Мэйделе

      Поезд шел в тыл, раскачиваясь. Отчаянно стрекотала единственная зенитка, но черные стервятники снова и снова заходили на стремившийся вырваться из огня полный ранбольных поезд. Уперевшись ногами в качающейся и вздрагивающей операционной при неверном свете коптилок, потому что керосина уже не было, а вагон с генератором разбомбили сутки назад, Гита ассистировала мрачно ругавшемуся сквозь зубы Вадиму Савичу. Ранение было сложное, очень, в Москве бы с ним легко справились, но здесь не было светлых операционных, только поезд.       — Посвети, — попросил Вадим Савич, и Лерка бросилась подсвечивать операционное поле. До них доносились какие-то крики, но нужно было работать, анестезии было совсем немного и эфир берегли для таких случаев.       — Кровит, — сообщила первой увидевшая неладное Мэйделе.       — Вижу, — кивнул мужчина, справляясь с проблемой.       — Потерпи, солдатик, еще чуть-чуть осталось… — тихо всхлипнула Лера.       Вадим Савич ругался сквозь зубы, а губы Гиты шевелились, проговаривая молитву. Девушка обращалась к Нему, моля помочь, дать возможность солдату выжить. И вагон иногда, казалось, почти ложился набок, хотя этого, конечно, не могло быть. Мэйделе всем сердцем верила, что этого не может быть, и что-то хранило их…       — Сердце! — воскликнула девушка, переходя к массажу. Солдат совсем чуть не дотянул, остановилось сердце. — Живи! Ну живи же! Пожалуйста, живи!       Отчаянный крик Мэйделе всколыхнул тишину комнаты, заставив Рахель, едва накинув платье, рвануться к дочери, которая опять была там. Опять спасала солдат среди дыма и огня, солдат той войны. Эти сны приходили к ее девочке, не каждую ночь, но приходили, но страшней всего был сон про «похоронки», тогда перед глазами Мэйделе вставали серые листки, и она кричала от невыразимой боли, будя всех вокруг.       — Тише, маленькая, все прошло… — хотя девочка уже была большой и, что скрывать, тяжелой, Рахель брала ее на руки, чтобы успокоить, согреть ее Мэйделе… К ней и самой приходили сны, заставляя плакать, все-таки умирала Циля тяжело, но тут помогал Изя, ее Израиль, принявший новую память своей любимой жены.       — Мама, Мамочка… ты есть, Мамочка! — открыла глаза девочка, сразу же вцепляясь в женщину. — Мамочка…       — Мы пережили это… Скоро полетим и к Йосе с Ривкой… — старательно давя в себе слезы, произнесла Рахель, зная, что это не просто гостевой визит, а переезд. Изя все понял сразу: и Рахель, и Мэйделе в этой стране… душно. Каким бы ни был дом, но он дом, родной город, родная улица. Что на самом деле происходит в Советском Союзе, ни мужчина, ни женщина не знали, но верили, что вряд ли будет хуже, чем в войну.       — Ой… У Ривки же день рождения будет! — всполошилась Гита, как всегда не подумав о том, что у нее с сестрой этот день всегда праздновался одновременно. — Подарок же нужно!       — Подозреваю, что лучшим подарком будешь ты, — улыбнулась Рахель, озаботившись тем же вопросом.       Все утро Мэйделе пыталась придумать подарок, а потом села за стол, достав карандаши и краски, принявшись рисовать. Еще в той жизни у нее хорошо получалось, а в этой она просто не пробовала, но помня, как нужно, старательно высунув кончик языка, девочка рисовала… Вглядевшись в то, что выходило из-под карандаша дочери, Рахель тихо всхлипнула, старательно держа себя в руках. Улица, полная зелени, встающая на горизонте синагога, будто простирающаяся над городом, все было таким узнаваемым, хотя от их дома синагогу увидеть было нельзя, и люди… Мэйделе рисовала Маму, Папу, дядю Сему, дядю Самуила, и, конечно, Ривку, Йосю и себя, такими, какими помнила — идущими из школы, с пионерскими галстуками, развевающимися на ветру. Девочка вкладывала всю себя в этот рисунок, а за ней стояла ее Мама и молча утирала слезы. Гарри смотрел на то, как рисует Мэйделе, почти и не дыша, для него это было настоящее чудо.       — А кто угадает, что я принес? — поинтересовался папин голос, стоило только девочке закончить. Она отодвинула удивительно реалистичный рисунок, который, казалось, сейчас обретет реальность, смотрела на него, тихо всхлипывая.       — Что принес, Папа? — поинтересовалась Мэйделе, быстрым жестом вытерев слезы. — Покажешь?       — Изя, иди сюда, посмотри на чудо, — попросила мужа Рахель, не отрываясь глядя на нарисованное дочерью.       — Ты молодец, Мэйделе, — обратился к девочке ребе, сразу же поняв, что за рисунок лежит перед ним. — Но и у меня есть для вас всех подарок!       Мужчина достал тонкие маленькие книжечки, протянув их Рахель, быстро обнаружившей желаемое и протянувшей паспорта Гите и Гарри. Девочка удивленно смотрела на выданный ей документ, который английским не был. Паспорта были израильскими, что вызывало удивление, но решив посмотреть внутрь, девочка просто заплакала. Вот только что улыбалась и сразу же, без перехода, заплакала. В паспорте было написано, что она родилась в Одессе, но плакала Мэйделе не поэтому. На пятой странице штамп гласил, что ей разрешен выезд в Советский Союз навсегда, а рядом была наклеена какая-то бумажка с надписями по-русски, из которой следовало, что…       — Значит, мы переезжаем? — сквозь слезы спросила Гита, и Рахель улыбнулась надежде, прозвучавшей в голосе девочки.       — Разве мама может жить без своих детей? — ответила ей женщина, к которой сразу кинулась ее Мэйделе. — Но в Израиль хоть на недельку поехать придется, у тебя тоже есть дети, дочка.       — Лея, Сара, Давид… Ицхак, Зельда, Ирит… — запинаясь, проговорила девочка. — Я помню, каждого помню, Мамочка.       — И это правильно, поэтому спокойно собираемся, — Рахель была задумчива. Начиналась новая жизнь, как ее примут старшие дети? Надо было озаботиться и подарками, приодеть младших детей, собрать вещи. Забот было очень много. — Мэйделе, позаботься о Гарри.       — Да, Мамочка, — улыбнулась девочка, принявшись объяснять мальчику: — Мы уезжаем домой, понимаешь? Домой!       — Домой… Где все такие святые, как ты? — мальчик временами становился будто пятилетним, наслаждаясь теплом семьи.       — Я совсем не святая, ингеле, — Мэйделе была счастлива, предвкушая. Родной город и Мама… Разве не к этому девочка шла сквозь войну?       Ребе отлично понимал чувства девочки, более праведной, чем многие истово молящиеся, по мнению мужчины. Его дочь говорила с Ним сердцем, самой душой, а не заученными словами. Это было очень хорошо заметно, недаром же Гарри почитал девочку святой… Улыбнувшись, Израиль занялся обычными делами — передачей синагоги, сбором вещей, отправкой контейнера.       — Не знаю, что израильтяне рассказали советским, — поделился с женой мужчина. — Но документы оформили буквально молниеносно.       — Может быть, просто показали воспоминания Мэйделе? Или о Мэйделе? — поинтересовалась в ответ Рахель, слышавшая от дочери о возможности такого действия.       — Возможно… — кивнул Изя, совсем недавно закатавший рисунок Мэйделе в пленку для сохранности. Шломэ при этом попросил разрешения переснять, отправив студийные фотографии в Израиль, правда, не признавшись при этом, зачем.       — Билеты ты на когда взял? — мужа ребецин знала просто отлично, а услышав ответ, заулыбалась, заставляя мужчину замереть, любуясь улыбкой любимой.       Дети собирали вещи, Мэйделе трещала, не умолкая, рассказывая мальчику об Одессе, о людях, о Слободке, трамваях, бескрайнем синем море, каштанах, бульваре… Девочка говорила, увлекая Гарри этим городом, ведь она его так любила. Мальчик просто поражался тому, как его святая любила этот город…

***

      Аэропорт поразил и Мэйделе, и Гарри. Толпы людей испугали мальчика, но девочка крепко держала его за руку, а сама намертво уцепилась за мамину юбку. Тихо успокаивая мальчика, Гита спокойно прошла контроль, при этом вопросов в отношении детей не возникло. Вот, наконец, и посадка. Огромный лайнер, с красным флажком и четырьмя привычными буквами… девочке вдруг стало как-то очень тепло на душе, понимающе улыбнулась и Мама.       — Вам что-нибудь нужно? — поинтересовалась стюардесса по-английски, когда дети уселись.       — Шо нам может быть нужно? — спросила в ответ по-русски Рахель. — Только добраться до дому.       — А мы потом на поезде? — спросила Мэйделе на идише, заставив удивившуюся уже было девушку понятливо кивнуть.       — Да, доченька, самолеты в Одессу летают не очень часто, — кивнула женщина. — Но даже до поезда у нас часов пять будет.       — Ничего, — улыбнулась Гита. — Покажу тебе, где я училась… Москва… Она, наверное, сильно изменилась…       Двигатели заревели громче, и лайнер двинулся, сначала медленно, едва заметно, потом быстрее, двигаясь по рулежным дорожкам, и вот, наконец, застыл на старте у самого начала взлетной полосы. В этот момент Гарри поднял глаза на Мэйделе, вглядываясь в ее лицо, как будто увидел что-то новое. Мальчик сначала приоткрыл рот, а потом почти неслышно прошептал:       — Твои глаза… — шепот заставил и Рахель обратить внимание на дочь, отмечая изменение, которого раньше не наблюдалось. — Они позеленели.       — Ну я же Пельцер! — гордо ответила девочка, еще не понимая, что именно сказал Гарри, но охнувшая женщина достала из сумочки зеркальце, протянув его Мэйделе.       Недоуменно пожав плечами, девочка раскрыла зеркало, взглянув в него, чтобы пораженно застыть. Из зеркальной поверхности на нее смотрели волшебные, совсем Мамины, зеленые глаза. Такие же, как и у Гарри. Такие же, как и в прошлой ее жизни. Счастливо улыбнувшаяся Гита почувствовала, что теперь все плохое точно позади и, будто подтверждая ее мысли, огромный самолет начал разбег, чтобы затем взобраться в небо, отправляясь домой.       Задорно улыбавшаяся зеленоглазая девочка чувствовала ту самую радость, которую ощущала, возвращаясь к Маме в далеком сорок пятом. Сейчас она не была офицером-орденоносцем, побитой войной девушкой, она опять была маленькой мэйделе, но счастье переполняло все существо девочки — рядом сидела Мама! Улыбавшаяся счастью ребенка Мама, самая ценная и важная на свете…       — Мэйделе счастлива, — заметил Изя, поглядывая на детей. На купающегося в счастье Гиты Гарри и на саму Мэйделе. — Улыбается, малышка…       — Она возвращается домой, Изя, — ответила ему супруга. — Домой, причем возвращается вместе с нами.       — С любимой Мамой, — выделил ребе голосом это слово, заставив Рахель слегка покраснеть. — Она же тебя просто боготворит… Девочка шла к своей Маме сквозь годы страшной, просто жуткой войны, хранимая своей верой и надеждой.       — Я тебя еще со старшими детьми познакомлю, — улыбнулась женщина. — А все же, зачем рисунок Гиты в Израиль отправляли?       — Яд ва-Шем, — лаконично ответил мужчина. Картина девочки заняла свое по праву место среди других рисунков, но именно там ей было самое место, по мнению многих и многих. Наполненная любовью картина привлекала взгляд, заставляя почувствовать все то, что ощущала нарисовавшая ее девочка. И отчего вся экспозиция воспринималась острее…       Спустя несколько часов самолет пошел на посадку, а Мэйделе, затаив дыхание, смотрела на огромный город, открывавшийся за иллюминатором. Помнившая Москву сороковых, девочка поражалась тому, как изменилась столица. Это было просто чудо, и Гита приникла к иллюминатору, просто вбирая в себя эту картину. Лайнер шел на посадку, заставляя Гарри сглатывать, а Мэйделе просто солнечно улыбаться. Домой возвращалась абсолютно счастливая а идише мэйделе.