***
В Ленинграде на вокзале Гита сразу же увидела Ривку, примчавшуюся ее встретить. Так как санитарный поезд формировался на другой станции, то Гите просто выдали предписание, дав возможность добираться самой. Зверем товарищ майор не был, а видя эти слезы… В общем, решив по-своему, мужчина откланялся, а Мэйделе осталась с Ривкой, сестры плакали и обнимались. — Гита! Гита! Как ты, маленькая? Как ты, моя хорошая? — Ривка искренне беспокоилась за свою младшую. — Я хорошо, — ответила ей Гита. — Только за Маму очень страшно. — Не бойся, малышка, — называя ее как в детстве, старшая сестра успокаивала девушку. — Наши прогонят врагов. — А ты как? — поинтересовалась Мэйделе. — Как твой Мишка? — Мишка на корабль поступил, — улыбнулась Ривка, крепко-крепко обнимая сестру. — Теперь будет защищать меня. — Вы вместе? — обрадовалась Гита за свою сестренку. — Ой, как здорово! А нам дальше куда? — Сейчас на трамвае проедем, а там и станция, — вздохнула старшая сестра, думая о том, что ее младшую война могла бы и поберечь. Ривка сама обращалась в военкомат, но ее не взяли, отправив обратно. — Ты такая счастливая, будешь воевать! — постаралась девушка поднять настроение младшей. — Я согласна воевать, я и умереть согласна, только бы Мама жила, — прохныкала та, которую звали Мэйделе, несмотря на возраст. — Тебе умирать нельзя! — категорично ответила Ривка, сделав строгое лицо. — Я тебе запрещаю! — Хорошо, сестренка, — улыбнулась Гита, изо всех сил надеясь на то, что все будет хорошо. Несмотря на то что поезд был в процессе формирования, сестрам разрешили пару дней побыть вместе. Другие девчонки прикрыли самую младшую среди них, а Гита гуляла с Ривкой по Невскому проспекту, по мостам, разговаривая и строя планы о том, что будет, когда война закончится. — Поведет тебя Мишка под хупу? — поинтересовалась улыбающаяся Гита. — Сейчас еще слишком рано об этом говорить, Мэйделе, — покраснела Ривка, в сладких своих мечтах видевшая маму, берущую на руки внука или внучку. — Жалко, — вздохнула девушка с удивительными зелеными глазами. — Хочешь пирожок? — задорно спросила она, увидев булочную на углу. — Конечно! — важно кивнула старшая сестра, затем рассмеялась и… две веселившиеся девушки побежали к булочной. Формирование санитарного поезда заканчивалось, истекало и их время. Все чаще Ривка и Гита замирали в объятиях друг друга, будто что-то предчувствуя. Все чаще лились слезы, но девушки обещали писать, писать, что бы ни случилось, поэтому на сердце было не так тяжело. Конечно, незадолго перед отправлением обе пришли в синагогу, чтобы просить Всевышнего. Состав отправлялся рано утром, его уже ждали подо Псковом, еще вчера Гита вместе со всеми принесла присягу, поклявшись быть честной, храброй, дисциплинированной… девушка себя снова ощущала частью целого, чего-то очень большого, отчего на душе становилось спокойнее. Обнявшись в последний раз, сестры нехотя расцепились, а Гита еще долго смотрела в лицо Ривки. Медленно отступая назад, оступаясь и чуть не падая, потом с подножки вагона. Руки тянулись еще раз почувствовать… Ривка плакала, провожая сестру в неизвестность, плакала и Мэйделе. Поезд двинулся в неизведанность. Ривка шла рядом с вагоном, потом бежала и только возле стрелок отстала. Так она и осталась в памяти Гиты — поднятая рука и сползший платок старшей сестры… Состав быстро набирал ход, девушку затащили внутрь, проводя по вагонам, чтобы представить хирургам. Отныне ее место было в операционной. Как и обещал товарищ майор — практика теперь длилась до конца войны. Пожилой хирург, украшенный бородкой, внимательно посмотрел на девушку с покрасневшими глазами. Он все, конечно же, понимал, но времени совершенно не было — война. — Меня зовут Вадим Савич, — представился хирург. — Рассказывайте, что умеете. — Да, доктор, — кивнула Гита. — Я Мэйделе, ой, то есть Гита Пельцер, у меня клиническая сестринская практика, ассистировала на несложных операциях, выполняла функции операционной сестры. — Очень хорошо! — обрадовался мужчина, это была та самая девушка, о которой ему рассказывали. — Тогда вы прикрепляетесь к операционной, будем учиться, — улыбнулся он. — Письма примут на станциях, хоть на каждой пишите, так будет легче. — Спасибо, Вадим Савич, спасибо! — заулыбалась эта необыкновенная девушка, которую на идише все звали «девочкой». За окнами поезда тянулась серая хмарь, время от времени демонстрируя дороги, забитые беженцами, солдатами, а поезд быстро шел к Пскову. Там ждали первые раненые, «ранбольные», как их называли в это непростое время. Гита смотрела в окно, а губы ее шевелились, проговаривая: «…ветацилэну мимилхама умимацор умишэви умибиза…», в сердце девушки горела надежда. «Здравствуй, милая Мамочка! Вот и расстались мы с Ривкой, как надолго, я даже и не знаю… Поезд идет на запад, мне совсем не страшно, хотя, наверное, должно быть. Очень скучаю по вам всем… По нашему дому и дворику, но сейчас война, и нужно делать не то, что хочется… Береги себя, Мамочка! И Йося пусть бережет тебя и Папу. Люблю вас всех, ваша Мэйделе». Несмотря на то, что говорили о Пскове, поезд пошел не совсем туда, будучи, видимо, перенаправленным. Там, где остановился эшелон, слышались взрывы, из окон были видны множество раненых, отчего Гита уже рванулась к дверям, чтобы помочь людям, которым нужна помощь, но рык Вадим Савича остановил девушку: — Куда! Быстро мыться, сейчас будет работа! — мужчина явно не шутил, потому Гита кивнула. — Да, доктор, — девушка начала быстро мыть руки. Хирург не ошибался никогда, поэтому девушка даже не задумалась. — Нина! Нина! Носилки! — слышалось с улицы. — Быстрее! Быстрее! Зениткам усиление! — другой голос прозвучал совсем близко, а совсем неподалеку что-то ритмично забухало, но Мэйделе не обращала на это внимания. Пошли раненые, нужно было быстро отсортировать на три группы — которых надо резать немедленно, которые еще могут подождать и… которым поздно. Хирург командным голосом загнал девушку в операционную, а помогали перекладывать совсем другие люди. Анестезия была, свет работал, потому все зависело только от врача. За окном вставали взрывы, а поезд загружался, чтобы отправиться в путь — в тыл. Руки Мэйделе иногда дрожали, все же было очень страшно, но девушка держалась. Ранбольной шел за ранбольным, даже когда поезд двинулся, они все не заканчивались, а сил было все меньше и меньше. Хирург был всего один, хотя полагалось двое, но пока не было. — Да, — слабо улыбнулся мужчина, — надо тебя учить, один я не сдюжу. — Я готова, — кивнула Гита, протирая лоб врачу. — Действительно мэйделе, — чему-то усмехнулся Вадим Савич. — Так, здесь мы закончили, теперь быстро кушаем, перекуриваем и снова работать. — Я сейчас принесу, — девушка и сама едва двигалась от усталости, но очень хорошо понимала, что больше некому, а Вадим Савич устало сел на табурет, вглядываясь в тьму в окне за забытой девочкой открытой дверью. Так для а идише мэйделе началась война…Часть 6
9 декабря 2022 г. в 02:57
Полгода пролетели почти незаметно, но кроме сессии еще была и практика, что Гиту огорчало. Она писала письма Маме каждый день, почти каждый день получала и ответы. В воздухе чувствовалось что-то, что заставляло Мэйделе нервничать. Как ни странно, но так ее начали называть и в институте. Наступил июнь, начались экзамены. Гита знала, что у Ривки экзамены будут до середины июля, поэтому была надежда встретиться в поезде. Мэйделе надеялась справиться с практикой пораньше, но…
В понедельник девушку ждали в больнице на практику, а в этот воскресный день Гита, написав еще одно письмо Маме, гуляла с Нудельманом по набережной Москвы-реки. Аркаша начал за ней ухаживать как-то незаметно, отчего Гита иногда не понимала, что происходит. Но Мама в письме объяснила своей Мэйделе, что, наверное, происходит, и Гита приняла эти ухаживания.
Сегодня ощущение чего-то страшного, надвигающегося откуда-то с Запада, беспокоило Гиту, отчего девушка чувствовала себя очень неспокойно, поэтому Аркашино предложение было как раз вовремя. Нудельман шутил, заставляя улыбаться, а Гита пыталась отвлечься от ощущения беды, что ей не сильно удавалось. Было что-то около полудня, когда репродукторы, слышимые отовсюду, вдруг прокашлялись, и над сбегающимися к ним людьми прозвучало: «Граждане и гражданки Советского Союза, передаем важное правительственное сообщение…». В этот момент Гита поняла — вот оно.
Слушая сообщение о начавшейся войне, девушка чувствовала, что по ее лицу текут слезы. Первым ее желанием было бежать на вокзал, но Аркаша остановил девушку, напомнив, что побег с работы приравнивается к серьезному преступлению, а затем просто обнял Мэйделе, осознавая, что та чувствует. Вся Одесса знала, как Гита любит свою Маму.
— Не плачь, маленькая, — как-то очень ласково произнес юноша. — Все будет хорошо, вот увидишь, наши быстро прогонят их.
— Но Мама… — тихо произнесла сильно испугавшаяся за Маму девушка.
— С мамой твоей все будет в порядке, — твердо произнес Аркаша. — А твоя задача — учиться, чтобы ее порадовать, так?
— Так… — прошептала Гита. — Спасибо…
Гулять после такого больше не получилось, поэтому все понимающий Нудельман проводил девушку до ее общежития, а сам поспешил в городской комитет комсомола. Добравшись до общежития, Гита получила из рук вахтерши телеграмму от Ривки. Старшая сестра отлично знала свою младшую, потому сразу же дала телеграмму, останавливая ту от необдуманных действий. Циля, как оказалось, поступила точно также.
«Мэйделе! Не надо срываться с места, с нами все хорошо! Мама, Папа, Йося», — было написано на бланке. Гита плакала и гладила бланк «Молнии», с благодарностью думая о той, что была дороже всего на свете. Потянулись дни практики — и сестринской, и более серьезной. Девушку звали и в операционную, делясь премудростями операционной сестры, что ей очень нравилось, но сводки Совинформбюро заставляли только сжиматься и отчаянно бояться за Маму. «Оставили… оставили… оставили…» — каждый день звучало из черных репродукторов. В середине июля Гиту вызвали в городской комитет Красного Креста. Причем вызов был таким, что девушку выдернули чуть ли не с операции, по крайней мере, Гита была уже помыта и готова, но…
— Пельцер! Срочно в горком Красного Креста! — выкрикнул помощник начальника больницы. Ответ на такое мог быть только один.
— Уже бегу, — сообщила девушка, сбросив хирургический халат, чтобы отправиться на выход в своем платье. Она недоумевала, зачем ее вызвали, но справедливо предполагала, что там скажут.
Как оказалось, кроме нее, вызвали еще двоих девчонок с ее третьего курса. К молодым людям вышел представительный мужчина в военной форме, внимательно осмотревший трех девчонок, стоявших рядышком. Заметно было, что мужчине и самому не хочется делать то, что он собирался, но ничего не поделаешь — приказ.
— Я майор Вильчинский, — представился военный. — Начальник санитарного поезда, в котором вам предстоит служить.
— А как же практика? — заикнулась Наташа, вечно куда-то спешившая девушка, а вот Гита сохраняла молчание, помня Мамины уроки. Их все равно не спрашивают, а ставят в известность.
— Будет у вас практика на всю войну… — тяжело вздохнул майор Вильчинский. — Поезд формируется в Ленинграде, потому послезавтра вы отправляетесь туда. Неявка приравнивается к дезертирству, это понятно?
— Понятно, — вздохнула Гита, сердце которой рвалось на части от этой новости. Встреча с Мамой опять откладывалась. — А завтра нам что делать?
— Закроете практику и соберете вещи, — мужчина не брал бы этих девчонок, но приказ подписал чуть ли не Мехлис, а потому ни девочек, ни его самого никто не спрашивал.
«Здравствуй, милая Мамочка! Кажется, наша встреча откладывается, меня направляют в санитарный поезд. Но я верю, что наши быстро прогонят врага, поэтому не отчаиваюсь. Береги себя, молю тебя! Я не знаю, как жить, если с тобой что-то случится!..» — полное тоски и отчаяния письмо вызвало слезы Цили, только вчера проводившей Йосю в армию. Изя был уже немолод, но сдаваться не собирался, потому его тоже взяли. Циля оставалась одна — ждать деток… Теперь вот младшую тоже забрали на войну. Ее мэйделе, не способную, казалось, даже дышать без своей Мамы. «Как она там будет?» — грустно подумала женщина, садясь писать письмо. А новости были неутешительны. Циля была абсолютно уверена в том, что город не сдадут, поэтому и не спешила убегать. Как она ошибалась, женщина узнала… И трех месяцев не прошло.