Мэйделе

       «Здравствуй, милая Мамочка! У меня появилась здесь мама и папа, я долго думала, не предаю ли я тебя, но ребе, который теперь папа, сказал, что нет, и я ему верю. Я так скучаю по тебе, Мама! Мама Рахель очень теплая, добрая, она меня обнимает, совсем, как ты, но я скучаю по Мамочке! Нужно спасти еще Гарри, и тогда Смерть же выполнит свое обещание?».       Привычно сложив письмо в треугольник, Мэйделе вздохнула. Жизнь начала меняться как-то слишком быстро, но девочка была к этому привычна, война все врывалась в сны, также, как и Мамочка приходила, чтобы поговорить со своей мэйделе. Место, где теперь жила Гита, стало домом, не таким, как старый дом, но здесь было тепло, а много задумываться девочка не желала, потому что голова начинала болеть.       Гиту перевели из старой школы в Лондон, в еврейскую, где девочке оказалось намного комфортнее учиться. Она будто оказалась в детстве, соученики были разными, но никто даже и не думал обижать девочку. Правда и Гита не стала выделяться, тянуть руку, пытаться знать все на свете, мама Рахель объяснила девочке, что всех знаний не получишь, незачем и стараться. Поэтому приветливая Мэйделе, которую очень скоро начали называть именно так, быстро подружилась с другими девочками, да и с мальчиками тоже. Иногда накатывали воспоминания… перед глазами проходили те, с кем Гита училась, почти все погибли. По крайней мере те, о ком девочка знала, поэтому ей было кого поминать. Этот мир чуть отличался от прошлого, но здесь тоже была Гита, не перенесшая гибели Мамы…       — Значит, маги, — задумчиво проговорил ребе, когда Мэйделе продемонстрировала ему «Люмос» без палочки. Девочка подозревала, что без палочки она вряд ли может сделать что-то еще.       — В прошлый раз они сделали очень больно, а вы все меня забыли, но не выгнали… — припомнила Гита, прижимаясь к маме Рахель. Ей очень нравилось прижиматься к женщине, в эти моменты память будто отступала, пряталась, оставляя просто девочку.       — Еще чего не хватало, — хмыкнул ребе, который был теперь папой. — Ребенка выгонять… Как же ты выдержала?       — Говорила с Ним… — улыбнулась Гита, радостная оттого, что к ней вернулось ее имя. Ведь это имя дала ей Мама, что могло быть ценнее?       — С магами мы решим… — нахмурился папа, погладив очень послушную девочку. Гита не шалила, она старалась помочь по дому, много времени проводя и в синагоге. Девочке это просто было нужно, чтобы успокоить душу. — Ты пока только в школу и домой, пока не придумаем, как тебя обезопасить.       — Да, папа, — согласно кивнула Мэйделе.       — Скажи, а что это за треугольники, которые ты пишешь? — поинтересовалась все замечавшая Рахель.       — Это письма… — Гита вздохнула, доставая из нагрудного, у самого сердца, кармана треугольники писем. — На войне не было конвертов, поэтому мы сворачивали письма вот так и отправляли… А в конвертах только… — она всхлипнула, моментально оказавшись в объятиях своей новой мамы. Все понимающей женщины. — Я просто… Если хочешь, можешь прочитать…       Расплакавшуюся девочку новая мама качала на руках, прижимая к себе. Маленькая еще девочка, прошедшая страшную войну, видевшая Холокост своими глазами, есть ли что страшнее? Да, там она была врачом, став офицером, но Мэйделе все равно оставалась все той же девочкой. Когда Гита уснула, убаюканная маминым теплом, Рахель читала письма… Теплые, пронизанные любовью к Маме строки, написанные буквами древнего языка. Они заставляли плакать, и женщина просто плакала. Гита пронесла свою любовь к Маме даже сквозь смерть. Осторожно сложив треугольники, казалось, пахнувшие войной, женщина отправилась к мужу, чтобы плакать и рассказывать, как а идише мэйделе любит свою Маму. Полюбившая и их двоих, Гита всегда хранила в сердце свою Маму.       Изя качал головой, слушая жену. Об этой девочке он знал уже многое, как знал, что сестра ее и брат выжили, разминувшись со своей Мэйделе лишь на неделю. К сожалению, пригласить их в Англию вряд ли было бы возможно, но можно было поехать в Советский Союз… Может быть, родные отогреют эту малышку, прошедшую за свою жизнь столько, что и представить страшно. Ребе подумал, что можно Мэйделе отвести в больницу, возможно, знакомая обстановка поможет его дочери? Героическая девочка, защитившая сотни человек, вставши за пулемет… Спасшая тысячи за годы войны… Такая маленькая сейчас, буквально беззащитная, она умела становиться жесткой и сильной, если было надо, вот только не надо этого ребенку. Так считал ребе, и с ним была согласна его жена.       В кровати спала Гита Пельцер, видя волшебный сон, в котором она была с Мамой. Сидя за столом в их старом доме, они разговаривали обо всем, что произошло в жизни Мэйделе. Мама кивала, радуясь тому, что доченька обрела дом. Гита, правда, спрашивала, почему она не видит Ривку и Йосю во сне, но Мама только улыбалась, говоря, что всему свое время и надо подождать. И послушная девочка кивала, соглашаясь подождать.

***

      Гита, увидев двух незнакомых мужчин, вошедших в синагогу и говоривших на языке Торы, который она пока только изучала, вежливо поинтересовалась на идише, чем она может им помочь. Один из мужчин улыбнулся девочке, присаживаясь на корточки, чтобы заглянуть ей в глаза.       — Здравствуй, ты Мэйделе, а я Шломе, — представился мужчина. — Мы ищем ребе, ты можешь нас к нему проводить?       — Папа ждет вас, — кивнула Гита, потому что ребе действительно кого-то ждал. — Пойдемте.       — Значит, ты та самая Гита? — спросил второй, неулыбчивый мужчина и неожиданно перешел на русский. — Меня зовут Миша, Мэйделе.       — Здравствуй, Миша, — с акцентом ответила девочка. — Мне тут по-русски поговорить не с кем, — будто извиняясь, проговорила она.       — Ничего, малышка, мы будем говорить на идише, — улыбнулся ей Миша. Эта девчушка совсем не походила на ту, что была в рассказах мамы, но, тем не менее, это была она.       — Папа, тут к тебе Шломе и Миша, ты их ждешь? — поинтересовалась Гита, постучавшись.       — Шломе! — несказанно обрадовался ребе. — Ты привез?       Доставший из кармана связку медальонов, улыбчивый мужчина отдал их папе заинтересованно смотревшей Гиты. Подозвав девочку к себе, ребе надел на нее медальон со звездой Давида, ставший сначала очень холодным, но потом потеплевший. Еще один ребе надел себе на шею, крикнув Рахель.       — Что случилось, муж? — поинтересовалась женщина, входя в кабинет. — Шалом, Шломе!       — Здравствуй, Рахель, все хорошеешь, — отозвался мужчина, пока ребе надевал медальон на свою жену.       — Рахи, надень это на всех, — попросил Изя, протянув связку. — Это защитит нас от магов.       — Артефакты, — поняла Гита, улыбнувшись. — Если есть такая защита, значит, можно ехать спасать Гарри?       — Это тот самый внук Иды Пельцер? — поинтересовался Миша, хмыкнув. — Можем ехать, да.       — Шломе и Миша из посольства Израиля, официально, — пояснил ребе в ответ на вопросительный взгляд дочери. — Ну а неофициально…       — Я поняла, — кивнула все понявшая девочка. Это действительно был очень хороший вариант, с таким прикрытием полиция ничего не сможет сделать, а для магов есть артефакты.       — Ну, раз поняла, то поехали, — улыбнулся Миша. Улыбка была доброй, теплой какой-то, по мнению Мэйделе.       Черная машина с затонированными стеклами и флажками отъехала от синагоги, чтобы отправиться в Литтл Уингинг, где девятилетнего мальчика называли нехорошими словами. Полиция провожала глазами посольскую машину, не очень понимая, что израильтяне забыли на этой дороге, но благоразумно молчала. Забирать Гарри из страны не планировалось, зато планировался скандал, согласованный с янки. Магическая часть США очень кузенов не любила, потому только и ждала возможности прижать Магическую же Британию.       Автомобиль въехал в городок тихо, а дальше многое вспомнившая Гита командовала, куда поворачивать, поэтому вскоре черный автомобиль с флажками шокировал соседей Дурслей. Далеко не все знали, как выглядит флаг Государства Израиль, зато сам факт наличия флажков… В общем, Дурслей ждали расспросы, а назавтра, скорей всего, еще и допросы, ибо соответствующие органы посчитали происходящее хорошим поводом.       Дверь открылась от легкого стука, и на улицу вырвался отчаянный вопль мальчишки, отчего Гита, не задумываясь, рванулась вовнутрь, где как раз выбивали волшебство из выглядевшего сущим малышом Гарри. Мэйделе даже не задумалась, сразу же закрыв ребенка собой, приняв на себя удар, предназначавшийся Гарри. Следующего, правда, не последовало, потому что Миша озверел моментально, поэтому Вернону сразу стало очень грустно, а ребе пытался оторвать дочь от этого мальчика.       — Тише, тише малыш, ты в безопасности, — привычно уговаривала мальчика Гита, обнимая его. От волнения она мешала английский и идиш, и мальчик расслаблялся в ее руках. — Нет, папа, нельзя! — воскликнула она, когда ребе попытался оторвать ее от ребенка, потому Шломэ взял на руки обоих.       — Ну, что, поговорим? — поинтересовался Миша у Дурслей, доставая из кармана радиотелефон.       — Ну что ты, мой хороший? — в руках девочки горько плакал мальчик, которого спасла эта самая девочка. — Шломэ, ему еду надо понемногу давать, — сразу же сообщила Гита.       — Ну ты доктор, тебе виднее, — вздохнул мужчина, осторожно устраивая детей в салоне автомобиля, а скандал набирал обороты в двух мирах, чтобы взорваться возмущением в обоих мирах прямо на следующий день.       Через некоторое время в машину залез предвкушающе улыбавшийся Миша, кивнувший водителю. Машина с пробуксовкой рванулась с места, а к дому Дурслей уже подъезжали полицейские машины, вызывая живейшее удивление соседей. Машина неожиданно не отправилась в синагогу, повернув в другую сторону, отчего Гита сразу вскинула глаза.       — Не волнуйся, Мэйделе, Рахель уже в посольстве, да и вы проведете там недельку, — сообщил Миша. — Все-таки, волна сейчас поднимется такая, что мало никому не будет.       — А что за волна? — поинтересовалась гладившая мальчика Мэйделе.       — Навоза, — хмыкнул мужчина. — Не бойся, все будет хорошо.       — Ну хорошо, — кивнула девочка, принявшись объяснять Гарри, что происходит. — Твоя бабушка в девичестве носила фамилию Пельцер, это еврейская фамилия. О тебе раньше не знали, поэтому приехали спасать только сейчас, понимаешь?       — Спасать? — пораженно переспросил мальчик. — Значит, Дурслей больше не будет?       — Не будет, — кивнула ему Гита. — Меня зовут Гита, ну или Мэйделе… да, надо будет тебе идиш изучить… А иврит мы с тобой потом сами, да?       — Как скажешь, — осторожно кивнул успокоившийся ребенок, у которого болело абсолютно все, но пока его обнимала Гита, боль будто отступала.       — Идиш мы ему прямо по приезду, — прокомментировал Шломэ. — А то действительно ничего понимать не будет. И еще надо посмотреть, что это за шрам на лбу, не нравится он мне.       Когда Рахель очень ласково обняла Гарри, что-то шепнув на ухо, у ребенка началась истерика. Гита знала, что шепнула мама на ухо ребенка, именно эти слова мечтала услышать и она когда-то очень давно, пока у нее не появилась Мама. А пока мама занималась детьми, а ребе синагогой, у которой встала посольская охрана, скандал, начавшийся с ноты посольства, только набирал обороты. Допрашивавшие соседей полицейские, а потом и контрразведчики, бледнели и серели, не предполагая, что к ребенку может быть подобное отношение и до полиции не дошло ничего. Как оказалось, в небольшом английском городке унижали и избивали ребенка, потому что он еврей. При этом Дурсли эту информацию подтверждали, ибо рассказ про магов сочли бредом. Это пахло уже очень нехорошо, учитывая, что возбудился не только Израиль, но и янки. Скандал очень быстро закатился на самый верх, заставив сильно переживать занятых людей, поэтому Гарри Поттера-Пельцер быстро спихнули под опеку семьи раввина и выдохнули.       А вот в Мире Магии так просто не было, ибо формальным опекуном мальчика оказался Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор. Его личное участие в травле еврейского мальчика, да еще и при озвученной Израилем формулировке, поддержанной магами Америки, уже просто смердело. Причем, учитывая громкие заявления израильтян о Холокосте и необходимости все расследовать, Дамблдор оказался очень плотно занят и думать о Герое ему было некогда. Еще и русские так обрадовались… Но это было только начало…       А Гарри впервые в жизни оказался в тепле, его обнимала настоящая мама, мальчика покормили, и теперь Гарри лежал в кровати, глядя в глаза спасительнице. Ласково улыбавшейся ему а идише мэйделе.