Мэйделе

      Изя понимал, что четверым членам его семьи о многом надо поговорить, поэтому, уложив Гарри, попытался уйти, но Рахель, не приемля возражений, усадила его рядом с собой, на что Иосиф только кивнул. Сначала рассказывала Ривка, она говорила о Ленинграде, о том, как постепенно становилось все тяжелее, как она почти уже не могла ничего, но прилетел Левка и как-то вытащил ее, когда Кольцо уже было прорвано.       — Ривка, а что случилось с Мишкой? — поинтересовалась Гита, уже понимая, каким будет ответ. — Ведь вы до войны…       — Миша погиб… — тихо ответила женщина, смахнув слезу. — Еще в первом октябре. В его корабль попала бомба, и их всех…       — А я вывозила твоих деток… — решила сменить непростую тему Мэйделе. — Худенькие, некоторые сами даже поесть не могли, но помнили о тебе.       — Малыши… — улыбнулась Ривка, став сразу такой похожей на себя юную. — Ну а потом я ничего не могла — даже писать, потому и не давала о себе знать. Левка улетел обратно на фронт, а меня в тыловом госпитале выхаживали.       — А потом ты вышла за него замуж, — понимающе кивнула Рахель. — Молодец, дочка!       — Мэйделе спасла меня в поезде, — вступил Иосиф, прижав к себе девочку. — Умолила своего хирурга, и они меня оперировали вдвоем. Представляешь, Мама? Я же безнадежный был, а они меня вытянули!       — Это сортировка, — грустно сообщила поседевшая Мэйделе. — Срочные, кто может подождать и для кого… — она всхлипнула, выпуская из сжатых губ тяжелое слово: — Поздно.       — Иди ко мне… — Рахель пересадила Гиту себе на колени, обнимая двумя руками. Девочка прильнула к ней, зажмурившись.       — Ну потом дошел до Берлина, оставил свой автограф на логове, — продолжил Йося. — Там и демобилизация. Приезжаю я домой, а там… — мужчина закрыл глаза рукавом, пряча слезы. — Мэйделе! Почему ты не дождалась нас, сестренка?!       — Мама… Я всю войну в том поезде, — принялась рассказывать девочка. — Писала письма и надеялась…       — Посмотри, Мама, — пачка треугольников, адресованных Циле, легли перед Рахель. — Прочти… А это вот… — и на свет появились орден и медаль, бережно уложенные на стол.       — А за что? — поинтересовался Йося, не ожидавший таких наград, все-таки, санитарные поезда крайне редко вступали в бой.       — Ой… — смутилась Гита, почему-то виновато посмотрев на Маму. — Ну…       — Лева выяснил, — улыбнулась Ривка, поглядывая на покрасневшую сестренку. — Она поезд спасла. Когда фрицы убили зенитчиков, встала за пулемет и даже сбила один самолет. Сама чуть не погибла, но спасла сотни…       — Героическая наша Мэйделе, — без тени улыбки ласково произнес Йося. — Как убивали Маму, мы знаем, не надо, не рассказывай. Что случилось у сестренки?       — Сердце у нее разок останавливалось, а потом на эмоции у нее какая-то неприятность появляется, — объяснила Рахель. — Она, конечно, наша героическая Мэйделе, но она ребенок…       — С утра ее отвезу к Арону, — кивнула Ривка, улыбаясь сестре. — Это сын Лейки, помнишь ее?       — Помню, — кивнули одновременно Рахель и Мэйделе. — Тогда давайте ложиться спать, — произнесла женщина. — Ривка, ты…       — Можно, я с сестренкой? — сделала жалобные глаза пожилая женщина, это выглядело так умильно, что все за столом рассмеялись.       — Можно, — разрешила Рахель.       Время было уже поздним, поэтому все довольно быстро разбрелись по койкам. Так прошел первый день на Родине, а вот ночь… Полный эмоций день не мог не отразиться на Мэйделе, поэтому ночью она опять воевала. Ночью опять перед глазами вставало зарево на месте вагона, опять нужно было оперировать срочно, просто экстренно. Проснувшаяся Ривка обнимала совсем юную девочку, которая была где-то там, в военном году.       — Лерка, тампон! Не спать! Потом поплачешь! — жесткие команды прорывались сквозь сон. — Держи крючок!       — Гита, сестренка, родная… — почти плакала Ривка, пытаясь добудиться свою сестру. — Маленькая моя…       — Ну не плачь, Ривка, видишь, мы живы… — прошептала прижатая к груди сестры девочка. — А сны… Так бывает, это я тебе как хирург говорю.       — Бывает… — Женщина расположила девочку на своих руках, до утра не смыкая глаз. В памяти проносились довоенные годы, яркая, улыбчивая и абсолютно послушная Мэйделе. — Спи, родная…       Утром Рахель все поняла по невыспавшемуся виду старшей дочери, за завтраком выпившей две кружки кофе. Гита виновато поглядывала на сестренку, но та просто погладила девочку, успокаивая. Переглянувшийся с женой Изя только вздохнул, все это было ожидаемо. Понимая, что без своей Мамы Мэйделе никуда не поедет, да и Мама ее не отпустит, Ривка протерла лицо руками, прогоняя сонную одурь.       — Сейчас Мама одевает Мэйделе, и мы едем к Арону, — проговорила женщина. — Дышала ты ночью не очень хорошо, сестренка. Это могло быть ото сна, а могло и по другой причине, так что поехали!       — Спасибо, Ривка, — улыбнулась Рахель. — Изя, ты в синагогу? Надо детей в школу записать, а они же…       — Детей в школу уже записали, — ответил ее муж, ухмыльнувшись. — Так что не надо нервничать, первого сентября пойдут, а завтра у нас большой праздник.       — Да, завтра праздник, — согласилась ребецин, приводя себя в порядок.       Мэйделе была уже готова, одевшись как по тревоге, Ривка куда-то звонила, вызывая машину, Гарри улыбался, он тоже был готов на выход, сопровождая Гиту. Казалось, совсем недавно забитый ребенок нашел смысл своей жизни в защите своей святыни от всех реальных и выдуманных угроз. Рахель только надеялась, что мальчик не будет бить каждого, кто косо посмотрит на Мэйделе. Кроме того, нужно было подготовить и девочку к школе, потому что как убедить ее, что Мама не исчезнет, пока она в школе, женщина и не представляла.

***

      Кардиолог оказался мужчиной в возрасте лет сорока, улыбчивым, но его внимательные глаза наблюдали за девочкой, что Гита заметила. Было в нем что-то от комиссара поезда, отчего девочка неожиданно почувствовала себя спокойнее, но мамину юбку из кулака не выпускала. Арон вздохнул — зеленоглазая девочка напомнила ему рассказы мамы о Мэйделе, девочке, что не могла прожить без мамы, даже пройдя войну. У представшего его взгляду ребенка некоторые движения были для детей не характерны — девочка явно рефлекторно берегла руки.       — На что жалуемся? — поинтересовался он у Рахель, отметив, что и тетя Ривка никуда из кабинета не вышла, с тревогой глядя на него.       — Экстрасистолия на сильные эмоции, по мнению англичан, — ответила ему неожиданно сама девочка. — В анамнезе кратковременная остановка сердца.       — Да… На минуточку… — ошарашенно проговорил врач, профессионального подхода от ребенка не ожидавший. — Ну тогда раздевайся, до белья, — уточнил он на всякий случай. — Будем рассматривать твою экстрасистолию.       — Мэйделе, только не волнуйся, хорошо? — попросила Ривка, на что Гита просто кивнула. Обращение опять напомнило ему рассказы, отчего Арон вопросительно посмотрел на тетю Ривку, которую знал с детства.       — Арон, — вздохнула та, думая, как объяснить так, чтобы мальчик понял. — Это кажется необычным, но поверь мне, она именно та Мэйделе, — выделила голосом женщина.       К таким глупым шуткам тетя Ривка была не склонна, это Арон знал абсолютно точно. Взглянув еще раз на ребенка, мужчина отметил и седину, и спокойствие, не свойственное детям в этом кабинете, потому что в десять лет раздеваться перед мужчиной они уже стеснялись, а эта стояла спокойно. «Если предположить, что она — та самая, то дело не в сердце», — понял врач, вставляя в уши стетоскоп.       Обследование наводило на мысли. Припоминая, что читал о таких случаях, Арон подумал, чем помочь девочке, напугавшей своих близких. Он вздохнул, припоминая, что Мэйделе была военным хирургом, поэтому, вроде бы, должна была спокойно воспринять такую информацию. Попробовать, по крайней мере, ничто не мешало. Представив, что говорит со взрослым человеком, для чего мужчине пришлось сделать над собой усилие, Арон сосредоточился.       — Уважаемая коллега, — обратился кардиолог к десятилетней девочке, сразу же продемонстрировавшей внимание всем телом. — Вы должны понимать, что тело ваше очень юное, а вот память хранит в себе намного больше. Возможно, вам и снится то самое время?       — Снится ей, Арон, снится… — вздохнула Ривка, потянувшись погладить сестру. — И оперирует она под огнем, и свет требует, и… А если похоронки снятся, то и совсем… — женщина протерла глаза.       — Вот видите, коллега, — благодарно кивнув женщине, продолжил Арон. — Ваша память делает нехорошо сердцу, но дело не в нем. Вам нужно отпустить войну. Привыкнуть к тому, что все уже хорошо, и тогда сердце не будет болеть, понимаете?       — Понимаю, — кивнула девочка, задумавшись. — Только я не знаю, как это сделать, ведь я… Из сорок пятого сразу…       — Тетя Рива, — попросил женщину врач. — Отвезите ее к Зельцерман, они поймут друг друга.       — Заодно и сюрприз будет, — хмыкнула женщина, но что-то объяснять отказалась. Гита пожала плечами. Объяснение кардиолога имело смысл, сколько раз она видела людей, переживших что-то настолько страшное, что выходило из строя не только сердце.       Вспоминая девочку Ирит, из юных узников, Мэйделе смогла провести параллель. Та девочка не ходила. За несколько часов до освобождения в лагере умерла ее сестра, что лишило оставшуюся совсем одной девочку желания жить. Гита вспоминала, как ребенок просто смотрел в потолок остановившимся взглядом. Сколько труда понадобилось, чтобы растормошить девочку, затем выяснившую, что не может ходить, но даже с этим они все вместе справились. Ирит с поезда была передана последней и то по прямому приказу Вадим Савича, иначе осталась бы с Гитой. Девочка тяжело вздохнула.       — Поехали, Мэйделе, — предложила Ривка, понимая, что опыт у сестры очень разный, и даже такой.       — Поехали, Ривка, — согласилась Гита, думая, что ничего не теряет. Почему-то вдруг захотелось стать такой маленькой-маленькой, чтобы все прошлое стало неправдой — не было войны, не было могильной плиты с именем Мамы… Девочка уткнулась носом в мамину одежду, будто прячась от всего мира.       Рахель присела перед Мэйделе, обнимая дочку, которой снова захотелось поплакать. Ривка переглянулась с Ароном, понимая, что ребенка просто штормит от ее собственной памяти, поэтому варианта всего два — дать поговорить с пожилой женщиной, положившей жизнь на реабилитацию детей, или же просто спрятать ото всех, надеясь на то, что со временем…       Служебный автомобиль Ривки Израилевны ехал к морю, где среди зелени притаился профилакторий, когда-то использовавшийся для реабилитации детей после той или иной катастрофы, но в восьмидесятых что-то случилось, и катастрофы сошли на нет, а Советский Союз как-то очень незаметно изменился, утратив одни догмы и очеловечив другие. Впрочем, об этом Гите еще предстояло узнать в школе. А пока автомобиль остановился, посигналив. Ворота отворились, и машина заехала на территорию. Немного попетляв, она окончательно остановилась.       Мэйделе себя не понимала — ее действительно штормило, кроме того, казалось, что, если она отпустит Мамину юбку, случится что-то страшное, поэтому девочку расцепить с Рахель было даже теоретически невозможно. Но женщина это проблемой не считала, понимая свою младшую дочку.       Их встретила улыбчивая женщина лет сорока-пятидесяти на вид, она смотрела на девочку добрыми глазами, отмечая и седину, и готовность, и странный жест, характерный скорее для военных. Заинтересовавшись, она пригласила женщин и девочку в кабинет, даже не думая расцепить малышку с ее матерью, опыта хватало, чтобы даже мысли такой не возникло.       — Не может быть! — пораженно воскликнула Гита, наблюдавшая за незнакомой женщиной. — Ирит?       — Ты меня знаешь? — та моментально развернулась на месте, продемонстрировав еще один узнаваемый жест, и Мэйделе не сдержалась.       — Ирит, малышка! Куда ты пропала? Я так тебя искала! — Гита потянулась погладить женщину так, как делала это когда-то очень давно, а Ирит замерла от этого такого знакомого жеста, неверяще глядя на десятилетнюю девочку, а потом просто упала перед ней на колени.       — Мама… Мама… Ты вернулась… — расплакалась женщина, узнававшая интонации и жесты Мэйделе. Той девушки, что спасла ее в далеком уже году. — Мама…       — Они все ее помнят, Мама, — прошептала Рахель вытиравшая слезы Ривка. — Помнят нашу Мэйделе.       Едва успокоившаяся Ирит внимательно слушала Рахель и Ривку, вникая в суть проблемы. Девушка, научившая жить потерявшую всех малышку, теперь стала девочкой и нуждалась в помощи, потому что детский организм не в состоянии выдержать такую память. Женщина была готова помочь той, что стала самой-самой для нее чуть больше сорока лет назад. А напротив нее, даря уверенность, очень ласково улыбалась а идише мэйделе.