Errante

1. Город в меня вмерзает чужим лицом — иней в глазах, и вырвать с глазами только, Мулсантир узнает своего мертвого героя, Мулсантир ему шепчет: давай же, иди ко мне. Мулсантир никогда не спит: его долг и тени сплетены в бесконечные круги и круговерти, осыпаются снова алмазы бессчетных зим. Мулсантир себе и могила, и гробовщик: он похож на Дэйгуна; в Дэйгуне были миры — Мулсантир себе План и сам себе жертва-хищник. Мулсантир себе жертва, но сам себе не герой. Мулсантир в меня лезет, словно клинок в грудину, выплетает из сколов новое божество. И пока моя воля крепко Акачи держит, Мулсантир меня ненавидит. И поделом. 2. Когда песен порталы тянут тебя на дно, когда топят в сплетении древних забытых нот, когда золото солнца расходится, словно ткань - Тогда тебе только верить и выбирать. Наследник могущества, бастард всех детей Арвана, тебе ль корчить рожу и искать виноватых, смотреть в глаза духам — и узнавать Дэйгуна в каждом жесте и в головы наклоне, мертвое в мертвом искать, как в могиле тело. Дети Арвана истлели и околели, и тени сплели могилу им из шипов — тебе ли решать, виновен здесь кто, Фарлонг, тебе ли, груженому именем, как кобыле? Загнанных лошадей стреляют, не правда ли? Героев загнанных списывают в утиль. Тебе ли решать, кому здесь страдать и мстить? Тебе ли смотреть в глаза духам и убивать? Знай же, В истории этой Тебе решать. *** Когда тени въедаются в кожу, сжигая плоть, выходят нотами — выть и не побороть — когда за глазами чувствуешь чужой взор, вспомни Арван, вспомни Арван, Фарлонг; разбитых не собирают, калек не лечат. Проклятых бросают в большую Печь лишь. Веришь ли ты в себя и в свою судьбу, чтобы пройти в огонь, замыкая круг? Акачи жёг многих — а ты здесь сожги себя. Засунь себя в шкуру бога, Фарлонг, не зря его убивал ты, сжирая, давясь, как волк; первый ожог утянет тебя на дно, первый пузырь оставит тебя в тенях. Помни, Фарлонг, история не твоя — так хорони себя, как Дэйгун, ломай, проложена на могиле давно тропа, чуешь, как над ней рдеет гари муть? Знай же, Акачи снова Проложит путь. 3. Имя ломает тебя под свои законы, Истинное даёт власть над самой сутью Пока мы снова сражаемся и смеемся, где-то в небе бог водит осколком звёзд — и так дети рисуют углем на коре и досках. Как я рисовал на бумаге мечты и грёзы. *** В моем сердце дыра — кажется, прямо в Бездну, И со мною в круг лепятся чуждые и чужие; я о них лишь читал, но они все со мной, новый скол, часть меня, и выбора снова нет. Об этом, наверное, вписано что-то в имя Я не знаю его и, может, удачлив в этом. Но если на Западе вслед мне неслось с почтением «Капитан» То сейчас в меня летят камни и шепот «Проклятый». Не они меня возводили на пьедестал, но он мой и, чёрт побери, я убил бы их — за косые взгляды и гнев, за тупую злобу; но Каэлин на меня смотрит с укоризной. У меня во рту стынет горечь — непроизнесенных слов, забытых давно молитв. Я так хочу заснуть и не просыпаться. Но в моих снах все становится только хуже. «Предатель», шепчет мне мягко драконий рык. «Предатель», взывает ко мне бесконечный вой — и мне во сне том не взвиться и не проснуться. Рассыпаются грёзы. Гноем в окна рассветный свет. *** Пепел мертвых богов забирается в горло, внутрь; а Миркул все хохочет, язвит, как безмозглый паяц. План развертывает пред нами самую суть — и мне в голову лезет искать здесь Зджаэв. Я иду вперёд. Впереди Келемвор и души, и я мог бы свалить эту ношу на любые другие плечи — но мне единственному эта дрянь по руке, как меч. Перед моим лицом вспыхивают миры и рассыпаются золотом и огнем. Я ухожу из мира мертвых богов, из места вечных, из пристанища чуждого и чужого. Чтобы вернуться к чуждому и чужому. Маска Лиенны — в пальцах, и она кажется мне родной, как лицо Дэйгуна, как его глаза, мертвее, чем всякий лич. Все это было давно и словно бы не со мною, где-то за тысячи тысяч бессчетных лиг, где-то в печалях и скорби, тоске по другу, Топях, бесстрашии и привычках. И память моя сплетается воедино, осколки ее без разбора летят и скачут — и я замираю, потому что нельзя иначе. И все потому, что вслед мне летит «Акачи». 4. Когда боги решают выстужить твой костер — поднимается пепел сотнями тысяч крыл. Ветер у очага далеко, и, может, тебя там давно уж и позабыл за кого ты хотел кидаться в любой огонь, за кого хотел сражаться и умирать. Если боги тебя хотят закопать живьем — вмиг отыщется гробовщик, а ему медаль; рассыпается комьями горькими та земля, что примет тело в холодные руки скорби. И на камне твоём цветов не посадят больше — потому что цветы сожрут тебя только раньше. Иней с морозом застилают горло узорами тонкими, словно узор запястий, духи в глаза твои смотрят мертвые — мертвыми криками, шепотом, тленной злобой. Говори с ними, Пой И кричи, Калак-Ча, герой, Пожиратель Духов, Проклятый и Предатель — выбирай себе маску, выбери все под стать себе, древней любовью скрепленной, шепотом древней крови; шепотом той души, что была вновь расколота, что была собрана, что не была цельна. Выбери, с каким лицом тебе умирать. Если боги хотят выбелить твою тень — вмиг найдется маляр, а к нему и кисть; отрывай корками соль от своей души, раскрывай свои вены, алый меняй на снег, алым скрепляй все клятвы, как говорил Джерро. Солнце грозится пасть с своего зенита, и тебе, милый мой, в общем-то повезло — ты сейчас жив и дышишь, ошибка и сила бога. И пусть тебе давит твой гроб на грудь, пусть огонь рассыпается в снежном мареве горсткой углей. Я белю твою душу, будто тку полотно. И взываю к тебе я, Акачи, своей любовью.