Мэйделе

       «Здравствуй, милая Мамочка! Мальчика спасли израильтяне, но мы пока живем в посольстве, ну пока все не утихнет. Неужели я такой была? Замученный малыш напоминает деток из лагеря, такой же пугливый и также цепляется за меня. Голодный, конечно, как и все они… Будто опять война заглянула в глаза, Мама! Мамочка…» — очередной треугольник отправился в нагрудный карман, у самого сердца…       Для Гарри все произошло слишком быстро: только что было очень плохо и вот вдруг… От страшного дяди его закрыла собой девочка, став в этот миг кем-то святым, а потом — его любят, согревают и есть мама… Когда мальчик проснулся, он уже говорил на идише, Шломэ сделал это какой-то коробочкой, назначения которой Гита не поняла. С самого утра девочка занялась Гарри так, как занималась детьми в поезде — умыть, покормить, поговорить, не оставлять наедине с собой… Война многому научила Мэйделе, а Рахель кусала губы, слушая, как Гита разговаривает с малышом — строго и ласково одновременно, мягко, но… Виден был опыт, опыт, которого у ребенка не может, не должно быть!       Кто-то включил телевизор, и услышав грозную, какую-то зовущую музыку, Мэйделе замерла. Девочка побледнела так, что Рахель испугалась, а потом тихо-тихо заплакала, опускаясь на корточки. Женщина кинулась к ребенку, крикнув выключить немедленно, обнимая свою Мэйделе, но девочка будто была не тут, она плакала, что-то шепча.       — Мамочка… Ривка… Йося… Папочка… Вадим Савич… — Рахель услышала отнюдь не молитву. Гита шептала имена — еврейские, русские, не делая между ними разницы, не группируя, просто шептала имена.       — Миша, что это была за музыка? — тихо спросила подошедшего мужчину ребецин.       — Это «Священная война»… — ответил тот. — Она действительно была там… Спасительница.       — Это… Оттуда? — все поняла Рахель, в руках которой все не успокаивалась десятилетняя девочка.       — Оттуда… — вздохнул Миша, погладив Мэйделе.       Сегодня Гите приснилась не Мама, наверное, так музыка повлияла или же просто проснулась память, но девочке снился поезд. Раскачивающийся от недалеких взрывов бомб целивших по красным крестам врагов. Стрекот зениток и заполошный крик тети Наташи:       — Шестой вагон горит! Переносите! Переносите!       — Не паниковать! — приказала Гита. — Тампон!       Проснувшийся от выкриков девочки Гарри, не зная, что делать, побежал к маме, громко крича: «Помогите!» Спустя несколько минут в комнате, где спали дети, оказались и Миша, и Рахель, и половина всех взрослых посольства. Женщина замерла, в первый момент просто не понимая, что кричит Мэйделе. А девочка в это время оперировала в чуть ли не заваливающемся на бок вагоне.       — Зажим! Лера, не спи! Тампон! — выкрикивала спящая Гита, где-то там, во сне, спасая очередную жизнь. — Свет! Срочно свет!       — Маленькя моя, — но даже оказавшись в руках Рахель, Мэйделе не проснулась. Ее интонации изменились, она заговорила мягко-мягко, очень ласково, и слушать это без слез было почти невыносимо. Девочка говорила на идише, но как она говорила…       — Покушай, Леечка, вот так, маленькая… — мягко уговаривала кого-то Мэйделе. — Ножки мы починим, ты снова будешь бегать.       — Что это? — оглянулась Рахель, увидев, как опустился на колени Миша. — Миша, что происходит?       — Она там, Рахи… — прошептал взрослый мужчина, не в силах сдержать слез. — Она в той войне, понимаешь?       Открывшая глаза Гита в первый момент не поняла, что происходит. Она только что уложила спать малышку Лею, смотревшую на Мэйделе так, как та смотрела на Маму, малышей было много, и каждому требовалось внимание, родная речь и тепло. Дети, выжившие в страшно даже представить каком аду, и она… Другие сестры тоже занимались малолетними узниками, но малыши тянулись к ней, к ее теплу, к ее ласке. Рахель, увидев, что девочка проснулась, осторожно положила ту на кровать, с которой та сразу же вскочила, удивленно осматривая собравшихся взрослых. Тут ее взгляд зацепился за стоящего на коленях Мишу.       — Дядя Миша, встань, зачем ты стоишь на коленях? — Гита подошла к мужчине, а он поймал ее руки, начав целовать детские ладони. — Что происходит? — замерла от этого жеста ничего не понимающая девочка.       — Мама Гита… — прошептал мужчина, прижав девочку к груди. — Ты спасла мою маму, Мэйделе. Ты спасла ее, и мама вспоминает о тебе… куда же ты пропала, Мэйделе?       — Маму? — удивилась Гита, прикидывая возраст, и тут понимание затопило девочку, заставляя сморгнуть слезы. — Кто?       — Лея… мы искали тебя, но нашли только могилу… — почти прошептал Миша.       — Малышка Лея, — нежно улыбнулась Гита. — Они исчезли куда-то, на письма не отвечали…       — Их перевели, а потом… — мужчина вздохнул, и девочка понимающе кивнула. Война…       Рахель понимала — мама этой а идише мэйделе была действительно святой, ведь она воспитала дочь так, что даже слышать то, как девочка обращалась с малышами, без слез было трудно. Снова обняв прижавшуюся к ней Гиту, женщина увлекла всех за стол. Была глубокая ночь, но спать никто не мог. Мэйделе очень характерным жестом грела руки о чашку с чаем и рассказывала. Девочка рассказывала, как бывало страшно, но ее спасал Вадим Савич, как бывало почти невозможно сдержать слезы, но ее спасала тетя Наташа. Гита рассказывала о Лере, ставшей операционной сестрой, и о каждом малыше — Блокадных и узниках. Девочка не говорила о том, как качается вагон, как сыплются бомбы, и надрываясь, сестры выносят лежачих из горящего вагона… Она не говорила о пикирующих на красные кресты стервятниках, об операциях при свечах и коптилках, вовсе нет… Сейчас Гита вспоминала людей. Солдат, офицеров, детей… Ривку и Йосю, Папу и Маму… И взрослые люди не могли удержаться от слез, а Гарри, так и не ушедший спать, смотрел на девочку, как на святую.       — Маму Гиту моя мама вспоминает до сих пор, — проговорил Миша, погладив Гиту по руке. — Именно ты спасла маму, потерявшую сестру в том лагере. Когда узнали, что ты погибла, мама так плакала… Ты… Ты разрешишь ей приехать?       — Конечно, дядя Миша, — улыбнулась девочка, только что побывавшая… там. — Привози Лею, посмотрю, какая она стала…       — Смотрю на тебя — маленькая девочка, — вздохнул кто-то из сотрудников посольства. — А прислушиваюсь — и будто бабушка ожила…       — Так бывает, — Рахель слышала и о других подобных примерах. — Но сейчас моя мэйделе возьмет своего ингеле и отправится спать. А мама посидит рядом с детьми.       — Да, мама, — кивнула послушная девочка, вставая. — Пошли, Гарри.       Рахель уложила Гиту и Гарри, усевшись рядом с детьми. Женщина гладила по голове обоих, думая о том, какие же тяжелые испытания посылает Всевышний… Седеющая девочка, вскрикивающий во сне мальчишка. Ребе, стоявший в дверях, думал о том, что Гиту надо сводить в больницу, где есть хирурги, видевшие ту войну. Они, конечно, не оперировали сутками напролет, но вполне смогут понять эту мэйделе… Эта ночь была очень сложной, но и она дала понимание.

***

       «Здравствуй, милая Мамочка! Ты знаешь, оказалось, что малышка Лея никуда не пропала. Ты помнишь я писала о ней? Я помню каждого и каждую из них, этих малышей… Миша оказался ее сыном, он рассказал мне о том, что малышка Лея помнит меня. Мама, Мамочка, как мне тебя не хватает… Сегодня во сне я опять была там, опять пришла война, отнявшая у меня тебя, Папочку, Ривку и Йосю… Мамочка, как же горько жить без тебя!» — треугольник письма, залитого слезами Мэйделе, отправился к солидной уже пачке писем Маме.       Ребе решил не откладывать, поэтому утром машина посольства Израиля остановилась на парковке клиники, расположенной в лондонском пригороде. Ребецин осталась с Гарри, потому что мальчик очень боялся оставаться один, а ребе и Миша сопровождали свою Мэйделе. Предупрежденный пожилой хирург ничуть не удивился, глядя на то, в какой халат облачают маленькую, по сути, девочку. Где Миша достал халат той войны, да еще и на размеры девочки…       — Какие удобные перчатки, — заулыбалась Гита, помнившая то, в чем они оперировали. — А они от стирки не расползутся?       — Они одноразовые, — пояснил пожилой хирург. — Их не стирают, а выкидывают.       — Перчатки? Выкидывают? — пораженная девочка не могла себе такого представить, и мужчина это видел, совсем иначе уже воспринимая то, о чем говорили с ним представительные мужчины.       — Посмотрите на больных? — поинтересовался хирург.       — На сортировку? — задала в своем понимании риторический вопрос Гита. А пожилой мужчина почувствовал, как его волосы стремятся стать дыбом. Не только дети, но современные врачи и представить себе не могут, что такое «сортировка». А Мэйделе кивнула, отправляясь по палатам. Начиналась привычная работа.       Больные мужчины и женщины в хирургии удивлялись — совсем еще маленькая девочка в непривычной, но точно медицинской одежде расспрашивала их строгим голосом, внимательно и быстро осматривая. Она, казалось, совершенно не обращала внимания на ответы, выдавая затем свой вердикт… Хирург, шедший за ней, видел опыт, опыт, которого у этой пигалицы просто не могло быть. Меньше чем за сорок минут девочка осмотрела всех пациентов, разделив на две группы. Пожилой мужчина предполагал, что означают эти группы, но верить не хотел.       — Так, первая группа — на стол более-менее срочно, особенно того, из третьей палаты — может начаться перитонит, — деловым, без тени улыбки, тоном сообщила Гита, она уже была в работе. — Мне нужно будет подставить что-то, а то до стола не дотянусь.       — Вы собираетесь оперировать? — удивился хирург, такого еще не видевший никогда в своей жизни — только по рассказам.       — Не оставлять же вас одного? — хмыкнула Мэйделе. — Срочных у нас трое, остальные могут подождать, а один вообще симулянт, его надо сдать в СМЕРШ.       — Что такое СМЕРШ? — не понял слова пожилой врач, а Миша только криво усмехнулся.       — Это контрразведка, — грустно ответил израильтянин. Симулянт был подставным врачом, сумевшим обмануть хирургов отделения, не предупрежденных о нем. — Все правильно…       — У нас бригада врачей, девочка, — вздохнул все понявший хирург.       К столу Мэйделе, разумеется, не пустили, но даже того, что все увидели, вполне хватало, а девочка, увидев отсутствие безнадежных, характерных ранений, стонущих ранбольных, потихоньку отпускала поезд и свое прошлое. Впечатленный пожилой врач подарил девочке полевой хирургический набор, в котором был даже кетгут! Это девочку очень сильно порадовало.       Из больницы Гита возвращалась радостной, прижимая к груди набор, который был несбыточной мечтой в те далекие времена. А в посольстве девочку ждал Гарри, которому нужно было рассказать об его семье, о том, что для него теперь это значит. Заставлять что-либо делать мальчика Гита не собиралась, считая, что к разговору с Ним каждый приходит сам. Но девочка рассказывала о том, как она пришла, и Гарри слушал ее.       Рахель подслушивала, просто беззастенчиво подслушивала то, о чем и как говорила Мэйделе, видя, что потерянный мальчик начинает ощущать свою общность. Женщина сходила за Изей, приведя его к комнате, где разговаривали дети. Мужчина прислушался, понимая, что Мэйделе нельзя назвать полностью религиозной — в ней нет этого бездумного следования заповедям, но девочка без сомнения праведна.        «Здравствуй, милая Мамочка! Мне подарили хирургический набор! Я такая счастливая, это такое сокровище! Мне бы его в сорок третьем… Впрочем, те года прошли, и осталась только боль в сердце. Никогда мне не увидеть Йосю и Папочку, никогда не обнять Ривку… Мама! Мамочка!» — плачущую над тетрадным листком девочку нашел Гарри, робко обняв Мэйделе. Мальчик хотел разделить ту боль, что заставила плакать такую хорошую, просто самую лучшую Гиту…       Гарри не понимал, что происходит с Гитой. Девочка могла быть строгой, серьезной, очень ласковой, заботливой, но вот иногда она замирала над тетрадным листком, и слезы неизменно катились по лицу Мэйделе. С этим вопросом мальчик пошел к маме, которая просто обняла мальчика, на минуту замерев. Женщина совсем не знала, как объяснить девятилетнему мальчугану… Как рассказать о Холокосте и обо всем том, что прошла а идише мэйделе.