Плоть

Стоять Эймонд не мог, так что в зал принесли кресло, а Деймон помог ему добраться до него и сесть. Даже от короткого перехода по коридорам у Эймонда закружилась голове и заныло все между ног, и ему потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Сидеть, пока все стоят, ему не нравилось, но и стоять он не мог — а пропускать совет не хотел тоже — все это касалось его семьи. Его семьи. Он выносил для Рейниры с Деймоном почти трех детей, но своей семьей по-прежнему считал тех, кто был сейчас в Королевской Гавани. Никак иначе быть не могло, и неважно, что могло между ними произойти. Эймонд подумал про брата и понял, что не испытывает к нему ни ненависти, ни гнева. Только какую-то усталую вымученную досаду. Эйгон теперь был королем. Эймонд едва ли мог представить менее подходящую на эту роль кандидатуру. Это Эйгону нужно было родиться тем, кем родился Эймонд. Он бы только рад был не иметь никакой ответственности и лежать в постели дни напролет. Впрочем, запрет на распитие вина свел бы его с ума. Эймонда бы тогда сейчас короновали в Королевской Гавани. Он тяжело вздохнул, едва слушая Деймона. Тот перечислял силы сторон возможного вооруженного конфликта, становившегося все реальнее с каждой проходящей минутой. Эймонд слушал в пол-уха, не зная, как ко всему этому относиться. Не зная, кого поддержал бы на троне, если бы его спросили — но его не спросят, потому что он нужен был, только чтобы сделать детей (и даже с этим он в итоге не справился). Он понимал, что резня будет неизбежна — Рейнира от трона, обещанного ей отцом, не отступится, не тогда, когда за ее спиной всегда есть Деймон. Эйгон пусть всегда всем своим видом показывал, насколько же ему плевать на трон, едва ли просто так его уступит. Эймонд мог легко представить его, вцепившегося в то, что принадлежит теперь ему по праву, по крайней мере в глазах народа. Ситуация в любом случае получалась скверная. А потом Деймон сказал: — Кроме того, у нас есть Вхагар, а она стоит нескольких драконов вместе взятых… — Нет, — тихо, но твердо сказал Эймонд и почувствовал, как все взгляды уперлись в него. Он выдержал их, не мигая и не опуская свой, смотря на Деймона снизу вверх. У того в глазах в ответ на это что-то зажглось. Нехорошее, злое и нетерпимое. — Я не пойду против своей семьи. Повисла неприятная тишина. Эймонд сжал пальцы правой руки на подлокотнике так крепко, как если бы держался за меч. Эту реплику вполне можно было расценить, как предательство. Но он так устал, что ему было все равно. В этой тишине Деймон двинулся к нему. Эймонд выдержал его взгляд и тогда, когда Деймон наклонился к нему вплотную, обхватив руками подлокотники кресла, в котором он сидел. — Если ты не заметил, — сказал Деймон медленным низким голосом. У него в глазах плясало пламя. Он знакомо пах. — Уже три года как ты — наш ānogar. Это — твоя семья. Эймонд упрямо приподнял подбородок. Деймон нависал над ним и смотрел сверху вниз, а Эймонду тяжело было даже выпрямиться. Ему держать глаз открытым было тяжело, тяжело было дышать, тяжело было держаться за подлокотник ослабевшей рукой. — И как ānogar, я должен дать наследников вашей семье, а не убивать свою. — Свою, — повторил Деймон ровным голосом. Он был так близко, что Эймонд не видел ничего, кроме его горящих глаз и завесы из волос, упавших по плечам вниз. Но он кожей чувствовал взгляды всех остальных. — Это та семья, из-за которой наша дочь родилась мертвой? Та семья, которая не уберегла тебя от себя же? Та… Не сводя с него взгляда, Эймонд холодно ответил: — О том, что я должен присягнуть вам на верность вне постели, речи не шло. — Qopsa taoba! — выплюнул Деймон с придыханием и ударил его по лицу. Эймонд прижал холодные пальцы к обожженной щеке, моргнул в сторону, потрясенно поймав воздух ртом, и снова повернул к Деймону голову. Тот теперь стоял над ним, выпрямившись, а Эймонд не мог даже встать. Он не мог ответить. Не дотянется. Изнутри его обожгло такой яростью, какую он не знал, наверное, с того самого момента, как над ним жестоко подшутили, приведя для него свинью с приделанными крыльями… — Деймон, — окликнула Рейнира холодно, но почти спокойно. И не сказала больше ни слова. Не подошла. Не потребовала Деймона отойти. … такой яростью, какую он не испытывал с тех самых пор, как никто, ни одна живая душа, кроме его матери, не вступилась за него, кидаясь на глухие к призывам к справедливости стены, когда из-за бастарда Стронга он лишился глаза. Этот пустой глаз сейчас заныл, выставленный на всеобщее обозрение. Сапфир внутри, к которому он так привык за годы и годы, показался тяжелее родов. — И без Вхагар у нас достаточно драконов, — сказала Рейнира. Деймон отвернулся от Эймонда. — Но в любом случае, об этом пока рано говорить. — Рано? — переспросил Деймон зло. Меч ему явно поднять не терпелось. Эймонд силой заставил себя опустить руку от щеки. Она уже не ныла. Ныло все внутри. Эймонд мазнул взглядом по другим и увидел, что Люцерис смотрит на него с чем-то очень странным во взгляде. С чем-то, похожим на растерянное, затаенное сочувствие. Если бы Эймонд мог встать, он разбил бы ему лицо. Одного его желания хватит, чтобы Вхагар снесла своей тушей Драконий Камень и передавила всех их, как муравьев. Он повторял это про себя, как молитву, медленно дыша. Когда совет был окончен, и Рейнира раздала поручения своим сыновьям, Эймонд понял, что едва держит глаза открытыми. Ему по-прежнему было плохо. Даже если бы Деймон предложил ему помощь, Эймонд бы теперь ни за что ее не принял. Он отмахнулся от слуг и встал, стиснув зубы. Сильно покачнулся, вцепился в спинку кресла побелевшими пальцами. Как же тяжело ему было стоять. Каждый шаг причинял боль. Он почувствовал, как кровь течет по внутренней стороне бедер. И прошипел «нет» в ответ на робкое «ну позвольте вам помочь». Каким-то чудом Эймонд расправил плечи, высоко поднял голову и так добрался до выхода из зала. И только в коридоре, где точно никто не мог его увидеть, он привалился к стене, чтобы отдохнуть. Колени подгибались. Его мутило. Он чувствовал, как горячая кровь стекает по замерзшей коже, как она пропитывает подол его робы. Ничего, он дойдет и сам. Здесь не так далеко. От напряжения у него кружилась голова и слезился единственный глаз. Стоять было очень тяжело, шагать — просто невозможно. Эймонд останавливался каждые несколько секунд, прижимаясь пылающим лбом к холодной каменной стене, плотно сжав губы, держался за нее дрожащей рукой. Он прошел добрую половину пути, так никого и не встретив, пока не оступился — ноги просто подогнулись, Эймонд чертыхнулся, пытаясь крепче ухватиться за неровную стену. И тут услышал шаги — торопливые, легкие. Его вроде окликнули. Он не услышал за шумом колотящегося сердца в ушах. Попытался как можно скорее выпрямиться, но не сумел, и едва не оступился еще раз. И тут его подхватили под локоть. Схватили цепко, крепко и уверенно. Эймонд сморгнул темноту. — Дядя. Эймонда как ударило. — Не трогай меня, — потребовал он севшим голосом. Люцерис как будто и не услышал. — Не трогай! Он попытался выдернуть свою руку из его, но добился только того, что почти потерял равновесие, а из-за резкого движения в глазу потемнело. Эймонд замер, ловя воздух ртом, вцепился в стену так, что еще немного — и обломятся ногти, а вторую руку сжал так, что свело пальцы. Между ног мокро пекло. — У тебя кровь, — сказал Люцерис. — Я тебя нашел по ее следу. — Клянусь, если ты сейчас от меня не отъебешься, как только мне станет лучше, я возьму нож и отрежу твою тупую безродную голову! — Я просто хочу помочь… Собрав все оставшиеся силы, не думая, как без них он дойдет до покоев, Эймонд рванулся всем телом и отпихнул его от себя. Этого было недостаточно, чтобы Люцерис упал, как Эймонду бы хотелось, но достаточно, чтобы тот отшатнулся, немного потеряв равновесие. — Мне не нужна твоя помощь! Только Эймонд почти потерял его тоже. Он бестолково взмахнул рукой в воздухе и с усилием качнулся назад, чувствуя, как от натуги крови из него льется больше. Он привалился обратно к стене, больно ударившись плечом, схватился за стыки между камнями ногтями, но зацепиться не получилось. Пришлось сильно сгорбиться, складываясь едва ли не вдвое. Голова сильно кружилась, колени дрожали, во рту ощущался металлический привкус, а от выступившей влаги слиплись ресницы. Сморгнув тьму, то и дело наплывающую по краям зрения, Эймонд приподнял голову. Люцерис так и стоял в паре шагов от него, смотря встревоженно и — Эймонд свернет ему шею, Эймонд поклялся себе, что сделает это, как только сможет стоять на ногах ровно, он свернет Люцерису шею, но сначала вырвет его сраный темный глаз — жалостливо. И именно этот момент выблядок выбрал, чтобы печально сказать: — Мне жаль. Что Висенья… У Эймонда внутри вспыхнуло, но это совсем не придало ему сил. — Твое «жаль» мне не нужно тоже! — заорал он и подавился воздухом. Голову сильно повело, он привалился к стене, часто дыша. Хриплый лающий голос звучно прокатился по пустому коридору и умер где-то на поворотах. Отворачивая лицо, Эймонд зажмурился, пытаясь сморгнуть черные мушки, летающие в глазу. Еще немного, и его вырвет. Ему ничего не нужно было. Никто не был нужен. Он хотел к себе. Он хотел закрыться в своих покоях и там тихо сдохнуть. Чтобы только перестало быть так плохо. — Позволь мне тебе помочь, — попросил Люцерис. — Пошел ты… — Дядя… — Отъебись. — Эймонд. — Ты плохо слышишь, бастард? — выплюнул Эймонд ядовито, упрямо пытаясь сделать еще шаг, только чтобы продвинуться еще немного. — Позволь мне довести тебя. Эймонд скрипнул зубами. Почему он не может просто уйти? Почему не может просто его оставить? Оставить его умирать в коридоре. Эймонд бы так и сделал на его месте. — Я бы тебе даже кубки подносить не позволил, — прошипел Эймонд. Люцерис больше ничего ему не сказал. Эймонд не помнил, как дошел до покоев, но хорошо запомнил, как он, наконец, захлопнул дверь. Как сполз на пол, хрипло дыша и прижимаясь горячим лицом к этой самой двери. Как, наконец, стало тихо. Как, наконец, он остался совсем один.

31 октября 2022 — 12 января 2023