Ходячее несчастье

Ульяна проснулась, вытянувшись на кровати в неудобной позе. Затёкшие мышцы взорвались болью и будто бы окоченели. Она зашипела, стиснув зубы, и встала на ноги, держась за отдавленную плечом руку. В окне, сквозь белые узоры мороза, горела жёлтая лампа высокого фонаря; он возвышался над заснеженной улицей и освещал череду домов переулка. Вьюга неслась со стороны чащи, усиляющаяся ветром, продвигаемая тучами. В старом доме скрипели рамы окон, выли трубы. Звуки неосознанно напрягали. Ёлкина напялила джинсы, толстовку, тёплые носки, и вышла из зашторенной комнаты. В коридоре её встретил сквозняк, дующий из приоткрытого окошка под потолком. В щели под дверью, ведущей на кухню, горел свет, означающий, что папа вернулся с работы пораньше. Ульяна открыла скрипучую дверь, невольно обозначив этим своё присутствие, и сразу прошла к шкафчикам достать кружку и чай. Мужчина сидел на стуле, сгорбившись над газетой. Обычно ему доставалась ночная смена, но в такие редкие вечера отец имел право придти домой и расслабиться. При том, что он жил в одной хате с родной дочерью, видел её так редко, что, оглядев сейчас, не сумел подавить изумлённого оха. — Ну ничё се! — он улыбнулся. — Чего с батькою не здороваешься, Иголка? Девушка закатила глаза привычной кличке с уст отца. Открыв разноцветную коробочку, она положила пакетик чёрного чая в розовую кружку со стёршимся принтом принцессы Авроры в красивом розовом платье, и залила кипятком из красного чугунного чайника. — Когда ты вернулся? — проигнорировав заданный ранее вопрос, поинтересовалась безучастно дочка. — Теперь в дневной смене? Она села за стол, оттопырив задницу к деревянной спинке, чтобы не горбиться. Лицо отца обросло щетиной, сальные волосы неаккуратно уложились на бок; вид у папы всегда был рассеянным, но на сегодняшний день заметно вымученный. Посиневшие мешки под глазами и выбившаяся морщина между густыми бровями давала ему фигуру работящего, неуспевающего думать о себе, человека. Заплывшими желтизной глазами батя поглядел на заспанную дочку, севшую напротив через всю ширину стола. — У нас новый работник объявился, — пояснил мужчина, громко потянув из чашки чай с молоком и двумя ложками сахара. — Его устроили в ночную. — Новый работник? У вас, стариков? — удивилась девушка, потянувшись к стеклянному блюдцу с шоколадными конфетами и парой печенюшек. Бордовая «Барбариска» шустро перекочевала под язык. — Да я и сам очумел, как модно сейчас говорить, — он рассмеялся, наблюдая, как Ульяна сконфузила рожицу. — С сыном да дочерью приехал. Сын твоего возраста, только в школу перешёл — поди видела? Ульяна чуть чаем не подавилась. Ну разумеется, речь о главе семейства Петровых — никто в здравом уме не устроится в колхоз посёлка, кроме тех, кто варится там уже давно. Тема диалога сама себя открыла; девчока поняла, что не избежит её, сколько не выкручивайся. — Ну да, точно, — без особенного восторга вспомнила девушка, скрыв лицо за чашкой чая. Держала она её дивным образом — ручкой к подбородку. — Тогда он сидит со мной за одной партой. — Ну и как он? Красавчик? — папа лихо улыбнулся, обнажив золотой зуб. — Обычный забитый подросток, которого замучали родители, — угрюмо процедила девушка и агрессивно укусила печенье. — Мы хорошо на этом сдружились. — Ты на своей волне, — сказал папа, оценивающе закивав, и тоже потянулся за печеньем, по советской привычке окунув его в чай. — Поди, и друзья появятся. — Мне одной славно, — заверила Ульяна. — И парень мне не нужен. — А я что, про мужей что-то сказал? — выпустил иголки отец, растерянно уставившись на дочку. — Пф! Живи холостячкой сколько душе угодно. Только в деревне этой тебе проходу через пару лет не дадут — помяни моё слово! — Ага, — огрызнулась Ёлкина. — Может, я уже свалю отсюда… Разговор снова вышел на уже ведомую финишную линию. После этого отец начинает тему политики, налогов, наглости матери, бросившей семью по зову карьеры, но Ульяна выходит из-за стола раньше, чем батя успевает достать бутылку водки из холодильника. В этот раз она так явно раздражилась, что выставила руку, убеждая отца замолчать, и уткнулась носом в своё отражение с потонувшей долькой лимона. — Мне мама звонила, — заявила вдруг она, томно вздохнув, уже зная, что увидит перед собой встревоженное лицо мужчины, окаменевшего на месте с газетой в руке. То был удар ниже пояса. Чувствуя, как краснеют от стыда щёки, Ёлкина бросила взгляд на раковину со сломанным краном, с которого поочерёдно капали капли воды, превращающиеся в грустную мелодию и добавляющие неловкой ситуации драматичности. Одно только слово о матери приводило отца в ярость: он мигом поднимал гневную тираду, и слушать становилось невозможно. Ульяна относилась с юмором и не реагировала серьёзно, разве что удручённо наблюдала и слушала. Она не перебивала с огненными глазами, как делал по пьяне Ромкин папа, стоило ему прийти в гости; трезвым он выглядел более отчуждённым от обсуждаемых с другом вопросов. Папа просто доводит соперника до того момента, пока пятая точка не подорвётся от несправедливости позиции. Ульяна перестала вестись на провокации с девяти лет. — Зачем звонила? — спросил батя, слив два слова в одно. Голос его заметно дрогнул, как у четырнадцатилетнего мальчишки, нашедшего пубертат. — Когда? — Сегодня, — пояснила девочка и глотнула чая, мигом обжёгшего глотку высокой температурой. Она уже пожалела, что сказала про маму, но больше не могла выдержать тяжёлой ноши на плечах. — Спрашивала про посылку. — Посылку? Всегда у папы и дочери были доверительные отношения. Мужчина хранил спокойствие во многих аспектах, терпел споры, уступал и даже имел дело успокаивать нервные срывы, вызванные его же поведением. Конечно, потом он извинялся, чуть ли не на коленях, тратил свои последние деньги на шоколадку в качестве налога за испорченное настроение. Но дарений от матери-москвички не переносил до слепой ненависти. Гордый, как лев, отец считал, что сам способен заработать на нужды дочери и обеспечить её душу, требующую богатств. В этом он её не винил, ибо и сам грезил о зелёных купюрах; в конце-концов, много раз беседовал с Ульяной о подобных темах. Ему казалось, если она молчит и терпит, значит понимает серьёзность ситуации. Поэтому на новость он отреагировал более, чем негативно. Однако когда дочка снова выдвинула перед собой руку, папа замолчал, будто ремнём ошпаренный. Только сейчас он увидел в девичьих глазах недетскую эмоцию враждебности, направленную на него и просящую не начинать надоедшего до мозга костей пустого монолога. — Там сладости, — Ёлкина пожала плечами, намекая, что ничего, стоящего осуждения от отца, в своём заявлении не заметила. — Всего-то. Отец неодобрительно покачал головой, прочитал пару строчек в газете, но смысла не понял. — Я тоже могу купить тебе сладостей, — он подбородком указал на тарелку, оказавшейся к этому моменту предательски пустой — Ульяна успела всё съесть. — Я знаю, — брякнула Ёлкина, тяжело вздохнув. Обсуждение с каждым новым доводом давило на вымученные нервные клетки. — И что мне, отказаться? Только поэтому? Брось уже это дело — дуться, как маленький, у которого соску отобрали. Посмотри правде в глаза: мамины деньги нам нужны, иначе мы с голоду сдохнем в этой… в этом доме. Она увидела, как лицо у отца покраснело от ярости. Так питон готовится напрыгнуть задушить свою жертву. Ульяна со свистом ножек стула поднялась с насиженного места, вылила остатки напитка в раковину и обмыла холодной водой стенки кружки. — Спокойной ночи, — пожелала она, прежде, чем испариться в темноте за дверью. Досада неудавшейся беседы долго не утихала между рёбер. Родная комната, обклеенная вырезками из журналов, где красовались счастливые женщины в модных шубах и тёплых сапогах, мозолила мыльный взор. Ульяна уже третий год щеголяла в поношенной худшими временами куртке, прожжённой рождественским факелом на рукаве и порванной проволокой забора на боку. Каждый раз она глядела на настенную фотографию с завистью, пробирающей до неизведанных ревнивых эмоций; как жаль, что такой одежды даже в бутике за несколько километров не найти. Убедившись, что папа не зайдёт в комнату, чтобы продолжить сцену, не случившуюся на кухне, а сразу пошлёпает спать после тяжёлого рабочего дня, она сначала присмотрелась, что свет в соседних комнатах не горит. Зажигалка обожгла на кончике сигареты бумагу и втолчёное в округлую форму высушенное растение. Дым мигом распространился по мрачному помещению. Спокойствие медленно растеклось по венам, как дорогостоящее красное вино. Утром настроение осталось паршивым, но стоило вспомнить кислые лица одноклассников, дабы Ёлкина собрала силы в кулак. Взяла ранец в зубы и потяпала по тропинке к ненавистному месту, по дороге вспоминая, что успешно забила на домашние задания прошлым вечером. Прям у ворот Ульяна нагнала Петрова, идущего к железным дверям здания с ещё меньшим удовольствием. В темноте он не заметил её силуэта, выплывшего с другой стороны забора, поэтому до чёртиков перепугался. Она заливисто рассмеялась на весь двор; двое девчонок неподалёку хмуро переглянулись, завидев подозрительных субъектов. — Как дела? — бодро поинтересовалась Ёлкина, приобняв знакомого за плечи. В нос Антону сразу закрался дивный запах малины. Тонкий, как лезвие ножа, он был приятен и привлекателен; почему-то конкретно с этой ягодой и ассоциировалась девчонка, смело ведущая его к школьной раздевалке. — Хорошо, — ответил юноша, поблагодарив Бога, что в предрассветной темноте краснота щёк не видна. — А у тебя? — Могло быть и лучше, — произнесла она всё также оптимистично, только было заметно, как неуверенно мнётся. — Стих выучил? — Да, — Петров поправил слезшие с носа очки и слегка улыбнулся, заметив, как одноклассница грустно поджала губы — совсем как Оля, когда мама отобрала у неё банку сгущёнки. — Ну ты и задрот, — шутливо изрекла девушка и стянула с юношеской макушки синюю шапку с белым шрифтом. Антон хотел вырвать сворованную вещь, но девочка уже рванула к дверям постройки сверкая пятками. Он кинулся за ней, огибая компании школьников и задорно смеясь. Его вдруг охватила радость, пару минут назад даже не существовавшая в его, замученной новым днём, душе. Бегать по школе строго запрещено в любом случае. На мокром от снега бетонном полу Петров едва не навернулся, проскользив сантиметры, и уже за несколько шагов до раздевалки врезался в чужое пузо, воставшее стеной неизвестно откуда. — Ну чё ты лыбишься, а? — лицо обдало смердежом, мигом смывшим забаву волной отчаяния. Прыщи Семёна Бабурина обозначились на рыле стремительнее из-за удовольствия от издёвки над новеньким. — За нашими девчонками шастаешь? Банда Пятифана обступила с двух сторон. Антон ухватился за оправу, боясь, что её вот-вот сорвут. Впрочем, удар пришёлся жирдяю по затылку со спины; пшеничная макушка мелькнула рядом и силой утащила Петрова в сторону, расталкивая Бяшу с Ромой. — Ты, Бабурин, не зазнавайся насчёт девчонок, — обратилась к восьмикласснику Ульяна, хитро сощурив зелёные глаза. Синяя шапка Петрова с материнской заботой оказалась поверх родных блондинистых кудрей. — Погнали. День прокатился каруселем, после какого тянуло блевать. Рассказывать стих Петрова вызвали по чистой случайности первым. Переборов страх, смущение и всячески отпирающееся от позора нутро, он выступил под острыми недоверительными взорами. Одна только Ёлкина с важным видом зааплодировала волнующемуся другу в повисшей тишине, стараясь таким образом его поддержать. Этот жест вышел ей боком: на перемене, когда все пошли в столовую, Лидия Павловна обратила внимание на состояние парты школьницы; таким образом обнаружилась испорченная жвачками нижняя часть. Ульяне назначили дополнительный час после уроков, во время которого она «обязана будет оттирать резинку от мебели до блеска». Недовольная сложившимися обстоятельствами, Ёлкина, сразу заподозрившая, что на неё подло настучал кто-то из класса, взялась за жаркие ругательства и пообещала сладкую месть обидчику. — Ты ведь можешь прогулять, как в прошлый раз, — вымолвил Антон, резким штрихом обозначив на рисунке в скетчбуке ствол дерева. — Могу, — согласилась со вздохом девочка, заплетя длинные волосы в низкий хвост. — Но этим всё не кончится. Один раз отъебусь и забуду. И она правда осталась, не прогуляла: сидела за партой со слезами на глазах и наблюдала, как ученики гурьбой выходят из класса. Антону стало жаль подругу и он хотел было остаться, но та слушать не захотела, ретировавшись к уборщицам за тряпкой с мылом. Антон натянул шапку на уши и свернул за угол, где с удивлением наткнулся на Полину, без особого интереса рассматривающую расписание уроков и будто кого-то ждущая. В её руке теснилась скрипка в чехле, бледное личико озарилось красивой улыбкой. Петров растерялся и остановился, запнувшись носком ботинка. — Ты домой? — спросила Морозова, поправив капюшон куртки. — Да, — не слыша себя, ответил Петров, и тупо уставился на девушку. — Странный вопрос, — она рассмеялась сама себе, мило смутившись и причесав тёмную прядь. — Может, прогуляемся? У тебя нет важных дел? Может, если у Петрова и были какие дела, то он о них напрочь забыл. Ульяна с таким грозным видом отобрала у местной уборщицы ведро с водой, что та ещё несколько минут оскорблённо смотрела в след. Лидия Павловна заполняла документы за письменным столом, то и дело бросая придирчивый взгляд в сторону работяги-Ёлкиной. Та сидела на коленях под партой и пластиковой линейкой отковыривала затвердевшие жвачки с особой ленью; за брезгливостью выжимать грязную половую тряпку (другой попросту не нашлось) она не хотела, и влага смачивала её синее платье-форму, попадала на лицо и стекала под белую рубашку по локтям. Способ развеселить себя таки появился: девочка распевала такие песни, что у благородной учительницы уши вяли и мысли сбивались.

А мир был чудесный, как сопля на стене, А город был хороший, словно крест на спине, А день был счастливый, как слепая кишка, А он увидел солнце.

— Ёлкина, помолчи лучше, — не удержалась от комментария классная руководительница, оторвавшись от бумаг. — Мне твой писк напоминает о худшем. — Вы же сами сказали: тереть, пока солнце не сядет, — напомнила Ульяна, сдув лёгшую на глаза чёлку. — О молчании и слова не было. А сейчас не считается. Лидия Павловна цокнула языком и забормотала о дерзкой молодёжи, но недовольство придержала, решив сделать вид, будто ничего не слышит. — Скажите честно, Вы ведь не из-за примитивного интереса под парту заглянули? — вдруг поинтересовалась Ульяна, обернувшись к женщине, чтобы заметить её нервозность. — Я имею ввиду… кто-то на меня нагнал заяву? — Что за мысли, Ёлкина? — не поднимая взора спросила преподовательница. — Это мой кабинет. Не нужно приглашения, чтобы проконтролировать состояние столов. Ёлкина прыснула, бессмысленно проскребя крашенным ногтём приторное белое пятно жуйки. Тут, словно гром среди ясного неба, молчание пространства прорезал звон сигнализации. Он нещадно врезался в уши и давил на перепонки; Лилия Павловна с криком о бессовестных школьниках выбежала из класса, пока Ульяна с испугом схватилась за сердце, лишь бы оно не остановилось по такой пустяковой причине. Редко, но случалось, что хулиганы баловались красной кнопкой пожарных аварий: в таких случаях по всей школе раздавался противный звук, предвещающий эвакуацию. Все так привыкли к подобным случаям, что, произойди пожар на деле, никто не успел бы спастись, думая об очередной бездумной выходке. Это был шанс. Девушка смело подхватила рюкзак на одно плечо и рванула в коридор. Свет из окон на секунду ослепил её широко распахнутые от ужаса глаза; на улице постепенно начинало темнеть. Под вой аварийки Ёлкина слетела по бетонным ступенькам на первый этаж, но остановилась на лестничном пролёте, завидев знакомую фигуру, выглядывающую из мрака полуосвещённого холла. Ромка оскалил крепкие острые клыки, как волк, завидевший жертву. Вскрикнувшая о помощи, но перебитая сиреной, Ёлкина развернулась на пятках и рванула через три ступени вверх, обратно, к кабинету. Пятифанов перехватил лямку рюкзака; девушка приобрела попытку отобрать сумку, но одноклассник ловко одёрнул её и выкинул. Ульяна бросилась бежать, куда глаза глядят. «Пиздец!»