Мэйделе

      Ребе смотрел в глаза этой девочки, о которой его предупреждал старый друг. В глазах девочки, абсолютно точно не бывавшей здесь раньше, было узнавание, радость, а на губах улыбка. Поседевший ребенок как-то очень нежно провел рукой по корешкам книг, точно зная, что где находится и, вытянув сидур, уже собирался уйти на женскую половину, когда мужчина остановил ее.       — Мэйделе… — на идиш обратился он к Гите. — Раздели с нами стол.       — С радостью, — как-то очень радостно улыбнулась девочка, ребе порадовался тому, что поговорил заранее с женой, сразу, конечно, не поверившей, но… Никогда здесь раньше не бывавший ребенок точно знал, куда надо идти.       — Мир этому дому, — поздоровалась Гита, вспоминая шаббатний стол очень-очень давно. Она поклонилась, радостно улыбнувшись удивленным женщинам и пораженным мужчинам. В этом месте ничего не изменилось, и Гита снова чувствовала свою общность…       — Друзья, — вздохнул ребе, подумав еще раз о том, что собирался сделать. — Я прошу вас… Пусть субботние свечи зажжет лейтенант медицинской службы Гита Пельцер.       — Пельцер? — удивилась пожилая женщина, сидевшая за общим столом.       — Да, бабушка Сара, — не подумав, ответила Гита, заставив женщину пораженно замереть. Она предполагала, что ее историю проверяли, правда, не ожидала, что была здесь, ведь в прошлой жизни все было иначе.       — Давай, Мэйделе, — кивнул девочке ребе, называя девочку так, как будто это слово было именем. Поднявшаяся десятилетняя Гита зажгла субботнюю свечу, привычно прикрыла глаза ладонью, произнеся «Барух Ата, Адонай Элоэйну Мэлэх Аолам, Ашер Кидешану Бэмицвотав Вэцивану Лэадлик Нэр Шель Шаббат Кодеш», передавая право зажечь свечу следующей женщине, робко улыбнулась и хотела пройти в конец стола, но ребецин поймала ее, усаживая рядом с собой, как дочь, отчего глаза не удержавшей себя в руках Мэйделе заполнились слезами.       — Малышка совсем… — погладила девочку по голове женщина, отмечая, как ребенок тянется к ласке. — Я расскажу вам, люди… У нас еще есть время до праздника, поэтому я расскажу вам об этой девочке.       — Очень интересно, — бабушка Сара наклонилась вперед, ведь так ее называли только самые близкие люди. — Она нас всех знает, но мы ее нет…       — Малышка пришла из страшного времени, люди… — вздохнула ребецин, продолжая гладить явно наслаждавшуюся этим девочку. — И в том времени она потеряла свою семью во время Холокоста, а сама была офицером, спасая жизни… Она была врачом.       — Но это не объясняет, откуда она нас всех знает, — заметила пожилая женщина, готовясь узнать интересную историю. И она узнала…       — Значит, Гарри Поттер? — переспросила ребецин. — Внук Иды? И над ним издеваются, называя уродом? Мы займемся этим.       Почему-то собравшиеся у ребе сразу же поверили в историю девочки. Это было как сказка или чудо, но девочке поверили сразу. Правда, как оказалось, все, что смогли в ее рассказе, проверили, и многое совпало. Домой возвращаться после шаббата не хотелось, совсем не хотелось, просто до слез, но пришлось. Странно, но родители совершенно никак не отреагировали ни на уход, ни на довольно позднее возвращение девочки, вздохнувшей от холода, царившего в доме. Но именно этот праздник, многое напомнивший Мэйделе, заставил девочку собраться. Впереди был Хогвартс, которого девочка совсем не желала, она и магии не желала, а только Маму, но…       В понедельник Гита отправилась в школу. Девочке было наплевать и на уроки, и на оценки, потому что раньше или позже Грейнджеры все равно нашли бы к чему прицепиться. Девочка знала таких людей, они были и среди тех, кого возил санитарный поезд. Здесь не было готового защитить Вадима Савича, но и вокруг была не война, община о Гите знала, а это значило — она никогда не будет одна. Пусть у нее нет семьи и страны, но народ — народ у нее есть.       — Тупая «заучка» пришла! — прокричал мальчишечий голос, заставив девочку только грустно улыбаться.       — Оскорбляющий девочку, будущую мать, видимо, также относится и к своей матери, — заметила Мэйделе, заставив считавшего, что смешно «пошутил», мальчишку замереть.       — Да ты! Да что ты знаешь! Да я тебя! — закричал наконец все тот же представитель противоположного пола.       — Что ты? — с интересом просмотрела на хулигана Гита. — Ударишь меня? И сестру свою ударишь? И мать? Ну что же ты остановился?       Такую заучку соученики не знали. Только приглядевшись, девочки обратили внимание еще на одну странность — Гермиона была расчесана, заплетена, но ее волосы стали будто светлее, изменив цвет, ибо распознавать седину дети не умели. Их соученица изменилась — она стала спокойной и будто знала что-то, чего они все не могли знать, что притягивало и заинтересовывало.       С началом занятий странностей прибавилось — ранее выпрыгивавшая из-за парты мисс Грейнджер не проявляла никакого интереса, просто совершенно никакого, что удивило привыкших к иному ее поведению учителей. Вместо того, чтобы хоть как-то обращать внимание на занятие, девочка выписывала на вырванном из тетради листке буквы древнего языка. Она писала справа налево и быстро, что удивляло попытавшегося заглянуть в написанное учителя. Впрочем, жертв у него сегодня было достаточно, потому девочку он не тронул. Даже зная, что Мамы здесь нет, Гита привычно писала…        «Здравствуй, милая Мамочка! Вот и началась моя новая жизнь. Я очень-очень надеюсь однажды тебя увидеть! Грейнджеры холодные, они совсем не похожи на настоящих родителей, ведут себя, как некоторые политруки, солдаты рассказывали… желание возвращаться в дом у меня отсутствует, так бы и убежала, но некуда. Ребе сказал, что с Гарри все разузнает, заодно и как защититься от магов, поэтому я не теряю надежды. Завтра съездим с дядей Самуилом в Литтл-Уингинг после уроков, надо же мальчика хотя бы покормить…». Закончив с письмом, Мэйделе привычно сложила его треугольником, пряча в нагрудный карман. Полевой почты здесь не было, да и куда посылать… Но писать Маме она не переставала, надеясь на то, что однажды самая волшебная женщина на свете прочтет…       Уроки прошли довольно быстро, почему-то никто больше задевать так переменившуюся девочку не стал, а Гита, зная, что до прихода родителей с работы еще часа два, медленно пошла в сторону остановки автобуса. Мэйделе очень надо было подумать, потому что такое поведение по отношению к девочке в ее понимании было ненормально. В какой-то момент стало так одиноко, Мэйделе захотелось оказаться если не в Маминых руках, то хотя бы в поезде… Погладить Лерочку, обнять Вадим Савича, столько для нее сделавшего… Просто до слез захотелось.       На остановке автобуса сидела юная девочка, глядя какими-то очень старыми глазами на то, как люди ходят по улице, не боясь того, что сверху посыплются бомбы. Сама она по-прежнему обращала внимание на небо… Девочка сидела, а перед глазами ее проносились долгие версты войны. Будто бы и не закончилось ничего…

***

      Планировавшаяся поездка к Гарри Поттеру не состоялась, вместо этого дядя Самуил забрал Мэйделе сразу же после школы на машине и повез в сторону Лондона. Девочка с интересом оглядывалась, но молчала, чтобы не отвлекать водителя, движение было довольно плотным. Видимо, что-то случилось, что-то, что нарушило все планы.       — Что случилось? — с тревогой спросила Гита, увидев, что они поворачивают к синагоге.       — Потерпи, Мэйделе, ребе хочет поговорить с тобой, — немного напряженно отозвался психиатр, отчего девочка замолчала.       Припарковав автомобиль, мужчина помог вылезти девочке, двинувшись затем в сторону синагоги. Мэйделе недоумевала, но решила подождать разговора, ведь просто так ребе не зовет. Пройдя сквозь зал, Гита вслед за дядей Самуилом ступила в жилую часть, где обнаружился не только ребе, но и ребецин, это уже было интересно, потому что разговор теперь обретал совсем другие возможности развития — от чего-то хорошего до совсем плохого. Задавив не принадлежавшую ей панику, девочка уселась за стол, вопросительно глядя на ребе.       — Мэйделе… — раввин вздохнул, не очень понимая, как начать разговор. С одной стороны, перед ним сидела героическая девушка, а с другой — маленькая еще девочка, как она примет такие новости? — Мы узнали, что Грейнджеры — не твои родители, они удочерили тебя, когда тебе было три года.       — И теперь они хотят от меня отказаться? — поняла Гита, вполне предполагавшая такое развитие событий. — Выбросить в приют… Ожидаемо.       — Ты ждала этого, малышка? — удивилась ребецин, потянувшись погладить ребенка.       — Нелюди… Что они понимают в ценности жизни ребенка? — ответила вопросом на вопрос девочка, когда-то очень давно сортировавшая людей, приговаривая их.       — Мы хотим спросить тебя, Мэйделе… — ребе помолчал, постучал пальцами по столу, видимо, формулируя. — Ты не будешь возражать против нашей опеки? Мы вернем тебе твое имя и фамилию, ты ее заслуживаешь…       — Опеки? — удивилась Гита, понимая, что ее жизнь имеет шанс измениться. — Конечно же, нет! Я буду только рада!       — Тогда поехали! — ребе кивнул психиатру, сразу же очень по-доброму улыбнувшемуся, а ребецин, дородная женщина с очень добрыми глазами, этим напоминавшая Маму, крепко, но очень ласково, обняла всхлипнувшую от этого тепла девочку.       — Маленькая совсем… — прошептала ребецин. — Меня зовут Рахель, а мужа — Израиль, но ты можешь звать мамой и папой. Нет, я не покушаюсь на твою Маму, — выделила она голосом это слово, заставив Гиту улыбнуться.       — Да, мама… — ответила ей мгновенно принявшая это изменение девочка. Она верила, что Мама еще придет, а сейчас можно было… Потому что Мамочка все поймет правильно.       В автомобиле, сидя на руках ребецин, Гита узнала, что Грейнджеры уже подали документы в суд, чтобы отказаться от нее, поэтому, чтобы ее не передали в приют, надо было действовать быстро. Юрист уже ждал их у здания суда, еврейская община была готова помочь Мэйделе. И именно этот факт согревал лучше любых теплых слов. Автомобиль остановился у большого дома, и доверчиво державшаяся за руку Рахель Гита вошла в здание суда. Первым за дверь шагнули ребе и юрист, а Мэйделе… Девочка вдруг запела. И будто замерло все вокруг, из кабинетов выходили люди, чтобы послушать, как тонкий детский голос выводит пронзительные слова сначала по-английски, а потом и на незнакомом большинству идише. Прижавшись спиной к Рахель, держа образ Мамочки перед зажмуренными глазами, девочка пела, вкладывая в песню душу, отчего и молчали люди, слушая ее.       — My yiddishe momme I need her more then ever now, my yiddishe momme I'd like to kiss that wrinkled brow… — пела Гита, по лицу которой струились слезы, а Рахель гладила ребенка, поющего с таким надрывом, по голове и люди видели это.       Дверь приоткрылась, за ней оборвался разговор, казалось, все здание замерло. Взрослые, очень разные люди слушали голос а идише мэйделе. Стоило девочке допеть, как из-за двери вышел пожилой незнакомый мужчина. Он присел перед открывшей глаза Гитой на корточки, явно подавив желание погладить девочку — даже рука дернулась.       — Не бойтесь, юная мисс, — тихо произнес этот мужчина. — Никто у вас не отнимет вашу еврейскую маму.       — Значит, я могу остаться у мамы? — тихо спросила, оглянувшись на Рахель, Гита.       — Можете, юная мисс, — кивнул пожилой мужчина. — Сейчас мы с вашим… папой закончим наши дела, и вы поедете домой.       — Благодарю, — присела в книксене девочка, что-то помнившая еще из далекого прошлого.       Расходившиеся по своим делам люди чувствовали какое-то необъяснимое тепло внутри, в глубине себя. Возможно, кроме души, Гита вложила в свою песню еще и магию, но сделала она благое дело — подарив частичку своей любви к Маме каждому, кто ее слышал. А судья, именно он вышел, чтобы успокоить ребенка, певшего так, что слезы сами наворачивались на глаза, уже не размышляя подписал документы, возвращая ребенку имя и фамилию. Гермиона Грейнджер исчезла из этого мира, заменившись Гитой Пельцер, опека также была передана, так как Грейнджеры полностью отказывались от ребенка. Правда, теперь к этим самым Грейнджерам появлялись очень серьезные вопросы у соответствующих органов, ибо свидетельство психиатра…       Черный седан увозил в новую жизнь радостно улыбавшуюся а идише мэйделе.