***
Вскоре после того, как Эймонд родился, одна из повитух, бывших с Алисентой в ту ночь, сломала себе шею, поскользнувшись на крутой лестнице. Еще одна девушка однажды пропала из замка, а через несколько дней река вынесла вздувшийся труп. Помогавшую им служанку нашли повесившейся, бедняжка, должно быть, не выдержала внимания со стороны стражников. Уважаемый мейстер, сказавший Алисенте, что никогда не встречал таких случаев, но, кажется, читал о чем-то таком когда-то давно и помнил достаточно, чтобы сказать, что жизни ребенка ничего не угрожает, отравился, поевши тушеных грибов. Месяцами и годами Алисента ревностно оберегала сына, отказываясь от помощи всех служанок и прогоняя их прочь из комнаты, когда ребенку приходило время поменять пеленки или когда нужно было искупать его. Все это она делала сама, твердо повторяя про себя: «Все в порядке, все в порядке, мой сын нормальный». Эймонд рос, и взгляд со стороны никогда бы не отличил его от обычного мальчика и, потом, юноши. А Алисента знала, прекрасно знала, чем мальчики могут заниматься друг с другом и чем они могут мериться, так что снова и снова она повторяла ему: «Ты не должен себя никому показывать, это неприлично, это наш маленький секрет, ты же умеешь хранить секреты, сыночек?». Эймонд смотрел на нее серьезными ясными глазами и кивал. И, она знала, не было такого, чтобы он ослушался ее. А она продолжала повторять себе «мой сын — нормальный, мой сын — такой же мужчина, как и все». Она говорила это про себя, даже когда он начал кровить, точно женщина, только реже. Даже когда он прибежал к ней в слезах, думая, что умирает, но зная, что это все еще их маленький секрет, о котором больше никто ничего не должен знать. Едва сдерживая что-то истерическое и надрывное, поднимающееся изнутри, Алисента успокоила его, повторяя-повторяя-повторяя, как заведенная, «это наш маленький секрет, родной, только наш с тобой секрет, ты не должен никому об этом говорить». Она не понимала. Она решительно ничего не понимала. Эймонд рос мужчиной. Он был еще мал, но она уже знала, что он будет крепким и высоким. У него не росла грудь. Он не был девочкой. Он оседлал самого большого дракона Таргариенов, он прекрасно фехтовал, не уступая в драке Эйгону, который, будучи старше, был больше и сильнее. У него сломался, как у всех мальчиков ломается, голос. Потерявши глаз, он стал еще яростнее в обращении с мечом и кинжалами. Спросить было не у кого. Выдать такую позорную тайну было для Алисенты хуже смерти. Так подвести Эймонда она не могла. И она молчала. И делала вид, что все нормально. Что ее сын нормальный. И Эймонд молчал. И никогда ничего никому не говорил и никогда ничего у нее не спрашивал. И Алисента не знала, что будет дальше, но она была уверена, что никто ничего не знает. Ровно до того момента, как Деймон Таргариен пришел к ней на следующее утро после семейного пира. — Ты планировала скрывать это всю его жизнь? — спросил Деймон с самым скучающим видом на лице, будто глупость, которую он в этом видел, утомляла его до смерти. — Кто бы женился на нем, учитывая его… деликатное положение? Представляешь ли ты, что бы могло случиться, если бы кто-то другой учуял его, и… — Учуял? — переспросила Алисента ровным не дрогнувшим голосом, но губы она сжимала так плотно, что явно была на грани срыва. Деймон терпеливо вздохнул. — Твой сын — zaldrīzo ānogar, — сказал он. — Это значит, что он не просто обычный мужчина, — продолжил Деймон, потому что у Алисенты был вид, словно она не хотела вслух признавать, что не понимает, что это значит. — Это значит, что он способен выносить ребенка и… — Эймонд — не женщина, — сказала Алисента быстро, посерев сильнее. — Конечно, нет, — Деймон фыркнул. — Он — ānogar. И случись в нашей семье еще один zaldrīzo nūmo вроде нас с Рейнирой, он может быть не столь вежлив и обходителен, чтобы не взять его в ту же секунду, как только почувствует запах. — И что ты предлагаешь? Деймон улыбнулся и встал. — У нас с Рейнирой не может быть своих детей, — сказал он. — Как будто ее это когда-то останавливало, — пробормотала Алисента себе под нос. Деймон пропустил мимо ушей и продолжил, сделав к ней шаг, а она, вздрогнув, отступила назад: — … так как мы оба zaldrīzo nūmo. И по древней валирийской традиции, когда такое происходит, супруги имеют право взять свободного ānogar себе, если такой есть в семье. Алисента посерела сильнее. Деймон с Рейнирой пытались завести общих детей и раньше, много раз. Но обычные женщины не годились для этого, никто из них не мог выносить детей двух драконов. Выкидыш за выкидышем — надежда гасла. Они прекрасно понимали, что им нужен или нужна ānogar, но таких людей можно было найти только среди Таргариенов или Веларионов. Но из ānogar Деймон знал только Лейнора. До вчерашнего вечера. — Вы хотите, чтобы я отдала Эймонда вам? Просто отдала, как какую-то шл… — Заметь, — Деймон улыбнулся мягче. — Не я это сказал. Это древняя валирийская традиция, а ты ведь за то, чтобы чтить традиции, разве нет? Кроме того, это укрепит нашу семью. Да и гораздо лучше будет, если он понесет от нас с Рейнирой, чем от… — Понесет, — повторила Алисента медленно. Деймон дал ей время прокрутить эту мысль в голове. — Я тебя услышала, — сказала она медленно, закрыв глаза и слегка дернув руками, будто хотела закрыть и уши. — Но я не могу так просто… мне нужно узнать, что по этому поводу думает Визерис. — О, он будет в восторге, — отмахнулся Деймон. — Визерис всегда очень трепетно относился к… укреплению семьи. Алисента ничего не ответила, но побледнела сильнее. Тогда Деймон понял: — О… он ничего не знает. Ты ничего ему не сказала. Когда растерянная Алисента снова ничего не сказала, Деймон усмехнулся: — Моему дорогому брату будет интересно узнать, что ты скрыла такое благословение прямо у него под носом. В давние времена такие, как мы с Рейнирой, и такие, как Эймонд, считались ближе к драконам, чем кто-либо еще. Впрочем, всем стоило догадаться раньше. Нет теперь ничего удивительного в том, что Эймонд подчинил себе Вхагар, будучи ребенком сразу после того, как она лишилась всадницы. К Визерису Деймон отправился с Рейнирой. Алисента пошла с ними тоже, торопясь рассказать ему свою версию событий и объясниться. Визерис выслушал их: Деймон напомнил ему о старой валирийской традиции, бравшей начало из времен, когда кровь дракона в их семье была гуще, и zaldrīzo riñar рождались чаще. Тогда если мужчина и женщина nūmo вступали в брак, они имели право на незанятого ānogar из семьи, который или которая выносила бы им детей. Визерис поначалу выглядел немного ошарашенным. С превеликим трудом Деймон проглотил ремарку о том, что Визерис просто злится, что Деймон вот уже второго его ребенка подкладывает под себя. Визерис велел послать за Эймондом и опытным мейстером. И когда Эймонд пришел, то замер в дверях, увидев родителей, Деймона с Рейнирой и мейстера. Он окинул всех присутствующих взглядом, встревоженно посмотрел на Алисенту и, опомнившись достаточно, чтобы поздороваться со всеми, поджал губы так, что они сомкнулись в тонкую черную нить. Визерис велел осмотреть принца. Пока мейстер был занят этим за ширмой, никто не проронил ни слова. Алисента была белее мела. — Почему ты умолчала об этом? — спросил Визерис, когда мейстер (когда родилась Рейнира, он был помощником того мейстера, что принимал роды Эйммы, так что о подобных случаях в семье Таргариенов он знал не только из книг) заключил, что Эймонд действительно zaldrīzo ānogar. Алисента набрала воздуха в грудь, но так ничего и не сказала, а Визерис, хоть и выглядел раздраженным, не стал дожиться ответа. — Когда ты родилась, — сказал он, обратившись к Рейнире. Голос его звучал ровно и уверенно, должно быть, вчерашнее семейное празднество действительно очень благотворно на него повлияло, — я беспокоился, что тебе не найдется подходящей пары. «А обо мне почему-то никто никогда не беспокоился», — устало подумал Деймон, вспомнив предыдущих своих жен. Может, не будь он nūmo, Лейна не погибла бы в родах. — Как печально вышло с Лейнором, — добавил Визерис скорее себе под нос, чем всем присутствующим. — Не уберечь такую редкость… Визерис согласился с тем, что это укрепит их семью и совсем растрогался от слов Рейниры о том, что чем больше детей, тем лучше. Деймон добавил, в своей манере не слишком заботясь о подборе слов, что ни с кем другим Эймонд в любом случае детей сделать не сможет. Ānogar, по крайней мере те, что из рода Таргариенов, способны понести только от nūmo, nūmo же пусть и способны оплодотворить обычных женщин, те редко могут выносить от них полноценного живого ребенка и не умереть в процессе. Эймонд слушал их разговор молча, застыв бледным изваянием. Он, казалось, даже почти не дышал и не моргал, смотря перед собой. Деймон то и дело бросал на него любующийся взгляд. Племянником тяжело было не любоваться, его не портил ни шрам, ни навечно закрытый глаз, ни проступившая нервная бледность, ни плотно поджатые губы. Ощущая его запах, Деймон вдруг понял, что Эймонд должен чувствовать их с Рейнирой тоже. Он, впрочем, никак это не выражал. Алисента, сидевшая рядом, тоже была бледна. — Значит, решено, — сказал Визерис в конце концов. Видно было, что компания его утомила, и ему нужно было прилечь. — Решено? — переспросила Алисента медленно. — Согласно валирийской традиции, — протянул Визерис, — Эймонд отправится вместе с Деймоном и Рейнирой в Драконий Камень и станет их zaldrīzo ānogar. Как хорошо, однако, сложилось, — добавил он почти мечтательно. А потом словно вспомнил, что виновник торжества все это время находился прямо здесь, и повернулся к нему. — Эймонд? Эймонд приоткрыл губы и тут же снова сомкнул их, будто испугавшись того, что может вылететь у него изо рта. Он заметно сглотнул, выдохнул, расслабил черты лица и тогда тихо сказал: — Да, отец. Деймон приподнял брови. Он совершенно не ждал от своенравного племянника такой покорности. Он ждал жаркой ссоры на грани с дракой. Алисента тоже уставилась на Эймонда удивленно. Тоже, должно быть, была уверена, что он сейчас закричит. Эймонд сидел, теперь подняв взгляд, но все еще смотрел мимо всех них, крепко сжимая переплетенные пальцы.***
Эймонд всегда знал, что с ним что-то не так. Чем чаще мать повторяла «все в порядке, все нормально, просто это наш маленький секрет, о котором никому нельзя говорить» (а повторяла она это часто), тем отчетливее он это понимал. Он отличался. Он отличался от других мальчиков, но девочкой он не был тоже. В нем было столько того, что нужно было прятать, что постепенно все это спрессовалась внутри него в плотный клубок колючей шерсти. Он научился управляться собственным телом так, чтобы оно не раздражало его, научился фехтовать и драться, но, переодеваясь, по-прежнему всегда закрывал глаз. И, пожалуй, так можно было бы прожить. Он не представлял, что будет делать с женой, когда она у него появится, не представлял, появится ли она вообще, сосватает ли мать его за кого-либо, но все это казалось далекой перспективой нескольких последующих лет. Но потом что-то случилось. Что-то случилось, и мир секретов, который они с матерью выстроили вокруг него, обрушился. И отец взглянул на него впервые за, кажется, годы. Взглянул, только чтобы сказать, что по валирийской традиции теперь он принадлежит не себе, что теперь он вместе с Рейнирой и Деймоном отправится на Драконий Камень, потому что у них есть на него некое родовое право, и, да, укрепит это отношения между их семьями и обеспечит им союз на годы вперед. От возмущения, от досады и бесконечной обиды Эймонд до сих пор не мог дышать. Горло ему сжимало тисками. Внутри у него все выжигало пониманием того, что он оказался не больше, чем мешком со звенящими монетами. Ни с кем из его семьи не случилось того же, даже (он немного корил себя за это «даже», но Эймонд знал достаточно о том, как работает мир, чтобы эта мысль имела право на существование) Хелейна удостоилась участи лучше, чем он. Никто никогда не воспользуется ей, чтобы «гарантировать мир» или что-то в этом духе, никто никогда не заставит ее покидать свой дом. По крайней мере, Вхагар была с ним. Деймон разве что, окинув ее знающим взглядом, пробормотал: «Ей будет очень тесно на Драконьем Камне». Но никто не воспротивился тому, чтобы Эймонд полетел на ней, и никто не поставил под вопрос его на нее право. Пожалуй, какое-то время это было то, что беспокоило его больше всего. Но Вхагар по-прежнему была только его.***
— Мама, — позвал Люк. Рейнира повернулась к нему и тепло улыбнулась. — Я не отвлеку тебя надолго. — Что такое? — спросила Рейнира, протянув к нему руку, и Люк подошел ближе, все еще пытаясь прикинуть, как спросить так, чтобы не показаться невежливым. — А как долго дядя Эймонд будет оставаться у нас? Эймонд находился на Драконьем Камне уже пару дней. Люк отказывался признаваться даже себе, что внутренне вздрагивал всякий раз, как видел его. Он не так много времени проводил в самом замке и чаще всего находился рядом с огромной Вхагар, которую видно было из окон, выходящих на восточную часть острова, но легче от этого не становилось. Дядя казался ему печальным, но оттого сильнее пугал его ледяной взгляд — Люк был уверен, что Эймонд готов откусить ему голову, стоит зазеваться. Улыбка Рейниры слегка дрогнула. Она положила ладонь Люку между лопаток, потерев, и потянула его неторопливо пройтись, все еще придерживая. — Он… побудет у нас еще какое-то… длительное время, — сказала она медленно, делая паузы между словами. Тон показался Люку странным. Он прочистил горло. — Это так необходимо? — Я знаю, что, когда вы были детьми, отношения… не ладились. Но детские обиды стоит оставить в прошлом. «Скажи это ему», — подумал Люк мрачно. — Это, безусловно, так, — сказал он, подбирая слова. — И мы уже не дети. Но я все не могу понять, зачем он здесь… — Он здесь, потому что такова древняя валирийская традиция, — сказала Рейнира загадочно. — И что же гласит эта традиция? — переспросил Люк осторожно. Когда Рейнира объяснила ему, он понял, что вряд ли сможет смотреть на дядю так же, как прежде. А еще он понял, что дядя тут действительно надолго.***
Эймонд забрался на шею Вхагар, сев впереди седла. Так он ощущал под собой драконью шкуру, чувствовал медленное дыхание и мощное сердце. Вхагар была теплой после целого дня на солнце. Эймонд лег на нее и прижался щекой к чешуе, закрыв глаза. От нее пахло каменной пылью, солнцем и небом. Она дремала, нисколько не обращая внимание на его мельтешение, и Эймонд понадеялся, что не разбудит ее. Если Вхагар сейчас двинется, он скорее всего просто с нее слетит, а падать высоко. Он мог случайно свернуть себе шею, и тогда все закончилось бы. Эймонд зажмурился, прижимаясь к шкуре Вхагар лбом, стараясь покрепче ухватиться за нее руками, но шея драконицы была настолько широкой, что хвататься было не за что. На ней было спокойно. Вхагар была его личной неприступной крепостью, за стенами которой он мог спрятаться от всего мира. Он слушал, как она дышит, и, расслабившись, старался дышать с ней в такт. Делать это приходило медленно, так медленно, что у него начинала болеть грудь, не вмещая столько воздуха. Разговаривать с ней не хотелось, Эймонд не ощущал в том нужды — она словно и без всяких глупых человечьих слов уже впитала все его печали и тревоги и просто была здесь для него. Эймонд бы хотел вот так остаться с ней. Греться вместе с ней под солнцем. Уметь дышать огнем. Он почти задремал вместе с Вхагар, убаюканный всепоглощающим ощущением безопасности и ее теплом, когда из полудремы его вырвало звонкое: — Qȳbor! Эймонд вздрогнул, резко выпрямляясь, и испуганно схватился за Вхагар, напрягая бедра и руки, пытаясь на ней удержаться. Она зашевелилась, приподнимая голову, зарокотала. Сердце у Эймонда ухнуло, дыхание перехватило. — Lykiri, Vhagar! — закричал он. — Lykiri! Вхагар медленно повернула голову и невпечатленно покосилась на него глазом, а потом снова опустила ее, подаваясь все же вперед, приоткрывая пасть на нарушителя их спокойствия. Люцерис с высоты холки Вхагар был не больше лягушонка. Она бы заглотила его в один присест. И он был бы не против. Застарелая кипучая злоба поднималась в нем всякий раз, как Люцерис попадался ему в поле зрения, но, размышляя здраво, убивать племянника было бы слишком опрометчиво. — Lykiri! — повторил Эймонд, скрипнув зубами, и откинулся назад, заводя за спину руки и хватаясь за высокие передние луки седла, чтобы не свалиться. Будь он с Вхагар наедине, его бы не слишком это волновало, но упасть с дракона при Люцерисе было бы просто унизительно и невероятно глупо. — Дорогой племянник! — воскликнул он. — Что тебе нужно? — Я бы хотел примириться с тобой, дядя, — сказал Люцерис. Он стоял, смешно задрав темную голову, а Эймонд не собирался спускаться к нему. — Теперь, когда ты здесь, мы часто будем друг друга видеть. Я не хотел бы расстраивать матушку нашими ссорами. — Я не стану вставать у тебя на пути, если ты не станешь вставать на моем, — отозвался Эймонд. Люцерис поджал губы. — Хорошо, дядя, — сказал он. — Это взаимно. Эймонд про себя фыркнул. Он находился здесь только второй день и уже умирал от скуки. Здесь мало что происходило. Огромный темный замок пусть и был обжит, создавал неприятное впечатление. Эймонду выделили просторные покои, вид из маленького окна открывался на море, и солнце заглядывало к нему с самого утра. На Драконьем Камне Эймонд был совсем один, лишь Вхагар оставалась с ним. Она могла бы защитить его от чего угодно, от любых вражеских стрел и мечей, но спасти от родственников и самого себя была не в состоянии. Сколько бы мать ни пыталась это сделать, не справилась и она. Единственным развлечением Эймонда пока что было выпрыгивать на Люцериса из-за углов темных коридоров по несколько раз на дню. Тот очень смешно дергался и торопливо пытался придать себе важный невозмутимый вид. Остановит ли Эймонда только что случившаяся маленькая договоренность? Очень вряд ли. Люцерис почему-то не уходил и так и смотрел на него. И Эймонд вдруг с удушающей четкостью осознал: о том, для чего он здесь, очень скоро узнают… ну, все. Потому что беременность (всякий раз, как он думал об этом, примеряя на себя, он не чувствовал ничего, ведь невозможно было поверить, что это то, ради чего он здесь) не может быть незаметна. И Люцерис узнает об этом тоже… если уже не знает, если Рейнира уже не рассказала ему. От этой мысли у Эймонда крошечными иголочками закололо лицо. Он снова покосился на Люцериса, пытаясь вглядеться в выражение его глаз, но не находил там ничего особенного. И ведь не только Люцерис узнает или уже знает. Джекейрис, Джоффри, весь двор Рейниры. Узнает Эйгон и Хелейна. Эймонд малодушно ничего не сказал им о своем отбытии. Узнает вся семья, весь отцовский двор. Самый большой его секрет перестанет быть секретом. Нет. Уже перестал. — Ты хотел что-то еще, дорогой племянник? — спросил Эймонд, потому что Люк так и смотрел на него. — Нет, — ответил Люцерис. — Хорошего дня, дядя. Когда Эймонда вечером того же дня пригласили в покои хозяев замка на ужин, он сразу понял, что его не просто вино пить зовут. Нет, какое-то время они правда сидели за ужином. Рейнира, бывшая только в легком нательном ночном платье, с Деймоном — он к ночи не переоделся, оставаясь в штанах и рубахе — смеялись через слово и чуть ли не кормили друг друга с ложек. Эймонд же почти не дышал, чувствуя себя так, словно его присутствие вовсе не замечают. Может, оно и к лучшему. Он никогда не видел, чтобы его родители вели себя так друг с другом. Так свободно и просто. Между Алисентой и Визерисом всегда оставалась какая-то чопорная холодность, непреодолимая дистанция, которую они никогда не сокращали, будучи на людях и, как Эймонду думалось, даже будучи только вдвоем. Рейнира с Деймоном же вели себя так, словно всю жизнь дышали одним воздухом и думали одни и те же мысли, понимая друг друга с полуслова и полужеста. Наверное, в браке редко кому так везет. — Ты ничего не ешь, — заметила Рейнира, обратившись к Эймонду впервые за все время, что он сидел рядом с ними. — Тебе не нравится? Мы можем приказать приготовить, что ты любишь. — Зачем все это? — спросил Эймонд медленно, чувствуя, что губы у него задеревенели, но он упрямо продолжал говорить, держа голову приподнятой, но смотря куда-то между Рейнирой и Деймоном. — Мы все и так знаем, для чего я здесь. Не нужно… всего этого. Деймон вздохнул, и в этом вздохе слышалось «а я говорил». Рейнира встала. Эймонд напрягся, смотря на нее напряженно, но она только подошла к нему и протянула руку. С распущенными волосами она выглядела почти трогательно. Эймонд руку не принял и встал сам. Повернулся к кровати, и сердце у него заколотилось прямо в горле. Он его сглотнул и присел на край. Когда Рейнира попыталась поцеловать его, Эймонд увернулся, отворачивая лицо. Он поджал губы, медленно дыша. Взгляд он держал опущенным, не мог заставить себя поднять глаз. Прикосновения раздражали его, хоть и не было неприятны сами по себе. Эймонд просто не понимал, зачем это. Просто старался не свихнуться от стыда и понимания того, зачем он здесь, а не выпустить из груди жгучую концентрированную ярость тоже оказалось очень тяжело. Он чувствовал губы Рейниры на своей челюсти, теплую руку на шее. Эта же рука медленно опустилась ниже, легла ему на грудь, пытаясь забраться под дублет. — Ты же видишь, он не хочет, — вздохнул Деймон. Эймонд вздрогнул. Рейнира отстранилась от него и вздохнула тоже. Несколько секунд его не касались, только шуршали. Эймонд так и не решился посмотреть на них, но тут его обхватили широкие горячие ладони и с легкостью уложили на постель. Лицом вверх. Он почему-то думал, что его уткнут мордой вниз. Эймонд повернул голову вбок, прижимаясь зрячей половиной лица к подушке. — Iksā se ēlī naejot gūrogon zirȳla, — сказал Деймон Рейнире. Эймонду обожгло лицо. Рейнира — nūmo. Эймонд не был с женщинами раньше, но имел представление о том, что у них должно быть, а чего нет (Эйгон однажды притащил его в бордель несколько лет назад), но Рейнира обычной женщиной не была. — Разденься, — сказала она Эймонду и отодвинулась. Эймонд понял, что руки у него слегка дрожали. Он разозлился: да что он, овца на заклании? Эйгон таскал в свои покои девок чаще, чем пил, и то и дело отмахивался от матери: «Что им? Сунул-высунул, а она встала, отряхнулась и ушла». Может, это правда все не так уж и страшно, сущий пустяк, а переживает Эймонд зря. Было тихо. Было так тихо, трещал огонь в камине, да и только. Эймонд слышал свое колотящееся сердце. Рейнира смотрела на него молча. Деймон смотрел на них обоих. Его взгляд был таким тяжелым. Верхнюю одежду Эймонд снял, запоздало подумав, что оставил нож в подкладе дублета. Потом в нерешительности замер, упрямо смотря вниз, мимо nūmo. И вздрогнул, когда прохладные руки Рейниры коснулись его рук, отнимая их от ворота рубашки, и стали сами растягивать шнуровку. — Kesi daor ōdrikagon ao, — сказала она, и Эймонд посмотрел в ее лицо, даже не пытаясь скрыть всю сжатую внутри тугую кипящую мелкими пузырьками ярость. Рейнира же в ответ смотрела совершенно спокойно. Немного, как ему показалось, даже с едва проглядывающим сочувствием. Пусть она уже закончит с этим, пусть возьмет то, что ей нужно, и… Эймонд покосился на Деймона: тот сидел в кресле сбоку кровати и просто наблюдал за ними. Он так и будет здесь, будет наблюдать за всем этим, будет… Эймонд почувствовал, как неотвратимо и бесконтрольно краснеет. Он вдруг понял, что его сейчас разденут. Что его уродство увидят, выставят на обозрение. И Рейниру захотелось отпихнуть — у него бы хватило сил — отпихнуть так, чтобы она ударилась головой об пол и никогда больше не встала. Она раздела его сама. Эймонд слишком остро почувствовал, что он единственный, кто обнажен в этой комнате. Он стиснул зубы так, что они заныли, вперился взглядом в противоположную от Деймона стену. Дыхание вырывалось из его груди слишком громкое. — Не нужно так переживать, — сказала Рейнира, в голосе слышалась ободряющая улыбка. Эймонд на нее не смотрел. От стыда ему не хватало воздуха. — У меня все тоже не так просто здесь. Ты можешь посмотреть. Смотреть Эймонду никуда и ни на что не хотелось. Пальцы Рейниры мягко огладили его ребра, опускаясь ниже. Эймонд зажмурил глаз, медленно дыша, считая вдохи-выдохи, но это ему не особо помогло — стоило ощутить ее легкие щекотные прикосновения на животе, на выступающих тазовых костях, как он весь покрылся мурашками. Наверное, от холода все-таки, не от прикосновений. Эймонд сжал зубы и стиснул пальцы на простыни. И вздрогнул всем телом, ощутив пальцы Рейниры между ног. Проигнорировав его мягкий маленький член, она опустила руку туда, где у нормальных мужчин есть мошонка, и пальцы, показавшиеся прохладными, проскользнули между складок, слегка надавливая на вход. И покраснел, потому что услышал, как она выдохнула «тшш-тшш», как будто успокаивала встревоженного зверька. — Совсем сухой, — прошептала Рейнира таким тоном, словно полушутливо отчитывала маленького сына. Она касалась его там, где он сам себя никогда не трогал, потому что боялся или потому что испытывал неясное отвращение. У мужчин этого быть не должно — а у него было, поэтому он лежит здесь, готовясь к тому, что сегодня его возьмут, а не у себя дома в Королевской Гавани. Рейнира гладила его между складок, водя пальцами вверх-вниз, ощутимо прижимая их, и вообще-то это не было неприятно. Эймонд вообще ожидал, что это будет не так. Что ему вставят сразу же, что это будет больно, потому что, наверное, в первый раз больно должно быть. Но пока Рейнира только гладила его и второй рукой то и дело мяла бок или бедро. — Ох, никак не расслабишься, да, — прошептала она слишком бархатно, слишком интимно. Эймонд укусил себя за щеку. — Sepār gūrogon zirȳla, — сказал Деймон негромко и низко. Эймонд вздрогнул и бездумно повернулся на внезапный звук. Деймон так и сидел сбоку от кровати в кресле и неторопливо трогал себя. Он оставался в одежде, только растянул шнуровки. И смотрел. Глаза казались почти черными. — Возьми масло. Эймонд отвернулся, медленно дыша. Когда Рейнира потянулась куда-то, наверное, за этим самым маслом, он все-таки украдкой взглянул на нее. Она не разделась, только перекрутила подол своего ночного платья так, чтобы он оставался выше бедер. И между ног у нее он действительно увидел то, чего у женщины вроде как быть не должно. Это что-то, даже будучи напряженным, было небольшим, и в сочетании с ее мягкими на вид округлыми бедрами выглядело просто диковато. Эймонд, впрочем, вряд ли выглядел лучше. Он отвернулся опять и замер так, чувствуя, как похолодели кончики пальцев, как у него слегка крутит в животе от волнения, и как это все… Неправильно. Рейнира мягко положила ладонь на его колено и потянула, вынуждая снова развести ноги. Они ощущались ватными. У него дрожало под коленями. Масло оказалось холодным. Рейнира, которая прижалась к нему почти вплотную — теплой. Эймонд ждал, что будет больно. Что-то ему подсказывало, что должно было быть. Когда больно стало, но слишком слабо, он даже ощутил досаду. Так проще было бы ненавидеть то, что происходит. Рейнира не торопилась. Сжимала его за бедра, тяжело дышала. Не двигалась, давая ему время привыкнуть. По-настоящему больно, на самом деле, даже и не было, — просто неприятно тянуло. Он вдруг понял, что… чувствует их. Запах. Запах лежал в комнате тяжелым шлейфом. Он никогда раньше не чувствовал ничего подобного, но узнал его сразу, и понял, что от него немного мутнеет в голове. От него хотелось спрятаться — просто потому, что еще хотелось уткнуться не то в Деймона, не то в Рейниру и дышать-дышать, насколько хватит места в груди. Еще не хватало. Эймонд торопливо сморгнул это наваждение, пытаясь сосредоточиться на чем-то еще. На этом неприятном ощущении внутри, например. Она не торопилась, но от каждого движения ему казалось, что внутри что-то едва-едва надрывается или просто близко к этому. А каждый раз, как Рейнира подавалась вперед, почти прижимаясь к нему бедрами, то упиралась внутри во что-то — наверное, в нем просто кончалось место — и это тоже было больно. Недостаточно, конечно, чтобы нельзя было терпеть, но приятного в этом всем не было ничего. Эймонд устало подумал: и ради этого люди готовы изменять, даже зная, чем это может грозить? Насколько же оно того не стоит. Рейнира, впрочем, часто жарко дышала. Ей, наверное, было хорошо. Эймонд услышал, как Деймон встал с кресла и подошел. Эймонда он не коснулся, но забрался на постель позади Рейниры, а горячая ладонь легла Эймонду на ногу. Эймонд решился взглянуть: Деймон сидел теперь сзади Рейниры, обнимал ее, сжимая грудь в ладони через легкую ткань, и жадно целовал. Второй рукой он придерживал Эймонда за лодыжку — ладонь казалась просто раскаленной. Рейнира негромко постанывала Деймону в губы, не переставая толкаться, только теперь неглубоко и часто. Внутри это было почти не ощутимо, но Эймонд чувствовал, как натирался вход. — Issa olvie ȳrda, — прошептала Рейнира Деймону в губы, снова тянясь за поцелуем. Деймон поцеловал ее. А потом посмотрел прямо на Эймонда. Их взгляды пересеклись, и Эймонд почему-то не сразу нашелся с тем, чтобы отвернуться. А Деймон, глядя на него, сказал разборчивым шепотом, обращаясь, тем не менее, только к жене: — Daor syt bōsa. Kessa daor sagon iā run tolī zȳhon ēlī sikagon. Эймонд вздрогнул и слабо дернулся. На это рука Рейниры сильнее вцепилась в его бедро, а рука Деймона — в его ногу. Рейнира негромко ахнула, оцарапав ему бедро. Она остановилась, громко выдохнула и медленно отстранилась от него. Вышла — стало холодно. И Эймонд почувствовал, как из него течет, быстро остывая на воздухе. И на какое-то мгновение он решил, что это все. Его оставят одного, и… А потом место Рейниры занял Деймон, и Эймонд сначала хотел возмутиться, а потом сильнее вжался в подушку зрячей половиной лица. Он здесь, чтобы сделать детей им. Им обоим. Руки Деймона были горячее, грубее и увереннее. Сжали Эймонда за бедра с силой, пальцы огладили царапину, оставленную Рейнирой. Деймон оказался больше Рейниры, но по маслу и ее же семени он вошел легко. Больно больше не было, хотя размер и ощущался. Эймонд негромко ухнул и тут же задержал дыхание, пытаясь больше не издавать звуков. Он понял, что его тело как будто привыкло и сдалось. И когда Деймон сделал первое движение, с силой толкнувшись внутрь так, что прижался бедрами, все еще покрытыми одеждой, к бедрам Эймонда, то там, внутри, что-то слишком сладко укололо. Эймонд делал вид, что происходящее ему неинтересно. Но с каждой утекающей секундой, с каждым собственным громким выдохом и каждым движением Деймона (Деймон в отличие от Рейниры двигался так, как будто для него трахать кого-то было так же естественно, как дышать), которое выбивало из груди воздух и***
— С ним я чувствую себя насильником, — пробормотал Деймон недовольно. Он совершенно не выглядел сытым, как обычно после секса, а казался раздраженным и даже почти злым, а в глазах ярко блестела какая-то неуемная энергия. Он стучал пальцами по постели, как будто отбивая ритм барабанов. — Так не пойдет. Они остались вдвоем и теперь готовились ко сну. В комнате все еще висел запах ушедшего Эймонда. — И чего же ты хочешь? — спросила Рейнира. Ей, впрочем, тоже совершенно не хотелось брать Эймонда силой, причиняя ему страдания. — Взять силой я могу всегда, — отозвался Деймон. — Да любой может. Это не какая-то великая наука. Я же хочу получать то, что мое по праву. И чтобы ты получала то же. Рейнира улыбнулась. — Поэтому ты не убил меня в детстве, когда мог оставить отца без наследников и занять Железный Трон, хотя шансов у тебя было предостаточно? — Ты слишком хорошо меня знаешь, — отозвался Деймон мягко, перестав стучать рукой. — Поэтому я твоя жена. Он улыбнулся — это была очень мягкая, но лисья улыбка — и поцеловал ее. Не подтянув к себе, как мог бы — а потянувшись к ней сам, и горячая рука легла Рейнире на лицо, придерживая. — От тебя все еще пахнет им, — заметила Рейнира тихо. — От тебя пахнет им не меньше, — парировал Деймон. Он отодвинулся, окинул ее блестящим взглядом и стремительно подался вперед, роняя теперь Рейниру на постель и оказываясь сверху. Глаза у него стали диковатые, зрачок — огромным. — Я почти ревную. Рейнира хмыкнула. — Мой муж — ты, — заверила она, подняв руку, чтобы пригладить его волосы, заправляя упавшие вниз пряди за ухо. — Эймонд здесь, только чтобы дать нам детей. — Как удобно, — сказал Деймон, понижая голос и пригибаясь к ней ближе, — что я могу трахать тебя сколько угодно без последствий. Рейнира в ответ на это дала ему легкую игривую пощечину. Деймон, поддавшись, повернул голову вбок, оскорбленно-смиренно прикрыв глаза.