***
— Исключено, — сказал Деймон, хмурясь так, будто услышал очень большую глупость. — Отпустить его одного? Пока он носит нашего ребенка? Дело даже не в том, как это будет выглядеть, а в том, что произойти может все, что угодно, а нас не будет рядом, чтобы его защитить. — Но Эймонд прав. Это будет большим жестом доверия с нашей стороны. Так мы покажем, что семья все еще едина несмотря ни на что. Деймон взялся недовольно перебирать пальцами по покрывалу. — Отцу совсем худо, — продолжала Рейнира. — Судя по последним весточкам, что я получала, умереть он может с месяца на месяц. И как бы больно ни было говорить и даже задумываться об этом, пока он все еще жив… Деймон криво хмыкнул. — … как только он умрет, королевой стану я. И мне не хотелось бы лишней напряженностью между нами и Алисентой. — Пусть только попробуют предпринять хоть что-то в обход тебя, — отозвался Деймон. Потом вздохнул. — Я раньше не замечал в Эймонде такой сентиментальности и тоски по дому. С чего вдруг? — Рождение детей может так сказываться на людях. Тебе бы пошло на пользу родить парочку. Деймон фыркнул. — Я не горю желанием возвращаться туда. Ты не горишь таким желанием. Да и просто так сорваться мы не можем. Вообще не понимаю, что тут обсуждать. — Эймонду совсем печально здесь. Это может плохо сказаться на ребенке. А визит домой может его несколько… приободрить. Деймон помолчал, прикрыв глаза. — И я все еще считаю, что то, что мы отпустим его одного, будет очень хорошо выглядеть в глазах той части семьи. Мы доверяем им настолько, что готовы отпустить к ним нашего беременного ānogar без сопровождения. Алисента… — Ладно, — Деймон перестал мельтешить пальцами и поднял руку, останавливая ее. — Я согласен, что это имеет смысл, хоть все еще считаю, что это не самая лучшая идея. Признаться, Рейнире и самой было неспокойно вот так отпускать Эймонда одного. Но срок был небольшим, и Эймонд мог постоять за себя. Он не расставался с любимыми кинжалами, пряча их во всей своей одежде, даже когда подходил срок рожать. Когда пришло время Визерису появиться на свет, Эймонд не выпускал большой нож из пальцев, его удалось отобрать только совместными усилиями мейстеров и повитух.***
Дома Эймонда встретили, как подобает, но он ощущал витавшую между ним и матерью напряженность. Хотя Алисента и улыбнулась ему, она даже не пыталась спрятать ни тревогу, ни что-то мутное, почти похожее на отвращение в уголках губ, и ее взгляд то и дело падал Эймонду на живот. Естественно, новости о том, что у Рейниры и Деймона есть уже два ребенка давно долетели и сюда, и всем при дворе было известно, кто этих детей выносил. Сейчас Эймонд носил тоже, но срок был недостаточно большим, чтобы он не мог прятать это под одеждой. Эти взгляды его нервировали. Меньше всего он хотел, чтобы собственная мать смотрела на него вот так. Эйгон, наверное, радовался про себя: он был не самым большим семейным разочарованием. Он мог творить, что угодно, и мать могла смотреть на него глазами, полными разочарования, сколько угодно, но он все еще был нормальным мужчиной. Эймонда вдруг ужасно разозлила эта мысль. Он мог быть лучшим, чем старший брат, мечником, он мог владеть самым большим драконом мира — и этого никогда не будет достаточно. Эймонд долго об этом не вспоминал. Драконий Камень был слишком отдаленным и слишком тихим местом, но в Королевской Гавани напоминания о том, насколько Эймонд не такой, навалились на него со всех сторон. Все свое детство он вел себя так, как мать велела ему, все свое детство он был хорошим тихим мальчиком, серьезно относящимся к каждому ее слову, чтобы теперь получать от нее эти странные взгляды, забирающиеся под кожу. Так люди смотрят на большого паука на стене, боясь прихлопнуть его, но и боясь отвести от него взгляд. Хелейна на него тоже смотрела как на паука — так, как только Хелейна на пауков и смотрит. Она была единственной, чей взгляд Эймонда не раздражал. Вечером по случаю его визита обещался ужин. И часы до него Эймонд коротал вместе с Хелейной и их с Эйгоном детьми. Эймонда так и тянуло спросить, каково это было для Хелейны. Каково ей было носить и рожать. Ему хотелось узнать, для всех ли это так сложно, если говорить откровенно, или это лично его проблема. Но он знал, что о таком не говорят так просто, и Хелейна, скорее всего, ответит ему витиеватыми загадками, для разгадывания которых у него нет ни терпения, ни сил. Рядом с детьми Хелейна выглядела умиротворенной и нежной. Ей легко давалось взять их на руки, покачать и поворковать над ними. Эймонд не мог представить, чтобы он вел себя так с Эйгоном и Визерисом. Между ним и детьми, которых он выносил, была толстая каменная стена, которую он выстроил сам и теперь не сможет разрушить. Да и не было у него такого желания. — Ты очень печален, — сказала она задумчиво, беря его под руку. — Все в порядке, — возразил Эймонд, позволяя ей. Ей бы он вообще позволил все, что угодно, даже положить ладонь ему на живот, но она не стала, хотя ее взгляд задумчиво прошелся по его телу. — Я рад увидеть тебя в добром здравии. На семейном ужине Эймонд понял, что отвык не использовать валирийский за столом. На Драконьем Камне на нем говорили постоянно, здесь же ни Эйгон, ни Хелейна не понимали больше пары фраз, да и те относились только к драконам. Он чувствовал себя странно. Будто едва вписывался. Будто годы, что он провел вне дома, отделили его от семьи, но так и не позволили стать частью той, другой ветви семьи. И теперь он был далек и от одних, и от других. Отца не было. Алисента в аккуратных обтекаемых выражениях сказала, что он плохо себя чувствует. Эймонд иного и не ждал. Они были вчетвером: он сидел напротив матери, Хелейна была возле него, а по другую руку — Эйгон. — И все-таки… брат, — Эйгон прищурился, и по прищуру Эймонд понял, что ничего хорошего сейчас не услышит. — Ты мужчина или женщина? — Эйгон, — возмутилась Алисента тоном, будто ей не хватало воздуха. Эймонд ощутил, как Хелейна взяла его под руку и сжала за локоть. — Я дракон, — ответил он. Хелейна гладила его по руке. — Нет, а что у тебя в штанах? — спросил Эйгон. Глаза у него пьяно блестели. Вино всегда развязывало Эйгону язык, так что Эймонда не должно было это ни удивлять, ни злить, но что-то во взгляде lēkia липло к его коже. Эйгон смотрел на него так, будто был заинтересован… в чем-то. — Нож, — отозвался Эймонд, не моргнув. — Нож, которым я сейчас тебя выпотрошу, если не заткнешься. Эйгон фыркнул. Потом задумался: — А есть ли на тебе сейчас вообще штаны… — и отодвинулся, отворачиваясь от него к кубку с вином. Хелейна пробормотала себе под нос, настолько тихо, что Эймонд едва расслышал за музыкой: — Нож его не испугает. Эймонд опустил руку и нащупал рукоять ножа под полой плаща. Это его успокоило. Немного подержав рукоять в пальцах, он бездумно положил руку поверх живота. Он по-прежнему был едва заметен, и Эймонд хорошо научился прятать беременность под одеждой так долго, как это возможно. Но его жест не укрылся от Эйгона, который вновь повернулся к нему, вылакав еще полкубка. — А это заразно? — усмехнулся Эйгон, подавшись вперед и кивая на его живот. От него разило вином. Не изменившись в лице, Эймонд ответил: — Да. Эйгон отпрянул, смешно кривя губы. Когда после ужина Эймонд уже готовился ко сну, Эйгон вдруг заявился к нему с кубками вина, самой невинной улыбкой и шало блестящими дурными глазами. — Я просто соскучился, — сказал он, и Эймонд совершенно ему не поверил. Из уст Эйгона это звучало даже дико. И на протянутый кубок с вином Эймонд взглянул с сомнением, думая уже сказать Эйгону, чтоб тот убирался. Но тот открыл рот раньше: — Да брось, что тебе, от бокала вина плохо станет? Ты совсем разучился пить, пока разводил ноги и выталкивал из себя детей? Эймонд вскинул подбородок, крепко сжав губы в тонкую полоску, и отобрал у Эйгона кубок, торопливо делая пару обжигающих глотков. Вино ему горчило. Он правда давно не брал его в рот. Эйгон фыркнул. Эймонд прекрасно понимал, что просто глупо ведется на простейшие детские провокации, но он так устал от Эйгона за сегодня, что отчаянно хотелось доказать ему… что-то. — Ну вот, — Эйгон вольно прошелся по его покоям. — Ты знаешь, без тебя тут как-то совсем уж скучно. — Не могу сказать того же про тебя, — отозвался Эймонд. Голова потяжелела. — Ну еще бы, — Эйгон остановился на некотором расстоянии от него, прищуриваясь и наблюдая цепко, точно за добычей. Эймонду это не понравилось. Его срок был не таким большим, но он уже ощущал себя довольно неуклюжим, впрочем, наверное, даже в таком состоянии он сможет прогнать Эйгона, схватившись за нож… Голову нехорошо повело, пространство перед его взглядом вдруг куда-то съехало и тут же встало на место. Эйгон молча смотрел на него. Эймонд медленно моргнул. — Что ты подмешал в вино? Невиннейшее выражение лица Эйгона перед глазами рябило. — Ничего. Ты просто совсем разучился пить. Да и не умел ты в общем-то никогда… Эймонд качнулся. Эйгон подхватил его под локоть и помог присесть. — Ты что-то подмешал, — сказал он упрямо. Эйгон пожал плечами. Эймонд разозлился, но злость эта показалась какой-то далекой и покрытой слоем ваты. На мгновение он ощутил непонятное ему смирение, в следующую секунду разозлившее его только сильнее, а потом Эйгон налетел на него и уронил его на постель. — Ну не елозь, — прошептал Эйгон жарко. От него разило вином. Эйгон был пьян, и его движения все равно были менее расхлябанными, чем у Эймонда, который вяло пытался из-под него вылезти. Казалось, что чем больше он двигался, тем быстрее туманило голову. Эйгон перевернул его на живот, путаясь руками в одежде. — Нашей сестрице ты явно отдавался с большей охотой, — пропыхтел Эйгон, и Эймонд рванулся из-под него всем телом, пытаясь локтем ударить его в грудь, но каждое движение ощущалось так, будто он делал его не просто в воде, а в густом меде. Эйгон схватил его за голову и вдавил в простыню. — А брату родному, с которым вместе вырос, дать жалко? — Отъебись, Эйгон, — прохрипел он. Эйгон схватил его за волосы и вжал его голову в постель. Эймонд попытался вывернуться из-под него. В подкладе дублета на груди у него был еще один небольшой нож, и он теперь больно вдавливался Эймонду в кожу. Он попытался достать его, но место была мало, а рукоять показалась такой скользкой, что никак не удавалось за нее ухватиться. — А штанов на тебе правда нет, — хмыкнул Эйгон, задрав на нем тунику. Ярость впервые в жизни нисколько не придавала Эймонду сил. Она лишь бестолково бурлила у него под кожей, причиняя ему больше страданий. Эйгон прижался к нему всем телом, судорожно вздохнув. Эймонд ощутил, как его рука проскользнула ему между ног и с каким-то суеверным ужасом он понял, что там влажно. — Ты тут совсем, как девчонка, — прошептал он, опалив Эймонду ухо. — Эйгон, — язык у Эймонда заплетался. Желудок скрутило тошнотой. В глазу совсем потемнело, а потом сразу же прояснилось. — Иди нахуй. — На хуй сейчас пойдешь ты. Эйгон приподнялся над ним, крепко придавил его руками за плечи и притерся членом между складок. А потом толкнулся. Слишком больно не стало, но стало так гадко. Эймонд дышал сквозь стиснутые зубы, не издавая звуков, и считал секунды. И больше всего он злился не на Эйгона — а на себя. Слушал его пьяное дыхание, чувствовал его руку между лопаток, вторую — на бедре. И злился. Ярость закипала внутри мелкими пузырьками, а он чувствовал себя бесконечно слабым. Голову вело, комната, лежащая перед взглядом на боку, смазывалась. Эймонд свистяще дышал, выжидая момент, когда сможет его с себя скинуть. Или скорее теша себя такими мыслями. Его тело слишком плохо его слушалось, сил в нем просто не было. Эйгон кончил прямо в него, негромко ухнув. У Эймонда внутри холодно слиплось от омерзения. Он выждал несколько секунд и дернулся, пытаясь выбраться из-под Эйгона. Тот шикнул и придавил его обратно к постели, показывая удивительную силу и концентрацию для пьяницы. — Тш, не дергайся, — пробормотал он. — Не дергайся. Будешь сильно двигаться — стошнит. — Пошел ты, — просипел Эймонд, чувствуя себя странно. Все еще было омерзительно, дышать было тяжело, во рту стоял гадкий привкус, нос забивало запахом чужого тела. Обыденный тон бесил. Эйгон как будто каждый день трахал людей, принадлежащих кому-то еще. Впрочем, Эймонд бы не удивился, будь это на самом деле не так. — И ты не боишься, — пробормотал Эймонд, не отрывая щеки от простыни, даже когда Эйгон отстранился от него и перестал давить меж его лопаток, — что я расскажу, что ты сделал? — Ты не расскажешь, — сказал Эйгон. И Эймонд знал, что он прав. И ничего не ответил. Он моргнул. Веко было таким тяжелым. Хотелось заснуть. Он представлял, что будет, если расскажет. Будет скандал. Ему не было дело до скандалов как таковых, но это будет означать, что стороны начнут бросаться обвинениями взад-вперед. Он летел сюда, чтобы хоть немного укрепить отношения и показать доверие Рейниры к Алисенте, а не чтобы рассорить всех окончательно. А еще у него просто не повернется язык. — Получил, что хотел? — пробормотал Эймонд, думая о том, что не стоило вообще удивляться тому, что Эйгон на такое способен. — Теперь отъебись. Эйгон фыркнул. И отъебался.***
Вернувшись на Драконий Камень, Эймонд ничего никому не сказал. Да и ощущалось это каким-то неважным. Как если бы они с братом просто сцепились и подрались бы. Ему не было ни больно, ни страшно, ныла только уязвленная гордость. Вернее сказать, сразу после возвращения он еще немного волновался, что Деймон или Рейнира смогут учуять то, что произошло. Беременность же они его как-то чуяли. Но нет, они никак не выказали, что поняли что-либо, и Эймонд успокоился. Его даже порадовала мысль, что Эйгон не сумел оставить на нем следов. Брат так хотел его — а в итоге сумел только сунуть и продержаться несколько жалких минут, не более того. И жизнь продолжилась такой, какой была и раньше. До поры до времени.***
Когда Эймонд услышал, что Эйгон теперь король, ему захотелось расхохотаться. Только у всех окружающих его людей лица были серьезные и скорбные, так что он себе этого не позволил, хотя уголок губ у него и подергивался в плохо спрятанной усмешке. Несмотря на все его мучения последних недель (беременность отчего-то вдруг стала даваться ему очень тяжело), его так сильно развеселила сначала мысль об этом недостойном пьянице на Железном Троне. Через несколько мгновений все его веселье сменилось мутной гложущей нервозностью. Потому что Эймонд взглянул в лицо Рейнире и увидел там мрачную тень и поджатые губы. Он взглянул на Деймона — и увидел там ярость, от которой сложно дышать. Тревога стелилась по полу, как холодный воздух, проникающий сквозь большие щели в стенах. Эймонду еще подумалось, что все это очень невовремя: ему довольно скоро рожать.***
Медлительность и нежелание Рейниры действовать решительно доводили Деймона до какого-то совершенно раскаленного взбудораженного состояния. Она говорила, что нужно обождать. Он же считал, что необходимо сразу же, здесь и сейчас, собрать всех драконов, что у них были, и броситься на Королевскую Гавань. Предатели их в любом случае опередили: заявились с дипломатией, печальными, словно понимающими, взглядами, обещаниями (пустыми — Деймон был в этом уверен) и унизительнейшими предложениями. Помимо всех прочих смехотворных условий, они потребовали принца Эймонда обратно.***
— Снова присягните Рейнире как вашей королеве, а принцу Джекейрису как наследнику Железного Трона. Или… Деймона прервал рокот — показалось, что это небо готовилось к грозе. Караксес встревоженно свистнул в ответ на это. Рыцари вздрогнули, как мальчишки, и вскинули головы. Звук повторился, пронзительный и страшный, с надрывом он расстелился в небе над Драконьим Камнем, отдавшись в костях. Деймон поднял голову, обернувшись, — над склоном в опасной близости от замка поднималась голова Вхагар. Деймон вдохнул сквозь сухие губы и повернулся обратно. — Если поддерживаете самозванца, говорите сейчас. Вы умрете достойно. Но в случае предательства, знайте, что умрете… Небо сотряслось опять. Деймон не стал оборачиваться, но увидел отблеск пламени Вхагар, в беспомощной ярости выпущенного в пустоту, в рыцарских доспехах. — … в муках, — закончил он. Вхагар не находила себе места до самого утра. Деймон не мог уснуть, следил за ней с подножия лестницы у пляжа — она била хвостом и крыльями, поднимая волны песка в воздух, скалила зубы, бросалась в воду и выскакивала обратно на берег. Для своих размеров двигалась она очень резво. Деймон к ней не подходил, зная, что ей сейчас ничем помочь не сможет. Что бы он ни сказал ей, как бы он к ней ни прикоснулся, тревога ее от этого не уляжется. Может, присутствие того, кто в какой-то степени виноват в том, что Эймонд сейчас мучается, разозлит ее только сильнее. Уже после рассвета она вдруг замерла, тревожно нюхая воздух и поводя головой, и тогда Деймон понял: все закончилось.***
Все еще оглушенный, Эймонд не пошевелился, когда в комнату ворвалась Рейнира. Он ни на кого не смотрел, так и сидя на полу, низко опустив голову, медленно дыша. Перепуганные служанки, жавшиеся у стены, встрепенулись и засуетились. Кто-то попытался подойти к нему, но Эймонд рванулся от прикосновения в сторону. А когда чьи-то руки попытались взять ребенка, он понял, что рычит содранным горлом. — Чего вы застыли? — спросила Рейнира, но Эймонд зарычал опять, когда они попытались подойти к нему. Он хотел, чтобы все ушли. Чтобы перестали смотреть своими глазами и тянуться к нему своими руками. Его начало потрясывать накатывающими бесконтрольными приступами. Он сорвался с места очень быстро для своего состояния, и прижал тело ребенка к своей груди, подобрав ее с пола прежде, чем кто-то мог бы забрать ее. Так сложно было держать веко поднятым, но он старался. Ее тельце в его руках было крошечным и холодным, как будто окаменевшим. Он словно держал в руках полую мраморную статую: сдавит чуть сильнее, и кожа, пойдя трещинами, проломится внутрь. — Оставьте нас, — сказала Рейнира, поняв, что Эймонд к себе никаких служанок не подпустит. Он сгорбился на полу, опустив веко и завесившись спутанными волосами. Окровавленная сорочка липла к телу. Между ног зияла огромная рана. Отголоски боли еще звенели в его костях. Его подташнивало. Стало так тихо. Только его дыхание было слышно. Рейнира молчала, но Эймонд чувствовал ее взгляд на себе. — Что, если это произошло, потому что Эйгон… — прошептал Эймонд, не выдержав, и проглотил конец фразы, поняв, что сказал. — При чем здесь Эйгон? — спросила Рейнира медленно, понизив голос. Эймонд ничего не ответил. Она поддела пальцем его подбородок и заставила приподнять голову. — Посмотри на меня. При чем здесь Эйгон? Эймонд посмотрел. — Мы повздорили, когда я навещал их, — сказал он. Лицо Рейниры заострилось. Глаза стали холодными. — Ты ничего не упоминал об этом, — сказала она. — Я не думал, что это важно, — отозвался Эймонд. Сердце забухало прямо в висках. — Ты не думал, что это важно, — повторила Рейнира медленно. И потом так же медленно повторила: — Что Эйгон сделал? Что он мог сделать такого, что наша дочь родилась раньше срока и мертвой? Эймонд приоткрыл рот и тут же закрыл, обмерев. Он мог бы ответить, что они всего лишь подрались. Но он понимал, что даже от такой лжи ничего хорошего не получится: если он скажет, что они подрались, то все будет выглядеть так, будто Эйгон специально избил его, чтобы лишить Рейниру с Деймоном еще одного ребенка, ему бы пришлось бить, целясь в живот. От правды ничего хорошего не произойдет тоже. Эймонда замутило. Ему захотелось сбежать. Спрятаться под широким крылом Вхагар. Не видеть этих холодных глаз Рейниры, не гадать, как она отреагирует, если он скажет ей правду. Не мучиться тем, что он не смог отбиться, что он был настолько слаб, что не смог защитить ни себя, ни Висенью. Но еще он устал. Он бесконечно устал, его тошнило, болело все тело, болело сердце, болело-болело-болело. Взгляд Рейниры давил. — Он взял меня. Сделать голос громче шепота у него не вышло. Рейнира одернула руку от его кожи. — Что? Эймонд моргнул и сглотнул. Горло сжалось так, что слюну удалось протолкнуть с трудом. — Ты слышала меня, — сказал он, не опустив головы. — Он опоил меня чем-то… и… — И ты ничего не сказал, — повторила Рейнира. Эймонд ничего ей не ответил, закрыв воспаленный глаз. Он так устал. Он хотел спать. Он хотел, чтобы в ушах перестало звенеть. И чтобы тело перестало болеть. И чтобы мертвое дитя, к которому он так и не позволил никому прикоснуться, не лежало в его руках. — Тебе надо отдохнуть, — сказала вдруг Рейнира, хотя он ожидал совершенно другого. — Нам надо ее сжечь, — парировал он. Рейнира снова позвала служанок, и Эймонд с тревогой и неохотой отдал им ребенка, сам не понимая, что и почему удерживает его от того, чтобы расстаться с ней. Девочка родилась мертвой. Она, покрытая маленькими мягкими чешуйками, никогда не дышала. Мертворожденное свидетельство густоты драконьей крови в его, Эймонда, жилах. Он испытывал все такое же безразличие к другим своим-не-своим детям. Но почему-то именно она, пока еще безымянная, вызывала в нем столько огромных плохо помещающихся в груди чувств, что становилось страшно. И еще обидно — почему именно она, почему именно тот ребенок, которого он не сумел выносить, которого так подвел? — Деймон сказал мне, что я могу назвать ребенка сам, — пробормотал Эймонд тихо, когда девочку забрали, чтобы подготовить тело. Сказать честнее, про конкретно этого ребенка речи не шло, но Деймон говорил так про Визериса, и Эймонд этим разрешением не воспользовался. Рейнира остановила служанку, которая держала тело, завернув его в расшитую золотом темную простынь, в дверях. — Как бы ты хотел ее назвать? — спросила Рейнира. Эймонд поднял тяжелую голову, чтобы посмотреть на сверток. — Висенья, — сказал он, подумав про Вхагар. Имя пришло само собой. Рейнира кивнула. — Висенья, — повторила она. Потом повернулась к служанке, все еще бледной и встревоженной, со скорбным выражением лица. — Оставь. Мы сами. Они вместе готовили ее к сожжению. Эймонд плохо, но упрямо стоял на ногах. Деймон молча следил за ними с небольшого расстояния. Рейнира чувствовала его взгляд. Эймонд сильно побледнел и вдруг качнулся назад. Рейнира метнулась к нему, придержав за локоть, и тут же рядом оказался Деймон, подхватив Эймонда сзади. Эймонд вцепился в руку Рейниры так, что ей стало больно, он слепо уставился перед собой, дыша через приоткрытые серые губы. Потом, моргнув несколько раз и переступив с ноги на ногу, он разжал руку и сказал: — Я в порядке. В порядке он, очевидно, не был. И возможно стоило вернуть его в постель. Эймонд коснулся руки Деймона, лежащей у него под грудью, и повторил: — Я в порядке. Рейнира отступила на полшага. Деймон же не отпустил его, перестал держать так крепко и сдвинулся вбок, но все еще придерживал Эймонда под спину и под руку. Деймон, судя по взгляду, тоже считал, что его стоит уложить, но он не стал ничего предлагать вслух. Они с Рейнирой оба знали, что Эймонд откажется. И что у него есть точно такое же право хоронить их общего ребенка, как у них двоих. Только раз Эймонд снова замер и оперся на Деймона, повернув к нему голову и прижавшись к его плечу. Он дышал так тяжело и громко, словно все это время бежал сломя голову. Деймон обхватил его крепче, удерживая, коснулся губами влажного от пота виска. — Shh, nyke ōregon ao, — прошептал он так тихо, что Рейнира едва услышала. — Тебе нужно прилечь, — сказала она, когда через полминуты Эймонд не пошевелился. — Нет, — отозвался он и выпрямился. — Нет. Его все-таки удалось уложить, пока готовили погребальное кострище. Несмотря на его протесты, Рейнира позвала мейстера, который сказал, что Эймонду нужно оставаться в постели. Эймонд предсказуемо воспротивился. Он сжал запястье Рейниры ледяными пальцами и упрямо посмотрел на нее, а на дне зрачка тлела какая-то затаенная глубоко похороненная ярость. — Это моя дочь тоже, — сказал он слабым дрогнувшим голосом. И Рейнира кивнула. Она помогла Эймонду переодеться. Он надел тунику, в каких ходил, будучи беременным, поверх лег его дублет, закрывший высоким воротом бледные метки на шее, и темный плащ. Когда он качнулся, Рейнира подала ему руку, но Эймонд упрямо оттолкнул ее. Он выпрямился, расправил плечи, сжал губы в тонкую нить. Выглядел Эймонд очень бледным, напоминая выцветшую на солнце иллюстрацию из книги. Только его сапфировый глаз холодно поблескивал, добавляя ему цвета. — Я готов, — сказал он. Ему явно было тяжело идти, но он ни разу не попросил помощи, и Рейнира ни разу ее не предложила. Вместе они вышли из замка, к уже устроенному месту для погребального костра. Тело уже лежало там, а вокруг собрались молчаливые тени. Деймон стоял мрачнее тучи. Джекейрис, Люцерис и Джоффри были чуть поодаль. Служанки принесли даже слишком маленьких еще Эйгона и Визериса — они держали мальчиков на руках. Эйгону было скучно, Визерис, кажется, спал. Эймонд чувствовал себя пустым. Ему, наверное, должно быть все равно. На двух предыдущих детей же было — но эти два предыдущих ребенка живы и в порядке, они окружены заботой каждый день, у них полно нянек, игрушек и мейстеров на каждый чих. А с Висеньей получилось так глупо. Так нечестно. Он не справился. Его попортили. Он не смог это даже скрыть. Он смотрел, как она горит, старался дышать медленно, стиснув зубы так, что болела челюсть. У него кружилась голова. Внизу, по ощущениям, зияла открытая рана мясом наружу. Держался Эймонд только на силе врожденного упрямства. А потом Рейнире принесли корону. Эймонд не стал дожидаться, пока Деймон водрузит ее жене на венценосную голову. Дожидаться, пока догорит тело, он не стал тоже. Его ухода никто не заметил.***
Рейнира нашла Эймонда рядом с Вхагар. Драконица лежала на земле, практически свернувшись вокруг него, насколько ей позволяли размеры. Съежившись, Эймонд сидел на возле ее бока, прижимаясь к драконьей шкуре и цепляясь за стропы седла. Вхагар повернула к Рейнире голову, когда она подошла ближе, и негромко зарычала, обнажая зубы. Рейнира остановилась, смотря, как Эймонд похлопывает Вхагар по боку, что-то говоря ей. Порокотав еще немного, драконица медленно опустила голову обратно, но не свела с Рейниры глаз. Тогда Рейнира подошла ближе, ступая осторожно и медленно, ведь на каждый ее шаг Вхагар приоткрывала пасть. Драконица, однако, скоро перестала рычать и подпустила ее, сворачиваясь вокруг них с Эймондом. Подобрав подол, Рейнира присела возле него. Эймонд смотрел мимо нее, как часто бывало в самом начале, когда он только прилетел сюда. И без того серые губы он поджимал так, что они превратились в узкую темную полоску, а уголки опустились вниз. Недолго они молчали. — Мне жаль, что я не смог… — он запнулся. Замолчал. Опустил веко и медленно выдохнул, раскрыв серые губы. Эймонд выглядел очень бледным. — Мне жаль, что она уме… никогда и не жила. — Такое случается, — сказала Рейнира медленно. — В этом нет твоей вины. Эймонд часто заморгал и глубоко вдохнул, посмотрев вверх, как будто стараясь удержать на ресницах влагу. Потом повторил: — Iksan vaoreznuni. И заплакал. — Oh, ñuha valītsos, — прошептала Рейнира, прижимая его к себе. Одной рукой она обхватила Эймонда поперек спины, вторую положила на его затылок. На мгновение она зажмурилась сама, впитывая его досаду, его боль и страх, вспоминая, что он, на самом деле, отчаянно молод. Он вцепился в нее так крепко, словно иначе не мог дышать. Вхагар издала негромкий почти воркующий звук. Вернее, он был бы таким, будь она меньше раза в три. Ее сочувствующее урчание было глубоким звуком, похожим на только-только начавшийся на реке ледоход, или на раскат грома столь далекий, что звучащий даже нежно. Эймонд так хорошо держался все это время. Так пытался не показать свою слабость, давил это все в себе, но предел есть у всех. Рейнира гладила его по голове, осторожно перебирая спутанные пряди, молча заворачивая в себя его боль, чтобы она осталась здесь, между ними и Вхагар, чтобы никто больше ее не увидел и не услышал. Рыдания накрывали Эймонда волнами — только он, казалось, начинал дышать ровно, как снова заходился. Когда это прекратилось, он сдвинулся и лег головой ей бедра. Держа его, Рейнира вдруг с особой ясностью поняла: Эймонд — ее valonqar, ее ānogar, он выносил двух ее детей и попытался выносить третьего, и это и его боль тоже. И сейчас ему бесконечно одиноко и плохо. Рейнира хорошо помнила мать, выкидыш за выкидышем, вереница сожженных детских тел. И все всегда выражали соболезнования Визерису, оплакивали нерожденных детей, но никто никогда не спросил у Эйммы, больно ли ей, готова ли она переживать это снова и снова. Не окажись Рейнира nūmo, ее бы ждало то же самое. Но, в любом случае, все ее детство и юность прошли в окружении женщин, которые рожали и умирали. И Рейнире, не зная о ней полной правды, пророчили то же самое. Так что она знала, что это такое. Она понимала эту боль. Она могла только быть здесь для него. Бережно гладить спутанные волосы, не думая ни о чем. Трон с этого берега у бока Вхагар казался ей далеким и призрачным. Эймонд, обнявший ее за талию рукой и вжавшийся лицом в ее живот, напротив же был живым и настоящим. Ее все еще злило, что ему причинили боль, и что из-за этого они потеряли ребенка. Но Эймонду была сейчас нужна не злоба. Вхагар шумно слегка рычаще выдохнула. Рейнира открыла глаза и увидела Деймона: тот стоял неподалеку, не приближаясь к Вхагар слишком близко, и просто смотрел на них, опустив плечи и слегка склонив вбок голову. — Я вас потерял, — сказал Деймон устало. Вхагар позволила Деймону подойти. Он окинул Эймонда внимательным взглядом и, присев рядом, положил ладонь на его висок рядом с рукой Рейниры. Второй рукой Деймон провел по его боку и опустил ее вниз, трогая ткань подола. — У него кровотечение, — сказал Деймон. Рейнира внутренне напряглась. Эймонд в ее руках медленно дышал. Выглядел он по-прежнему бледным. — Вставай, valonqar, нам нужно вернуться в замок, — сказала она мягко. Эймонд медленно пошевелился. Рейнира поняла, что нога у нее затекла до того, что занемела. Деймон помог ему подняться, обхватив за плечи, а потом за талию. Эймонд, не открывая глаз, опасно качнулся, и Деймон прижал его к себе крепче, а потом вовсе поднял на руки, ухнув. — Поставь меня, — пробормотал Эймонд заплетающимся языком, но голова у него просто безвольно откинулась назад. — Ты на ногах не стоишь, — возразил Деймон. — Ух, тяжелый. Эймонда уложили в покоях, позвали мейстера. Тот остановил кровотечение, отпоил его чем-то и оставил отдыхать. Рейнира наблюдала, стоя в дверях, нервно потирая пальцы. Деймон остался в коридоре, расхаживая туда-обратно. Ситуация складывалась прескверно. Та сторона, помимо всего прочего, нарушила договоренность о том, что Эймонд принадлежит им, из-за них они потеряли ребенка. Но любой ответ приведет к столкновению: Эйгон коронован, обвинять его в чем-либо значит нарваться на обвинение в измене. Более того, любая реакция или ее отсутствие, может привести к тому, что та сторона семьи обвинит их в том, что они специально спровоцировали выкидыш, чтобы обвинить их в чем-либо. — Сейчас жизни принца ничего не угрожает, — сказал мейстер, подойдя к ней. Рейнира даже слегка вздрогнула, слишком потерянная в своих мыслях. — Но, чтобы восстановиться, ему нужен покой. Будет лучше, если он останется в постели на пару дней. Кроме того… — мейстер говорил степенно и медленно, что должно было вызывать к нему больше доверия, но сейчас беспокойство съедало Рейниру так сильно, что манера речи мейстера скорее раздражала ее, — следующие роды он может не пережить. Рейнира выдохнула, на несколько мгновений опустив веки. Она оставила Эймонда отдыхать, велев нескольким служанкам не отходить от него, а сама тихо вышла, закрыв дверь в его покои. А потом она рассказала Деймону. — Я в ярости, — сказал Деймон совершенно ровным холодным тоном. Его лицо казалось почти пустым, но глаза пылали. Рука лежала на рукояти меча, пальцы смыкались на ней, но он словно предпринимал усилие, чтобы не стискивать их. — Jaelan naejot ossēnagon. — Успокойся, — сказала она. — Твоя поспешность ни к чему хорошему не приведет. Он повернулся к Рейнире и посмотрел на нее так, словно не узнавал. Черты лица заострились, сделались хищными. Он приоткрыл ярко-красные губы, и ей на мгновение показалось, что сейчас вместо воздуха Деймон выпустит огонь. — Pōnta gūrotan aōha dēmalion, — сказал он низким шипящим голосом. — Pōnta ossēntan īlva riña. Pōnta qrillaetan īlva ānogar.