***
Привычно свернутые треугольниками письма для Ривки и Йоси отправились в свой далекий путь, а взявшая себя в руки Гита ехала в школу вместе с Гарри. Для мальчика все было внове, совершенно все, но девочку он теперь воспринимал… Как самое ценное существо на свете. Сначала Мэйделе закрыла мальчика от дяди Вернона, а потом, узнавая ее и о ней… Разве мог иначе относиться к девочке ребенок, на глазах которого взрослые мужчины очень уважительно говорили с ней? В этой школе все немного иначе, особенно для Гарри. С ним вели себя очень доброжелательно, здороваясь, предлагая дружить, а Гите сразу же обрадовались так, что стало даже немного завидно. Подумав, Гарри понял, что все правильно, она же святая… Уроки проходили спокойно, никто никого не стремился оскорблять, отчего мальчику, имевшему только отрицательный опыт, стало как-то очень тепло на душе. Они уже уходили к поджидавшей их посольской машине, когда Гита услышала крик боли. Не раздумывая, девочка побежала в сторону крика, увидев мальчика, зажимавшего окровавленную штанину. Кровь все не останавливалась, и тут… Гарри увидел, как Мэйделе моментально преобразилась, начав быстро работать и уговаривать мальчика. Водитель уже вызвал парамедиков, но, подбежав к девочке, просто замер. — Не стой столбом! — приказала Гита. — Быстро перенеси на чистое место, чтобы грязь в рану не попала. — Сейчас, — кивнул мужчина, выполняя приказ. Послуживший в армии, он очень хорошо знал, что такое «приказ». — Терпи, ты мужчина! — и ребенок замолчал, удивленно глядя на младшую по возрасту девочку. — Плакать можно, когда очень больно, и то не всегда, понял меня? — Понял… больно… — прошептал незнакомый мальчик, удивленный таким отношением. — Больно — значит, жив, возблагодари Всевышнего за это, — Гита заговаривала зубы ребенку, готовясь шить пропоротую чем-то острым ногу. Подъехавшим парамедикам предстала абсолютно невозможная сцена — маленькая еще девочка профессионально и явно привычно зашила рану, аккуратно начав ее бинтовать. Переглянувшиеся медработники решили о таком никому не говорить — кто же в такое поверит? А девочка тем временем рассказывала им, что произошло. — Следить за температурой! — привычно скомандовала на прощанье Мэйделе и отошла туда, где лежал полевой хирургический набор. — Ничего ж себе… — протянул один из парамедиков. — Поехали. — Поехали, — кивнул его коллега, осторожно принимая ребенка на руки. Профессиональная хирургия и перевязка в десять лет — это было не смешно, а к психиатру никто из них не хотел. — Поехали? — поинтересовалась у ошарашенного водителя Мэйделе. Тот согласно кивнул, ощущая себя будто в армии. Ему казалось, что сквозь детские глаза на мгновение проступил многое повидавший офицер. И именно это было трудно понять, но вопросы задавать мужчина не стал. Что интересно, Гита не видела в том, что сделала, ничего странного, а в больнице доктор пытался понять, откуда обычные парамедики знают хирургию на таком уровне, чтобы профессионально, хоть и несколько старомодно зашить ногу? Доложивший о происшествии охранник удостоился улыбки и рекомендации не думать об этом. Людей, знавших очень многое об этой мэйделе, удивить было очень сложно. Где-то пытался извернуться Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор, а совершенно… обидевшиеся израильтяне, вместе с радующимися американцами, переворачивали вверх дном Магическую Британию. Всплывало при этом такое, что впору было созывать Трибунал. Мэйделе за свою «ту» жизнь спасла очень много людей, но среди них были маги, рассказывавшие о девочке своим родным и детям… И теперь многие из них оказались у руля магического Израиля. Просто так получилось…***
Эта женщина, ступившая в комнату, где Гита рассказывала Гарри, как решать задачу, была чем-то знакома девочке. Мэйделе прервалась, вглядывалась в незнакомку, будто пытаясь вспомнить, а женщина уже почти плакала. Гита изменилась внешне, но она была все такой же… Лея узнала интонации девочки, приходившие к ней во снах. Женщина шагнула вперед и… — Здравствуй, мама… — проговорила она, отчего Гита вздрогнула, слезая со стула. — Лея? Это ты, Лея? — поинтересовалась девочка, вглядываясь в полузнакомой лицо. — Мама… — прошептала Лея, опускаясь на пол, чтобы обнять Мэйделе. — Родная моя… Мама… С того вагона и навсегда. — Малышка… — ласково произнесла Гита, вспоминая почти прозрачную малышку. — А я тебя искала… тебя, Сару, Давида… Думала, что… — девочка всхлипнула. — Не плачь, мамочка, — попросила женщина в годах, глядя на Гиту так, как смотрят на святыни. — Главное, что ты жива… — и Лея прижала лицо к платью девочки, молча заплакав. — Маленькая моя… — слышать, как десятилетняя девочка зовет малышкой женщину, что минимум вчетверо ее старше, было необычно, а Мэйделе объясняла очень сильно удивленному Гарри: — В сорок пятом, по-моему, это было… детей из лагерей мы возили домой… Лея была такой потерянной малышкой, сама даже не кушала, маленькая моя, — и столько было ласки в голосе девочки, что Гарри, не сдержавшись, всхлипнул. — Мама! Мама! — вбежал в комнату Миша, но остановился, увидев обнявшихся Мэйделе и маму… — Видишь, сынок, жива моя мама… Она стала другой, совсем юной, как я… тогда, но это мама! Видишь, сынок? Ты видишь? — выкрикивала женщина, не замечая текущих по лицу слез. — Тише, маленькая, все хорошо же уже, все хорошо… — уговаривала ее Гита, как в том далеком военном году, когда маленькая девочка обрела тепло. Потом они сидели все вместе за столом, и Лея рассказывала своей… маме. Женщина рассказывала именно маме о том, как сложилась ее жизнь. Рахель держалась из последних сил, пытаясь не плакать, даже не от слов — от интонаций и чувств, что вкладывала в простые слова немолодая уже женщина. Лея так в этот момент походила на саму Гиту, рассказывавшую о своей Маме, что ни у кого никаких сомнений не возникало — это мама. Совсем девчонка, даже тогда… — Ты молодец, Лея, — серьезно произнесла Мэйделе. — Я горжусь тобой. — Мамочка… — прошептала кинувшаяся к ней, чуть не сметя в сторону стол, когда-то давно малолетняя узница концлагеря. Не было для нее ничего дороже этих самых слов. — Ты умница, и сын у тебя хороший, ты можешь им гордиться, — Гита, разумеется, понимала, что хочет услышать ее малышка Лея. — А Гита не смогла приехать, она сейчас в армии, — вздохнула женщина, пытаясь прильнуть к вчетверо младшей себя девочке. — Я ее назвала твоим именем, мама… Они еще долго сидели и разговаривали, а папа, который ребе, вполголоса рассказывал Гарри, что происходит, кто эта женщина и кем для нее стала их девочка. А мальчик понимал — все правильно, ведь Гита святая, разве могло быть иначе? Она же не только для него святая, правильно? Все действительно было правильно… девочка и женщина, так похожие друг на друга, нет, не внешне, внутренне, разговаривали друг с другом. — Я не хочу с тобой расставаться, мамочка… — прошептала Лея в аэропорту. — Но мы приедем, обязательно! Всей семьей приедем! Только ты будь, мама! Будь всегда! И десятилетняя девочка благословляла взрослую женщину, благословляла ее на свой путь. А Лея обещала, что скоро приедет. Рахель обнимала Гиту, обещая той, что звала ее дочь мамой, сберечь. И Лея верила… Верила в то, что через полгода или год она все также будет смотреть в глаза этой ставшей когда-то самой важной а идише мэйделе.