***
— Скальпель, — вскоре эту мысль начнут считывать. ⠀В пальцах заблестел металл. Закровило в животе. Печень. — Вы сходите с ума, Хван. ⠀Возможно. Человек, лежащий под ножом бы согласился с Сынмином. Он не желал отдавать своё тело в руки Хёнджина. И всё же, кровь, вырезанный орган, упрятанный в ящик. И писк монитора с остановившейся ровной линией вместо биения. — Вы заходите чересчур далеко... Зачем вам это? — Ты вряд ли сумеешь меня понять, Ким, — Хёнджин сменил перчатки, махнув рукой в привычном жесте. ⠀«Вырезайте всё, что сможете и расправляйтесь с телом» — без слов говорил он. ⠀Резкий крик ударил по слуху: — Боже! Вы — убийца! Это выходит за любые границы! — Но ты всё ещё здесь, — низко, грубо и в больно, — потому что и сам продаёшь эти органы, не забывай об этом. ⠀Ким Сынмин молод. Но уже насмотрелся мяса. И совесть давила на него, сковывая, удушая. — Эта сила, привязывающая вас к Феликсу, вас обоих и уничтожит. ⠀Сынмин бросил скальпель в воду, окрашивая её розоватым. За плечо его схватились. — Успокойся, — холодно шепнул Минхо, — вы оба в чём-то правы, и обоим лучше не цапаться. ⠀А Минхо молчалив. Тихий кот с морозной душой. Его совесть столь яро не играла. — Не пытайся остановить его. — Боже, это ужас... — И ты будешь его терпеть, — лязгание серебряной цепочки, пылающий взгляд Хёнджина, обращённый на коллегу, — или я вышвырну тебя за ненадобностью. ⠀Злоба, пролетающая по всему телу разъярённым орлом, пробегающая ликаном, втискивающаяся меж всех эмоций резным крестом, пробирала изнутри до онемения конечностей. Временами Хёнджин обращался в монстра. Бури, таящиеся на стенах висков и в окутанных тяжким дыханием лёгких, выбирались наружу из леденящего взгляда с пеленой туч, глубиной моря и мглой. ⠀Хёнджин плавно подплыл по воздуху к столу с пугающими инструментами и плавно взял раскрытые медицинские ножницы за одно из лезвий. — Проси прощения, — устрашающе протянул он, вбиваясь тревогой в самые глазницы. ⠀В глазницы Сынмина и Минхо, обращённые на медлительного хищника. Шаг назад. Волнение разошлось по кровенрсной системе и сломало её, заставив кровь вливаться в мозг, что перестал думать. — Ты не слышишь меня, Ким? ⠀Сынмин дёрнул рукой, перевёл дыхание. Тихо-тихо вякнул что-то рваное. Сверкнувшие ножницы засветились в воздухе дугой и рассекли щёку парня вместе с его жалким «прости...». — Простите! — воскликнул он, упав на колени, и схватился рукой за порез на лице. ⠀Багряные потоки струились вниз и капали на квадраты плитки, затекая в их щели. — Простите меня! ⠀Ножницы зажаты слишком сильно. По ладони Хёнджина сквозь плен перчаток проползло две капли. Сорвались и потекли по полоскам к крови Сынмина. Охваченный гневом дышал глубоко, тешился картиной. Перед ним приклонились. Так и должно было быть, ведь он главенствовал в этом месте, ведь он создовал, творил и менял. ⠀Минхо дотянулся до Кима и помог подняться. Жгучая рана не переставала истекать. Жидкости смешались на трясущейся руке, запачканной умершей жертвой безумия, зависимости и попыток любви. ⠀Хван выпустил из рук острые лезвия и бросил на стол. Вытянутая тонкая нить с бусинами крови разнесла по организму импульсы скрипящей боли. В голове заискрились нейроны. Электричество, разряд внутри. Вдох стерильного воздуха осел в гортани щиплющей влагой. — Работайте. ⠀Он исчез за массивной дверью. Скрылся, оставил. Тягучая тишина оборвалась треском разбросаных по полу шприцов и ножей, рассыпавшихся со стола, что Сынмин ударил рукой: — Ублюдок! ⠀Покинувший его рассудок танцевал где-то на сквозных трещинах груди. Всё лицо стянуло мукой. Горячей и несносной. Вздулась кожа. В сжатых кулаках как будто трепетали острые зёрна кофе, стебли роз и раскалённые болты. Грязная плёнка смачивалась бурлящим бордовым пюре и горьким потом. — Тихо, — Минхо приложил кусок ваты к царапине на щеке, красная, — шрам останется. — Да плевать! Я не понимаю, что в этом Феликсе такого особенного. Он же даже неживой, а забирает Хвана с потрахами, ничего не остаётся! — громкий тембр рычал под белым сиянием, — Ради чего мы убиваем здесь людей?! — Я попросил потише, — дрожь прошлась по коже, разнося тихие речи. ⠀В острых кошачьих глазах Минхо с врождёнными блёклыми стрелами мигали айсберги, зрачок был окружён сосульками. Его проницательности хотелось поддаться и потонуть в этой животной ауре. Здесь все звери, волки, коты, орлы, чудовища. И никто ни к кому не вязался так, как Хёнджин к Феликсу. — Мы здесь, чтобы заработать. А у Хёнджина такие способы платить... — шептал он своим хриплым сухим голосом. ⠀Здесь, словно в клетке, взаперти. А двери открыты и они могли уйти. В любое мгновение. Но и эти мгновения растягивались в одинаковые вереницы всего похожего и гложащего. ⠀Сынмин ощутил это ещё в первый год, что казался бесконечным. А теперь и не помнил, сколько вообще прошло с того дня, как он вырезал первый орган, как впервые подал нити, как эта лента Мёбиуса началась и из чего сплелась. Здесь, словно в пучине, всё забывалось. Слишком долго и через чур похоже, чтобы хоть что-то откладывалось в разуме. ⠀Здесь проще сойти с ума. Минхо так подсказало его чутьё. Но он всё никак не бредил. Всё исследовал кусочки тканей, структуры костей. И всё терялось в памяти, как старые прочитанные книги, оставленные на полках собирать пылинки. И ничего из этих книг не вычитать. — Думаешь, он любит его? — спросил Сынмин, будто у трупа, из которого он так старательно выскребал поджелудочную железу. — Я редко задумываюсь о том, что он чувствует. Проще залезть в голову к этому мертвецу, чем хотя бы в сердце Хвана... ⠀Минхо навис над глазными яблоками с мутными почти чёрными радужками, вырезая их тонкими ножами. — Но, наверное, что-то сильное их связывает. Любовь? Пх, может, старый должок? — сволочьи смешки, упавшие прямо на бездыханное тело, бессовестно. — Ты совсем не сентиментальный, — шепнул Сынмин с разодранной щекой под маской. ⠀И к чему им вообще маски и перчатки? У Минхо она спущена на подбородок, просто не нужна. Здесь слишком чисто и пусто. А запах гнили, смерти и плоти давно привычен. Словно Минхо курил его. Пагубная зависимость. Здесь все зависимы. От денег, экспериментов, ароматов. — Не представляю любовь Хёнджина, — засмеялся Хо, — что-нибудь красное, с пытками? — Подчинение, связывания, извращения... Ха-ха! — Не завидую Ли Феликсу, — кто-то забрал у трупа все зубы. — Бедолога, — а кто-то трахею. ⠀Расхватав всё ценное и неценное, дорогое, дешёвое, сувенирное и трафейное из умершего, люди, которые звери, которые учёные-врачи и немножко безумцы разошлись. Остались только Сынмин и Минхо, пакующие труп в чёрный непроглядный мешок. — В реку? — жутко спокойно вздохнул Хо. — В реку. ⠀В реку с журчащим прибоем и синей сладкой водой, мигающей в лунном свете. Скорее речка. И Сынмину нравилась эта речка. Смотрел на неё и не мог ни о чём подумать, всё смывала. Все бренности, все тяжести, все пороки. ⠀Белый Mitsubishi с шорохом остановился у каменистого берега. Сынмин вышел из машины. Речка всё такая же, как и всегда. Текущая себе без цели. Какая-то обречённая, трагично и суетлево бежащая в никуда из никуда. И ей плевать на всё остальное. Есть только она и её путь. Простая никакая речка. ⠀Вот глядел он на водные струи и руки сами опускались. Подсохшая кровь с щеки, на которой зацветёт цветами сливы пышный шрам, трескалась и обращалась в тёмную труху. И эта речка однажды засохнет. Перестанет существовать. Всё обладает началом и концом. И всё погибает. Это неизменно. — Это неизменно... — с грустным выдохом шепнул Сынмин. — Ты мне не поможешь, мечтатель? — переливистый крик выдернул из забытия. ⠀Ким вернулся к машине. Помог Минхо выгрузить тело. Молния на мешке раскрылась. Растворители, кислоты, резко пахнущие порошки были высыпаны на остывшее болезненно голубое тело, как конфетная посыпка на торт. Сынмин перекрестился. — Эти грехи нам не искупить, — усмехнулся Минхо, на шее которого болтался мелкий крестик. ⠀И никто из них не верил. Ни в чудо, ни в бога. Но в людях, свершающих зло, ярко горело желание наказать себя, облегчить ношу своих деяний, поведать о кошмарах, что являются ночами. Вот и в них горело, сжигало в адском костре, в пожаре. ⠀Мешок с увядшим трупом был брошен в речку под свечением фар. Минхо зашагал к машине. Странная тишина тяготила его душу. Сынмина нет. — Эй! ⠀А он сидел на берегу, разглядывая переливы на мелких волнах. Ни о чём не думал. Всё смывало. Ничего не слышал и не говорил. — Сынмин? — не достучаться, не дотянуться, Минхо подсел к нему. ⠀Висящее и тяготящее душу молчание обрывала лишь стихия воды. Буйная. Задушить бы, уничтожить. — Думаешь, что-то выйдет из этого? Вернуть то, что уже мертво? — меланхолично проговорил Ким, словно болтая с ночью. ⠀Небосвод темнее застывшей плоти. В отражении зеркальной воды он хотя бы сверкал. А если просто смотреть наверх — пусто. И в Минхо пусто. — Возможно, — всё же сумел ответить и продолжил пялить в реку, она красивее. — Мы уже столько жизней убили. Ради какой-то одной. У нас не было на то права. Даже с теми, кто сам отдавал всё, что у них было... — голос Сынмина охрип, давил слёзы, подступающие прямо к горлу, — то, что умирает, должно же умереть. ⠀Минхо улыбнулся с какой-то искоркой надежды. Неясно на что надеялся. Он увёл руки за голову и завалился на траву, грезя: — Но если бы получилось, нам бы были Нобель. — Даже если получится, Хёнджин не позволит рассказать об этом миру... — Но если бы тебе всё таки выплатили премию? — по-кошачьи засверкал Хо и потянул Сынмина за край чёрной рубашки, роняя к себе на землю, марая одуванчиками и лютиками. — Купил бы квартиру в центре Сеула с панорамными окнами и повесился, — захохотал, по-зверски, — а ты? — А я бы пошёл в бордель и влюбился. — В проститутку? — Романтично, да? — хихикнул, чудовищно, — Хочу полюбить, но, сука, деньги не нужны... для этого. ⠀Сынмина что-то изнутри расцарапало. Кошки на душе, выпущенные туда с поводков Минхо. — Полюби, Минхо, полюби кого-нибудь, так чисто, чтобы не сойти с ума, как Хёнджин, — сломленно, сдавленно и искренне, Сынмин взглянул на звёзды, они такие же, сломанные, передавленные тяжестью космоса, но светящие так ярко. — Полюблю, — посмеялся... ⠀Минхо в последний раз посмеялся. Над своим же желанием. И дотащился до заведённой машины. Ему некогда влюбляться, ему пора резать людей.***
— Ну же, очнись, не спи, Феликс, молю... — плакал Хёнджин, топя слезами крошащиеся пальцы. ⠀Феликс опять заснул. И опять не проснулся. — Чёрт, пожалуйста! — безнадёга. ⠀Так это ощущалось. Пульса под ладонями Хёнджина, сжимающими таящее тело, не было. Остановился. Опять умер. — Ну пожалуйста... — не в силах кричать прошептал он сиплым голосом и зарыдал, упав на холодную грудь. ⠀Сердце не билось. Тумба возле койки ютила на себе металлический поднос с хирургическими инструментами, платки и салфетки. Хёнджин схватил кусок белой ткани, стирая свои слёзы, что так и сыпались, выливались речными потоками. Вздохи перебивались истеричными судорогами. Мокрый насквозь платок упал на лёд пола. Быть может, это всё напрасно? Который раз он видел умерщвление ангела? Рыдающие склеры заволочены плёнкой, линзами соли. Провернувшись в глазу, они вытекли. Хёнджин промакнул реки с лица салфеткой и бросил её к платку. ⠀Затягиваясь кислородом, отравленным и раздражающе чистым, смешанным с обеззараживателем, этилом и зелёнкой, он сжал в руках скальпель. Дурацкая железка. Хёнджин осторожно расстегнул пуговицы пиджака и пальцы его задрожали. — Проклятие! ⠀Сплошное проклятие. ⠀Он вырвал новую салфетку из коробки и промокнул веки. Выдохи и вдохи уняли тремор. Надрез. Ровная рана, линия вдоль груди. И с её окончанием новый ураган слёз. Шторм, буря. — Прости меня, Ликси... — Хёнджин никак не мог поймать все свои солевые дождинки. — Это была печень Минхо, — сухо хмыкнул Сынмин в проходе. — Свали, Ким. ⠀И Ким ушёл, закрыв дверь. А Минхо говорил ему, что успеет полюбить. И вот отдал себя на растерзание. Просто так, потому что Хван попросил, потому что здесь проще сбредить, а ему хотелось умереть с холодным разумом. Сынмин съехал по стене и поджал колени, зарываясь в них мокрыми глазами. ⠀Хёнджин не позволит себе остановится, не простит окончательного провала. Возложит что угодно на чашу, лишь бы перевесить смерть Феликса. ⠀Льющиеся слёзы Хвана разбивались о вырезанное сердце Ликса, что он держал в руках и отчаянно оживлял. Плач Сынмина засыхал на щеках, на месячном пунцовом шраме. Скоро он побелеет, как Минхо, брошенный в ту же реку, что и все трупы за плечами недо-безумцев. — Ну расправь же крылья...***
⠀На сиянии солнца, скрытого за тучами, проникающего в кухню через полупрозрачные шторы, можно было разглядеть пылинки, залетающие в рот, липнувшие на необычайные салатовые глаза. — Я зависим от тебя. ⠀Хёнджин до красноты на коже и белезны на костяшках сжал кружку, сдувая пар, разрисовывающий потолок и стены. Живой Феликс подполз пальцами до его руки и погладил выпирающую вену на тыльной стороне ладони. В ответ Хёнджин впустил его руку в свою, согревая о жар своего тела и крепкого напитка, жаль не водки. — Мне так говорили. Я столько... лечил тебя, спасал. И когда ты постоянно засыпал, — дыхание оборвалось вместе с прикосновением Феликса, — ты больше не просыпался, и приходилось опять вытаскивать тебя из этого коматоза. И, наверное, я спятил. Так многие думают. ⠀Ликс вслушивался в каждое слово, пытаясь поймать его глаза. Но они всё прыгали то на стол, то под него, то в окно, что таилось за спиной Хёнджина. И ему легче обернуться туда, к стеклу и небесам, чем посмотреть на свой наркотик, косяк и алкоголь. — Ты столько... целовал меня, чтобы заставить дышать? — едва ли слышно проронил Феликс. ⠀И раскраснел, прокрутив свои слова в голове ещё раз. — Очень много, моё серебро, постоянно, — Хёнджин тихо усмехнулся и накрыл лежащую рядом руку своей широкой пылающей ладонью, принимая удары пульса из его артерий внутрь себя, забиваясь в его ритм. ⠀Плохо получилось. Он не умел контролировать свое сердцебиение. А у Феликса оно слишком быстрое. Взволнованное. Он столько его ждал. Столько хотел ощутить вместе с ним. ⠀И видения Ликса, хоть и не давали ему полных полотен, с красками всех цветов, со всеми взглядами и улыбками, но они толкали его к этому мужчине. Это как посмотреть на одну картину Моне и возжелать узреть остальные. Прикоснувшись к его губам один раз, Феликс хотел ещё. ⠀Всё его тело разом дрогнуло, что Хёнджин ощутил пальцами. Душно. Форточка закрыта. Её можно было бы распахнуть и заполнить всю грудную клетку свежестью. Но у Феликса иной способ дышать. ⠀Он вышел из-за стола. Хёнджин его не отпускал. Лишь принимал бешеные стуки. Ликс обогнул квадратную доску с двумя кружками и пустой тарелкой. Остановился так близко. И наклонился, закусывая губы Хвана. На вкус они сладковатые. И невыносимо приятные, такие мягкие, нужные. Поцелуй углубился выдохом в рот Феликса. Хёнджин провёл горячим языком по зубам и нёбу. Кровавая вспышка в голове Ликса блеснула прямо в черноте закрытых век. Он промычал сквозь чужие губы, увидев страшные чёрные лужи и пятна в отражениях памяти, и опустился на бёдра Хёнджина. Слюна перемешалась вместе с языками в танце. ⠀Феликс выиискивал в этом поцелуе утешение, в Хване — насыщения. Не телесного, душевного. А Хван знал, как насытить его душу. Он ведь держал её, заточённую в сердце, своими собственными руками, дохрена раз. И вот теперь они проплывали по спине Ликса, прижимая сильнее, пряча от пугающего воображения. Тепло распространилось в воздухе, вытесняя всё остальное. Духота прошла, испарилась. Феликс смял нижнюю пухлую губу Хёнджина, чуть прикусив её, и отстранился, растягивая тоненькую кристальную леску. Увидев её сверкание, Ликс вновь приластился ближе и вылизал с самого рта. — Вкусно? — сияюще усмехнулся Хёнджин, не переставая обнимать. ⠀Щёки Феликса взорвались малиновыми феейерверками, зардели ещё ярче. Уши от охрипшего полушепчущего голоса налились розово-красным. Он примкнул к шее, зарываясь куда-то в гортань, мельком целуя. И его это тешило, ему нравилось краснеть рядом с ним и неловко прятаться в нём же. ⠀Хёнджин гладил по спине, задевая кости, которые могли стать крыльями. Он наконец смог услышать это дыхание, донести на руках до постели под вечер и вклоть что-то в ночи. А изумрудные глаза даже в темноте светили изумрудными огнями. И в ней Феликс задыхался.