О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Тютчев.
***
Противно яркий белый свет ударил по векам и они тут же заболели. Я поморщился, приоткрывая один глаз. Белый потолок, такой же, как и белый свет в этом помещении - они начинали раздражать. Разлепив сухие губы, я подал голос. — Свет… выключите свет… Я не расслышал своего голоса, он был настолько сиплым и тихим, что даже самому не удалось разобрать сказанного. Но свет внезапно погас, и это был знак тому, что меня услышали. Успокоившись, я снова закрыл глаза, но меня грубовато пихнули в плечо, словно я находился в какой-нибудь пивнушке и неудачно напившийся мужлан присел со мной рядом, толкая своим тяжеленным телом. — Молодой человек, не закрывайте глаза, нужно вколоть препарат. Я хотел понять, что за препарат мне собрались колоть и почему вообще ко мне обращается незнакомый женский голос? Разве я не за столом с опьяневшими мужиками, которые уже не то что дорогу, даже собственный дом вряд ли найдут к сегодняшнему дню и наверняка залягут где-то в чужой подворотне, с перспективой отбиваться от обезумевших, голодных ночных комаров. Но когда по коже проскользнула прохладная вата, а затем я почувствовал холодную иглу на коже, глаза распахнулись сами. — Что происходит? Как бы ни старался, в голову не лезли воспоминания хоть о чём-либо. Я боялся потерять рассудок, боялся сойти с ума и не вспомнить самых элементарных вещей. Как меня зовут? И сам себе ответил, удостоверившись, что сумасбродство можно отложить до худших времён. — Вы лежите в городской больнице, доставлены сюда с многочисленными повреждениями на теле и с несколькими внутренними органами. Профессионалы-врачи и очевидцы установили, что вы были подвержены насилию в жесткой форме. Повреждения? Органы? Очи чего? Очевидцы? Насилие? Что всё это значит?! Я, должно быть, выглядел совсем плохо, потому что бесстрастный взгляд медсестрички останавливался на мне, но, будто излишне перемазанный маслом, соскальзывал в сторону или на какой-нибудь предмет, лишь бы не видеть моих эмоций от её слов. Она явно ничего не смыслила в психологии. Но я старался держать лицо самым крепким камнем, пусть и с небольшими расщелинами. — Сколько времени я тут… — С прошлой недели, доставили вас в пятницу. — Перебили меня, но я не обратил на это внимание, бездумно шевеля сухими, бледными губами. Я часто дышал, словно пробежал дистанцию, и пытался восстановить в своей голове хоть что-то, хотя бы крохотную частицу от чего да нибудь. Но безрезультатно. — Какой сегодня день? — Вторник. Вторник?! Я провалялся четыре дня? — О Боже… — Не напрягайтесь. Сейчас вам полагается отдых. Поспите, молодой человек. Сон - лучшее лекарство. — Медсестра в белом халате выглядела доверительно, с легкой, почти естественной улыбкой на лице она не вызывала отрицательных эмоций, не считая бегающего взгляда. Но, словно назло, меня не покидало назойливое чувство, словно я забыл что-то очень важное. — Так говорят мастера своего дела… — Тут я замолк, переставая в ответ улыбаться хорошенькой девушке. — Мастера… — Ну, как же? Арсений! Мой Мастер! — Слушайте, а не приходил сюда Попов Арсений? Мне н… — Что вы сказали?… — Её глаза наконец-то перестали кружить вокруг, теперь точно останавливаясь на мне. Молодое лицо вытянулось, точно в удивлении, и эту физиономию подкрепило тупое моргание длинных ресниц. — Арсений Попов? Она смотрела на меня в точности, как на полоумного, даже вздёргивая бровь, не сумев удержаться. Её лицо выражало непонимание и толику удивления. Такой взгляд не сулил ничего хорошего. Можно было подумать, словно я сейчас, в чем был, вытянул откуда-нибудь перочинный ножик и полоснул им по своей груди, раскрывая её и задавая медсестре вопрос об Арсении, которого я ищу. «Извините, мисс, не могли бы вы посмотреть, нет ли у меня там одного голубоглазого молодца? Вот, посмотрите, я подержу свою кожу, спасибо, мисс.» — Ну да… да, он. Выдавил я с заметной паузой, стараясь удержать рвущуюся ухмылку от собственного воображения. Мне это удалось. — Как же так, молодой человек? Разве вы со… — Регина, ты можешь идти, спасибо. Медсестру перебил рослый мужчина, практический влетевший в двери палаты. У него были рыжеватые, коротко постриженные, кучерявые волосы, как у типичных тинейджеров Англии. На идеально ровном носу сидели полупрозрачные очки в приплюснутой оправе. Он был грубоват на вид, но наверняка имел добрейший характер, как всегда бывает с такими громилами. Вселяющий страх снаружи - милейшей души человек внутри. Удостоив своим вниманием мою персону, доктор слегка наклонил голову вбок - хорошее расположение к началу беседы. — Здравствуйте. Я ваш лечащий врач, Ярослав. Как ваше настроение, голубчик? Врач уселся на соседнюю койку, поправляя свои очки. В руках у него были какие-то бумаги, и я подозревал, что эти бумаги были записаны на моё имя. — В норме, спасибо. — Лечащий врач тут же, как зашёл, задал вопрос о настроении, а не о самочувствии или ещё каких-нибудь врачебных штуках. Мне показалось это забавным. — Что-нибудь случилось? Я попытался сыграть на своём лице максимально скупую на эмоции гамму, лишь бы вопрос звучал непринуждённо, будто бы повод для продолжения разговора, простое поддержание беседы. Почти что вежливость. — Из любого происшествия можно вычислить урок, не правда ли? — Я ощутил, как у меня засосало под ложечкой. Доктор не ответил на мой вопрос «нет». — Когда в первый раз разбиваешь вазу с цветами, столкнув ту со стола, замечаешь, что склеить обломки уже будет невозможно. И незаметно для самого себя извлекаешь из этой ситуации урок на всю жизнь. Человек парадоксален и ужасно предсказуем, к сожалению. Всё это время меня что-то грызло изнутри, но я никак не мог понять, что. Мне не было больно, но было неприятно, так, когда в детстве делают прививку, вкалывая острой иглой вирус, а ты сидишь на высокой кушетке, болтая ногами от волнения и смотришь на маму, ожидая чего-то неизбежно ужасного. И тут чувствуешь слабое жжение в руке, а затем оно исчезает, заменяясь попросту неприятными чувствами. Сейчас было что-то похожее. — К сожалению, Ярослав. В нашей жизни вообще мало чего приятного. Но человек борется за то, чтобы прекрасного стало гораздо больше. И правильно делает, для каждой должности должен быть свой грозный, но умный начальник. Не правда ли? Я скопировал его манеру речи и он отреагировал на эту уловку, совершенно обыденно кивая мне. Я прошёл его подготовленную проверку. И сейчас будет нужная мне информация. — Что касаемо Арсения… скажите, что вы помните? Что-то последнее, что удалось вам запомнить, услышать или увидеть? Я не следователь, ни в коем случае, это важно для вас самого. В моём случае не нужно лишних воспоминаний, моя картинка собрана в полной мере. Странная манера говорить заставляла заинтересоваться и не уходить в свои мысли, участвуя в диалоге. Но сейчас я вынужденно принялся копаться в памяти. Что же случилось, перед тем, как я отключился? Абсолютно ничего. Я не помнил ничего, из того, что должен был помнить. Голова гудела так, словно вместо неё был огромный улей с напуганными пчёлами. Я прикрыл глаза, в попытке унять этот шум и призвать свою мозговую деятельность. — Не перетруждайтесь. Сейчас это вам не на руку. Вспомните, как проснетесь, примите вот эти таблетки. Позднее, когда я проснулся, около меня было несколько людей, желающих услышать мои изречения. А мне действительно было, что сказать. — У меня было начало течки. — Медсестра на соседней койке теперь воззрилась на меня, отчего-то больше не сводя взгляда, а на деревянном стуле, у моих ног, сидел рыжий врач, закинув ногу на ногу и подперев пальцами подбородок. Он, кажется, тоже внимательно слушал меня. — И-и, кажется, я очень хотел уйти подальше от Арсения. — У вас получилось? — Спросил доктор. — Не совсем… — Я помолчал, вспоминая предложенные коктейли в баре и мягкий диван в темном углу. — Он нашёл меня. Снова нашёл. Всегда находил… — А что было после? Помните? — Не отчетливо, но он был зол на меня. Я помню его злость… помню, как он бросил меня на кровать… это было в моей комнате… всё? С полувопросительной интонацией в голосе я уставился на врача, словно он мог дать мне ответ, кончилось ли всё после этого или нет. Рыжеволосый покачал головой в отрицательном жесте, а мне вдруг резко захотелось выпить воды из-за пересохшего горла. — Что с Арсением? Что с ним? — Я наклонил голову в бок, стараясь не показать излишнего волнения, но, кажется, это было провалено уже на втором вопросе. — С Арсением? — Доктор тихо хохотнул, прикрывая глаза. — Не хотите сначала узнать, что с вами? Затем я услышал то, отчего в руках мгновенно похолодело, а голова налилась неподъёмной тяжестью, от которой мне стало плохо почему-то в груди. Кто-то из моих знакомых влетел в комнату и, по описанию, я догадался, что это был Димка, принося с собой ещё несколько товарищей. Они застали Мастера, который стягивал с меня штаны, намереваясь сделать то, за что обычно целуются с холодным металлом в пустой комнатке с надзирателем наедине… По их описанию, на мне было множество телесных повреждений в виде засосов, укусов, синяков и кровоподтёков, которые украшали оголенный торс, шею и плечи. Я был без сознания, но Арсений, с озверевшим лицом, чуть ли не сдирал с меня элемент одежды, пытаясь добраться до самого сокровенного… Теперь похолодели не только кончики пальцев, но и грудь, и даже ноги. От волнения у меня тут же закружилась голова, я схватился за простынь, чувствуя, что улетаю. Мастер пытался изнасиловать меня? Мой Мастер? Так вот что за расплата ждала меня за все мои мучения? Всё это было ради моей потери контроля над собой, ради моей беспомощности перед ним? Незнакомое чувство, темнее ночи, темнее черноты, от которого веяло затхлостью и гнилью, чувство предательства пришло ко мне и село рядом на белую койку. Какой же я дурак! Какой же я дурак!!! Я вдруг ощутил, что на руку что-то капнуло, почти удивленно смотря на прозрачную каплю на кисти. По холодным щекам потекли струйки горячих слез, за которые я не был в ответе. Как же так всё обернулось? — Где он? — Голос охрип, то ли от пережитых эмоций, то ли от слез, то ли от всего вместе. — В колонии строгого режима. Вам нечего бояться, Антон. — Ответила мне медсестра, делая голос мягче, чем можно было себе представить. Мне нечего бояться и некого, в этом она была полностью права. Но я и не боялся, я вовсе не боялся. Я жалел. Себя, его, нас обоих. Я ведь почти дал согласие на своё тело, не было лишь заверенных бумаг. Но и без них я каждый раз доказывал, что принадлежу ему. Сколько бы я не убегал, Мастер всегда смотрел на шаг вперёд, подобно умелому шахматисту, он успевал следить за игрой и за соперником, с которым играл, всегда смотря в его сторону. Почему же я подвёл своего Мастера? — Сколько?… Сколько ему дали? — Голос не желал возвращаться, но это и к лучшему. Я не желал слышать себя, не желал видеть и чувствовать. Сейчас, как никогда, я был омерзителен самому себе. — Десять лет минимум, думаю. — На выдохе произнёс врач, вставая с табурета. — Послушайте, в лечение мы можем добавить вам хорошего психотерапевта, который поможет вам справиться со всем этим. Что думаете? Так, странно и недосказано завершилась моя долголетняя история с Мастером. По крайней мере, я усердно убеждал себя в этом.