хотела забрать вас всех с собой, — тихо проговорила Гита. — Просто сунуть в карман и увезти, чтобы вы были рядом. — Мы всегда рядом с тобой, малышка, — улыбнулась Циля, погладив дочь, становившуюся в эти мгновения совсем маленькой. Гита, конечно, ходила в кинотеатр, вместе со всеми пела «Если завтра война», сдавала нормы, получая значки, но, когда имела выбор — оставалась с Мамой. Так было все эти пять с половиной лет, так она вела себя и сейчас, настояв отправиться в фотоателье, чтобы у каждого была общая фотокарточка и карточки каждого члена семьи. Девушка как будто что-то чувствовала… Может быть, в далекой Британии она сумела что-то запомнить о Второй Мировой войне? Тем не менее, теперь Мамина фотография с надписью Маминой рукой на идише: «Будь счастлива, Мэйделе!» всегда лежала у сердца девушки. Конечно, каждый из них написал несколько теплых слов на карточках, чтобы, когда плохо… Каникулы пролетали быстро, и вот уже они все сидят за столом, ибо назавтра Ривке и Гите надо будет возвращаться, а Мэйделе всеми силами, всем существом не хочет покидать Маму, будто что-то чувствует… Циля не понимала, почему младшая такая нервная, с глазами на мокром месте. Женщина думала, что это от долгого расставания, ведь летом у Мэйделе практика и домой она сможет попасть не ранее августа, но ведь они все равно встретятся, не так, так иначе, не конец жизни… Так думала Циля, даже не подозревая, что их всех ждет через всего полгода. Снова поезд… Гита плакала всю ночь, не давая спать и Маме. Девушка ничего не могла с собой поделать, только утром немного вздремнув. Сидя за столом, Мэйделе вглядывалась в лица… Папа, озабоченно смотревший на нее. Йося — немного грустно от разлуки, ведь он очень любил свою младшую. Ривка — с жалостью, старшая сестра очень хорошо понимала свою младшую. И Мама… Самая теплая, самая лучшая на свете Мама. Гита вглядывалась в лица, еще не зная, что за столом все вместе они сидят в последний раз. А вечером скорый поезд уносил сестер в Москву. Гита плакала в объятиях Ривки, не в силах успокоиться. Старшая сестра, грустно улыбаясь, гладила Мэйделе по голове, давая выплакаться. Это было очень тяжело. Ривка понимала, что младшая любит Маму сильнее всех них вместе взятых. Они все уже давно забыли, что Мама не рожала Гиту, сестра оказалась такой милой, что словами это просто не выражалось. Усталая Гита уснула прямо на руках свой старшей сестры, гладившей ее всю ночь. Ривка и сама чувствовала, что Мэйделе устроила истерику не просто так, но понять, что происходит, не могла. Оставив эти мысли, девушка задумалась о будущем: Мишка ей откровенно нравился, заботливый, внимательный, он будто хотел заменить собой родителей — так иногда казалось девушке. Жалко, что у Гиты никого не было, тогда бы и она, наверное, смогла легче переносить разлуку… — Доброе утро, Ривка, — открыла свои волшебные глаза Мэйделе. — А мне Мама снилась… — Ой-вей, мэйделе… — вздохнула старшая сестра, не забыв погладить младшую. — Садись, покушаем. В Москву поезд прибыл ближе к обеду, Ривке надо было сменить вокзал, успевая на свой поезд — в Ленинград, поэтому сестры двигались быстро. Попрощаться, впрочем, они успели, после чего, проводив старшую свою сестру, младшая долго сидела в парке, стирая варежкой катившиеся по щекам слезы. Расставание в этот раз далось Гите очень, очень тяжело. Девушка и сама не понимала, почему так случилось. Надо было подниматься и ехать в общежитие, чтобы снова изучать медицинскую науку. И а идише мэйделе, тяжело вздохнув, поднялась на ноги, подтягивая поближе чемодан.