Посмертие

      Спине было холодно, ребрам — больно. Пересохшее горло требовало воды, а сознание просило скрутиться клубочком и ни о чем не размышлять, потому что каждая мысль отдавалась внутри черепа набатом нестерпимой боли. Что с ним стряслось? Где он?..       Нет, погодите, эти вопросы могли подождать. Главным был другой момент:       Кто он?       …       Где-то неподалеку был слышен плеск воды. Пить хотелось невыносимо, и он, собравшись с мужеством, осторожно разлепил ресницы. Яркий свет не ударил и не ослепил, как он того опасался — вокруг царил приятный полумрак. Пахло сыростью и землей, и было похоже на какую-то пещеру.       Медленно раскрутившись из того клубка, в который оказались переплетены его руки и ноги, он попробовал подняться с земляного пола. И понял, что, во-первых, абсолютно наг, а во-вторых, полон сил: тело так и гудело от едва сдерживаемой энергии. Если бы не эта пронзительная жажда и не жуткая головная боль…       Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону светлеющего пятна выхода, уяснил, что вполне способен крепко держаться на ногах, и зашагал так быстро, как только мог. Вода была единственным, что интересовало его сейчас…       …Цзюнь У дернулся и открыл глаза.       Он так и лежал, глядя в потолок, — видимо, уставший организм отключился, сам того не заметив. В комнате было туманно-серо, и не требовалось смотреть в окно, чтобы понять причину этого — дождь громко барабанил по всему, до чего только мог дотянуться.       Некоторое время Цзюнь У лежал неподвижно, прислушиваясь к этому успокаивающему шуму и вспоминая свой необычайно яркий, пусть и короткий сон. Хотелось пить. Это потому, интересно, ему приснилось, что он ищет воду? Или напротив, жажда подтолкнула память выдать какие-то воспоминания этого тела? Ведь насчет себя бывший Владыка был точно уверен, что ни в какой пещере он нагишом, не помня ничего, никогда не лежал. А вот Су Юншэн как раз мог. С его-то провалами в памяти что, судя по рассказам Лян Фу и письму Юйши Хуан, случались регулярно. И вряд ли каждый раз являлись последствиями травм.       Жажда была очень сильной и, пусть и нехотя, но пришлось подняться. Свеча потухла, видимо, от сквозняка, и в сером утреннем мареве комната казалась неприветливо холодной. Бросив короткий взгляд на разбросанные по постели письма, Цзюнь У решил, что закончит с ними позже. Возможно, после ежедневной тренировки. Или даже вечером. А пока — на кухню. И выпить кувшин воды, не меньше.       Внутренние часы подсказывали, что еще очень и очень рано, что в такой час, тем более, хмурым дождливым утром, любой нормальный человек будем спать крепким и безмятежным сном. И тем удивительнее было встретить хозяйку дома, уже занятую приготовлением завтрака. Цзюнь У даже слегка запнулся у порога, увидев всегда нарядную и невозмутимую Лян Яньли в простом фартуке, с подвязанными рукавами и собранными в тугой узел волосами. Она с явным удовольствием замешивала тесто, негромко при этом напевая. Песня была приятная, но грустная и тягучая. Контраст по сравнению с тем, какой обычно представала перед другими эта женщина, был разительный и, не подними она на вошедшего взгляд, бывший Владыка немедленно постарался бы ретироваться обратно в комнату. Вряд ли госпожа Лян хотела, чтобы кто-то увидел ее в подобном виде. Большинство жен ведь даже перед мужьями старались не показываться в «домашнем», что уж говорить об абсолютно постороннем человеке. Однако…       — Господин Су, — приветливо улыбнулась хозяйка, не прекращая мять тесто и не высказывая ни малейшего смущения. — Проголодались? Прошу, потерпите немного, еще не все готово.       — Нет, я… — Цзюнь У до того смешался, что пришлось прочистить горло, чтобы продолжить. — Этот Су просто захотел воды. Потому что уже выпил всю, что была в его комнате.       И какого, интересно, гуя* он чувствует себя, как нашкодившее мелкое Высочество, пробравшееся на дворцовую кухню за сладким?..       Госпожа Лян махнула рукой в сторону лавки у очага.       — Прошу, присаживайтесь. Эта все сделает.       Не успел Цзюнь У опомниться, как перед ним уже был кувшин с чистейшей водой, от холода которой мгновенно заломило зубы. А не успел он опустошить его и наполовину, как перед ним уже маячили пиала с ароматным чаем и вазочка со сластями.       — Угощайтесь, — улыбнулась хозяйка, возвращаясь к возне с тестом. — А то завтрака все же подождать придется.       — Благодарю, — совсем смутился бывший Владыка. — Вы очень добры.       — Господин Су, — вздохнула Лян Яньли, не поднимая глаз от многострадального теста. — Только потому, что вы ничего не помните, я приму вашу благодарность. Но все же напомню, что вы никогда не должны говорить мне этого слова. Всем, что имеет, эта ничтожная обязана именно вам. Отсюда, и до конца моих дней. Поэтому, если эта может оказать вам хоть какую-то услугу, она счастлива.       Цзюнь У замер, едва успев надкусить совершенно восхитительный цзянь дуй**. Хозяйка дома бросила на него короткий взгляд, оценила недоумевающе нахмуренные брови бывшего Владыки и снова вздохнула.       — Ясно, забыли и это. Жаль, что так… В прошлую вашу потерю памяти более дальние воспоминания все же сохранились.       Она несколькими отточенными движениями скатала из теста внушительный шар, отправила его отдыхать под чистое полотенце и отряхнула руки от муки. После подтянула к себе разделочную доску, исполинских объемов пучок зелени и не менее внушительных размеров нож. И принялась неторопливо превращать травы в крошево. Голос ее зазвучал размеренно, в такт глухих столкновений лезвия с деревом.       — Вы спасли мне жизнь, господин Су. И, кроме того, лишь благодаря вам я обрела счастье в замужестве, а не стала бесправной десятой наложницей в гареме первого попавшегося толстосума. Потому что обычно именно такая участь ожидала наших воспитанниц.       Тон повествования оставался идеально ровным, но лезвие по доске застучало чуть чаще.       — Эта ничтожная родилась и воспитывалась не здесь. Мои детство и юность прошли в одном очень отдаленном монастыре в горах. Ничем не примечательная обитель, где давали приют девочкам, обделенным нормальной судьбой. И я была одной из таких. Уж не знаю, подбросили ли меня на порог того монастыря, или сестры подобрали где-то на улицах в городе — воспоминания о первых годах той жизни стерты начисто. Да это и не важно, на самом деле. Не важно даже то, как мы там жили, хоть это и было весьма нелегко — настоятельница монастыря отличалась крайней суровостью во всем, что касалось правил. Главное в этой истории лишь то, что однажды на пороге нашей обители появились вы. Пришли на рассвете, с цветком в руке. С замечательным соцветием примулы, явно только-только сорванным, хотя до периода ее цветения оставалось еще не меньше полугода.       Цзюнь У, до того слушавший с напряженным вниманием, дернулся, поперхнулся и закашлялся — совсем забыл, что так и не проглотил лакомство! Лян Яньли дернулась было к нему, но он коротко отмахнулся, что все в порядке. Сделав несколько жадных глотков чая, бывший Владыка смог отдышаться и поднял на хозяйку дома заслезившийся взгляд.       — Ваш монастырь стоял на вулкане? — пораженно прохрипел он. Госпожа Лян вздохнула, снова взялась за нож и кивнула.       — Да. И об этом знали, но полагали, что нас не коснется. Ведь извержений не было столь давно. И когда появились вы…       Она на секунду болезненно прикрыла глаза, словно воспоминания резали не хуже, чем нож в ее руках — зелень.       — Это было, как гром среди ясного неба. Не все вам поверили. Не все захотели покидать место, заменившее им дом. Настоятельница поверила, но спасаться наотрез отказалась. В итоге, за вами ушло чуть меньше половины сестер. И эта ничтожная была среди них. Мы не успели даже толком спуститься с горы, когда…       Нож в руках госпожи Лян едва заметно задрожал, и она благоразумно отложила его. Сделала глубокий вдох, беря под контроль эмоции, и Цзюнь У ощутил леденящий холод, безжалостно сковывающий конечности. Ну, конечно. В такое всегда сложно поверить. Сложно принять, что завтра твоего дома, возможно, уже не будет, сложно добровольно оставить его. В Уюне тоже… не хотели верить.       — Извержение было крайне стремительным, — тихо промолвила женщина, глядя на созвездие зелени, рассыпанное по столу. — Не слишком яростным — город у подножия горы практически не пострадал, но лава текла быстро, словно вода. А наш монастырь располагался очень высоко. И мы своими глазами увидели, как…       Она вздохнула и, прикрыв глаза, покачала головой. Цзюнь У мог только подивиться ее стойкости: воочию узреть гибель своих близких, своего дома — да еще и настолько жуткую — не было тем, о чем после можно вспоминать подобным ровным голосом. Уж он-то знал наверняка.       — Мы с сестрами остались без крова, — продолжила Лян Яньли, вновь берясь за нарезку. — Думали, придется просить милостыню, или отправляться работать в весенние дома***. Но вы помогли и с этим. Пока каждая из тридцати двух сестер не оказалась пристроена, вы не оставили нас. Несколько месяцев мы путешествовали из города в город, и каждая, в итоге, нашла свое место. Кроме меня. Но вы все равно твердили, что на улице меня не бросите. У вас уже к тому моменту практически не осталось средств, и в один из дней мы просто бесцельно брели к ближайшему городу, надеясь неизвестно на что. Была ранняя весна, очень холодно и грязно, а мы еще и шли вдоль полей. И когда увидели пустую повозку, то начали просить едущих в ней торговцев подбросить нас хотя бы до более-менее утоптанного участка дороги. Они с радостью согласились. Их компания как раз возвращались к себе домой, успешно распродав весь товар, поэтому и настроение у всех было хорошее, легкое. Узнав, что нам все равно, куда идти, они предложили отправиться с ними. Сказали, что у них в деревне всегда нужны дополнительные рабочие руки, а уж плата и лишняя крыша над головой найдутся. Мы согласись. И именно так оказались здесь. И именно в той повозке я встретила своего дорогого Фу-эр, который там же, в дороге, заявил, что если я где и буду жить, то только под его крышей, как законная супруга. Именно так все и наладилось. Эта ничтожная обрела дом и счастье, а вы сказали, что поживете здесь, пока не решите, куда дороге вести вас дальше. И уже семь лет вы с нами. Уверена, все будут только рады, если решите остаться здесь навсегда.       Она ссыпала нарезанную зелень в миску, выпрямилась и улыбнулась притихшему Цзюнь У.       — Вы удивительный человек, господин Су. Никто ведь не мешал вам тогда пройти мимо нашего монастыря. Или предупредить и пойти своей дорогой. Или даже помочь нам спастись, но после оставить на улице. Вы не были ничего должны никому из нас. И все же не бросили ни одну из сестер на произвол судьбы, столько времени содержали всех на собственные деньги и ни разу ничего за это не попросили. Хотя я точно знаю, что многие готовы были отплатить. Знаете, если бы все люди были, как вы, наш мир был бы совсем иным… ***       Солнце уже взошло, но нагромождения туч не давали пробиться ни одному лучу. Лишь серая палитра оттенков, разлитая в комнате и за окном, стала чуть светлее. Цзюнь У аккуратно — слишком аккуратно и бережно — опустил на стол горячий чайник, чашку и сладости, прихваченные из кухни (госпожа Лян охотно поверила, что от попыток вспомнить у него разболелась голова и настоятельно посоветовала идти досыпать). Так же аккуратно вернулся к дверям, убедился, что они плотно закрыты, а после отошел к постели и опустился на самый ее край. Деревянными неестественными движениями стянул вышитое покрывало и собрал его в ком. Уткнулся в этот ком лицом, помедлил несколько секунд.       И закричал.       А, если точнее, то завыл, горько и взахлеб. Так, как воют порой обиженные дети, когда понимают, что их заветная мечта не сбылась и теперь уже вряд ли сбудется.       Какой же он был дурак! Взял и поверил, что ему вот так просто посчастливилось найти себе тело, да еще не какое-нибудь, а похожее на него-прошлого как две капли воды. Без ликов! Без шрамов, оставленных мечами верующих! И без капли сил, конечно же. Да кто бы ему подарил эти силы, когда все прекрасно знали, кто он такой?!       Рассказ госпожи Лян все расставил по своим местам. Единицы знали о значении расцветшей не в срок королевской примулы. Он знал, конечно же, и знание это принес ему горький личный опыт. И, наверное, будь в рассказе хозяйки дома подозрительным лишь этот момент, Цзюнь У смог бы пропустить его мимо ушей, как-то убедить себя, что подобные знания — не удел кого-то одного. Но все прочее не оставило от сомнений камня на камне. Таскать за собой по миру тридцать двух женщин, содержать их на собственные средства (откуда столько, кстати?), ничего не просить за защиту и вместо этого пристраивать каждую в хорошие руки?.. Такое мог сотворить только полнейший идеалист-идиот. Ровно такой, каким и являлся когда-то он сам. Даже Сяньлэ до подобного вряд ли бы не дошел.       Совпадение характеров, совпадение знаний о том, что и как растет на вулканах, полное совпадение внешности, «удобные» провалы в памяти. Умение (и желание!) строить мосты. И ощущение комфорта от пребывания в этом теле, отсутствие у него даже следа якобы изначального владельца… А он, дурак, еще переживал, как же будет уживаться с изначальной душой, если ее след все же отыщется.       Да не было никакой изначальной души! Не было никакого Су Юншэна, который являлся бы живым полноценным человеком. Была кукла, воссозданная по воспоминаниям о принце Уюна. Тело, выращенное, видимо, по одной из запретных технологий (о, Цзюнь У знал таких примерно сотню) и оттиск личности, подаренный кем-то, кто помнил его молодым. Хотя почему «кем-то», и так понятно, кем. А Сяньлэ мог поделиться силами, чтобы марионетка функционировала не один десяток лет, не нуждаясь в присмотре. Ему просто создали удобную и визуально приметную тюрьму, в которую и загнали, как только представилась возможность. Видимо, побоялись, что он станет призраком, или что сам найдет себе вместилище и сбежит из-под надзора.       Зачем?       Зачем?!       Зачем?! Он ведь искренне хотел умереть! Неужели Сяньлэ так и не понял, что все эти годы, когда Безликий преследовал его, первым и основным желанием Белого Бедствия была именно своя смерть? Избавление от этого опостылевшего существования? И он получил этот шанс. Тогда, под Тунлу, он бы тихо ушел и даже пальцем не пошевелил бы ради своего спасения. Он ведь был так рад, когда потерпел поражение. Он… он…       Мысли о Сяньлэ заставили зайтись в горьком полубезумном смехе. Все театр, ведь так? И такое «удачное» его появление здесь, именно когда марионетка оказалась на краю гибели, и намеки по поводу шрамов, и передача Чжусиня… Все театр, а он поверил, повелся… А им просто играли, словно куклой. Дергали за нужные веревочки в нужное время. И с затаенным интересом наблюдали за реакцией.       В смехе прорезались болезненные истерические нотки. Это так, интересно, чувствовал себя Сяньлэ, когда Безликий гонял его по всей Поднебесной? Ощущение, что ты — управляемая кукла, которая пляшет на потеху толпе, и единственный шанс уйти с подмостков — убить кукловода. Но что делать, когда знаешь, что он несоизмеримо сильнее тебя?..       Что ж, стоило признать, чувство было — тошнотворнее некуда. Возможно, тогда он все же перегнул палку. Возможно, Сяньлэ будет прав, если захочет отыграться…       Дождь и не думал прекращаться, и его мерный перестук хоть немного, но успокаивал. Первая буря эмоций постепенно улеглась, и Цзюнь У смог, наконец, оторваться от несчастного покрывала. Чай на столе все так же манил ароматом и, вздохнув, бывший Владыка тщательно вытер лицо, понемногу приходя в себя. Совсем расклеился. Ну да, его обманули, ну так и что ж? Это жизнь, в ней все обманывают. Да, он, скорее всего, находится под тщательным наблюдением, но разве это приговор? У него все еще есть остатки Золотого Ядра, и он прекрасно знает, как можно в кратчайшие сроки наладить его работу. Кто помешает ему сделать это втайне от всех, а после уйти, затеряться на просторах Поднебесной (или даже за ее пределами), поставив над собой непроницаемый барьер на всю оставшуюся жизнь? Его знаний вполне хватит для подобного. И пусть хоть с ног собьются, разыскивая. Не каждой кукле для побега необходимо убивать кукловода. Иногда достаточно просто перерезать нити и спрыгнуть со сцены.       Окончательно успокоившись, Цзюнь У отложил покрывало и пересел за стол. Налил себе еще чуть горячего напитка и принялся неторопливо цедить его, отрешенно рассматривая пейзаж за окном. Он не подаст виду, что что-то понял. Но и играть навязанную извне роль не собирается. Пока что у него не было четкого понимания, куда двигаться, но его это не слишком волновало: бывший Владыка хорошо знал себя, и понимал, что уже к моменту окончания дождя план, хотя бы в общих чертах, обозначится. Например, к кому стоит наведаться в первую очередь, как только стихия угомонится, он знал уже сейчас.