Волчонок

Пиздец. Пиздец. Пиздец! Это единственная мысль, которая может задержаться в голове без травм. Потому в другом случае все возвращалось к одному. Он ебанный пидор. Мерзкий отвратительный педик, у которого встает на Разумовского. Волков ненавидит себя за это. Ненавидит, что опять все повторяется, что опять его больной мозг начал выдавать ебанутые идеи. Нельзя влюбляться в мужчин. Нельзя от них возбуждаться. Нельзя привязываться… Олег глотает стыдливые слезы, когда в очередной раз просыпает со стояком после сна, где заботливые руки мужчины, снова трепали его по волосам. Он кусал губы и пальцы, тихо всхлипывая, наскоро дроча в туалете в тайне от остальных ребят. На себя в зеркале не мог смотреть, видел отвратительного грязного парня, которому надо хорошо въебать в морду за подобное отклонение. Но он обещал не влезать в драки. Он не может нарушить обещания, не может. Тем более когда так оскверняет их взаимоотношения. Сергей не должен узнать об этом уродстве со стороны Олега. Никогда и никак не должен понять, что Волков… Что Волков безумный отвратительный пидрила, который доброту и заботу Разумовского вот таким вот образом очерняет. Очерняет грязным влечением, безобразным чувством в груди. Олег не может его видеть. Безумно хочет, но не может, потому что каждый раз сердце начинает трепетать и тяжесть образовывается внизу живота, а вместе с этим поднимается удушающая крепкая ненависть к себе. Волков жаждет себя наказать за это. Самое простое и понятное — дать себя избить. Но после последней драки и он обещал, и пацаны обходили стороной. Олег бил стены, но Сергей естественно заметил и естественно заволновался, вновь забинтовывая со вздохами тонкие руки. Естественно у Волкова произошла… реакция, отчего он еще больше возненавидел себя — ему должно быть больно, ему должно было не нравиться, но ласка и забота, сияющие в голубых глазах, мягкая улыбка на тонких губах… Олег орал до хриплого горла, цепляясь пальцами в волосы, практически выдирая пряди. Неправильный. Неправильный. Волков уже делал это, поэтому в принципе второй вариант был очевидным. Бритвы они сами себе брали, хотя Уля и глава их общаги периодически шмонали, чтобы те были безопасными с постоянными лезвиями. Но они все равно протаскивали, прятали — вещь то полезная. А Олег их как девчонка из глупых сериалов использует. Когда в душевых никого нет, когда вода горячая уже почти кончилась. Она смешивается с кровью и стекает по ногам бледно розовыми струйками к сливу. От лезвий порезы тонкие, болят как от пореза бумагой, только чуть обширнее. Но Олег знает — делал и не раз — что если провести еще раз по порезу только глубже, то рана станет больше, а по итогу точно будет шрам. У него уже такие есть. Теперь будут еще. Ровные. С внутренней части бедер. Несколько росчерков на одной ноге и несколько на другой. Олег жмурится, шипит, но углубляет порезы. Заслужил. Надо еще больнее. Надо, чтобы точно это исчезло. Намокают бинты, которые так уверенно замотал Сергей. Они тоже окрашиваются нежным розовым. Олегу больнее, но не от ран и порезов. Сердце тянет от того неправильного чувства, которое продолжает цепляться за него и только усиливается от причиненной боли. Ну почему он такой испорченный?! Почему не такой, как все другие нормальные парни?! — Олеж, что-то случилось? — спросил Разумовский, ненадолго отвлекаясь от дороги, чтобы взглянуть на притихшего парня. Черт! Черт! Он слишком завис на длинных бледных пальцах, сжимающих руль. — Я не. все нормально, — отвечает Олег, поспешно отворачиваясь, утыкаясь в окно. Пальцы заламывает, чтобы больно было, чтобы отключилось все остальное. Не думать. Не думать. Не надо. Но в салоне машины пахнет одеколоном мужчины — терпким, тяжелым. Сергей что-то мурлычет себе под нос приятным низким голосом. А еще он положил руку на его коленку. — Олег, если что-то случилось, то не стоит… — произносит Разумовский, чуть сжимая пальцы на мальчишеском бедре. Олег взбрыкивает моментально. — Не трогайте! — почти кричит Волков, сбрасывая руку, сжимая колени, обхватывая их ладонями. Олегу страшно поднимать голову. Ему кажется, что тишина стала тяжелой, как гиря, что давит ему на спину, придавливая вниз, заставляя почти уткнуться в ноги. Колени бешено трясутся, пальцы в пляс ушли. Он ими цепляется за ноги, затем за плечи, цепляется снова в волосы, опускает обратно. Успокоиться. Ему нужно успокоиться. Машина останавливается. Волков резко вскидывает голову, удивленно оглядываясь. Просто какая-то улица, обочина. Слышится щелчки аварийки. — Олег, что случилось? — уже более резко произносит Разумовский, полностью обращая внимание на парня. — Ничего, — активно качает головой Олег, цепляясь за ручку, почти на ощупь открывая дверь. — Мне это… надо… Он выскакивает из автомобиля, роясь по карманам. Волков почти перестал курить — Сергей настоял на своих сигаретах, сам покупал для парня, но неловко всегда просить было, а сейчас тем более. Но закуривает одну, стараясь успокоиться. Теперь он точно все поймет. Точно заметит, какой парень отвратительный и мерзкий. Точно оставит его. Сергей подходит после первой сигареты. Закуривает вместе с Волковым, молча наблюдая за проезжающим мимом потоком машин. Олег смотрит искоса на мужчину — тот даже курит как-то по-особенному. Пацаны в округе делали это быстро, грубо, как-то просто. У Разумовского это смотрелось, как искусство — сигарета в пальцах смотрелась изящно, губы смыкались на фильтре медленно и плавно, каждая выпущенная струя дыма была тонкой. Черт! Олег резко отвернулся, снова ощущая ненависть и тепло в груди. Волков быстро достал еще одну сигарету, прикуривая, резко мазнув пламенем зажигалки по пальцам. Даже не дернулся. Только смотрел тоскливо на покрасневшую кожу. — Олег, — позвал Сергей, заставив парня вздрогнуть — голос звучал железно, строго, мрачно. — Я стараюсь глубоко не лезть в твои дела, в конце концов ты взрослый и осознанный человек. Но ты резко изменился. Я хочу понять, почему. Если моя вина — я попробую исправиться. Если что-то внешнее — мы придумаем, как изменить это. Если тебе стало втягость мое присутствие, то… то можем прервать наше общение. Я не хочу делать тебе больно. Олег задрожал. Почему он такой?! Как он не видит всю отвратительную часть Олега?! Как он не понимает?! Подросток опускается на корточки, утыкаясь в колени, закрывая руками голову. Качался как маятник, перекатываясь с пятки на носок. Как он не понимает?! — Как вы не понимаете? — чуть не хнычет Олег. — Я… не в вас проблема… — В чем проблема? — спрашивает твердо Разумовский, тоном демонстрируя, что не потерпит ухода от ответа. Парню страшно от такого мужчины. Почему-то он не может ему не подчиниться, не послушаться. Олег всхлипывает, пряча голову между коленей. — Я… я отвратительный, — произносит глухо Волков, продолжая раскачиваться. — Я ужасен… — Почему ты так решил, Олеж? — уже мягче спросил Сергей, присаживаясь на корточки напротив подростка. Правда не касаясь. Олег медленно поднял голову, заглядывая в синие глубокие омуты. Искренние, взволнованные. Волков снова отводит взор, судорожно затягиваясь, снова стараясь успокоить дрожащие пальцы. Ему страшно. Безумно страшно. Кажется, со времен далекого детства такого удушающего страха не было. — Я… — задыхаясь, пытаясь набрать воздуха, дрожит голосом Олег. — Я не могу… Простите. — Олеженька, — совсем ласково произносит Сергей, все же запуская пальцы в черные волосы. — За что я должен тебя простить? Волков уже откровенно плачет, не сумев сдержать слезы. Хнычет, понимает, что должен снова сбросить руку, должен уйти от прикосновения, чтобы и самому не становиться более грязным, и не пачкать собой этого человека — единственного, кто принимал его. Но он не примет этого. Не примет мальчонку-пидорка, который дрочит на образ своего благодетеля. Это неправильно! — Я… неправильный, — всхлипывает Олег, вытирая кулаком глаза. — Почему? — спросил снова Сергей, поднимая его голову за подбородок. Волков щурится, вертит головой, чтобы не видеть лица Разумовского. И не видеть потом отвращения и ненависти на нем. — Мне, — кусает губы парень, отводя взгляд куда-то за плечо мужчины. — Мне. вы нравитесь. — И в чем проблема? — улыбается Сергей, кажется, вздохнув. — Ты мне тоже нравишься. — Не так, — скулит Олег, зажмурившись. — Вы мне нравитесь… как мужчина. Как… как если бы мне нравились девушки… — Ты гей? — спросил аккуратно Разумовский, опуская ладонь на колено Олега. — Или би? — Я пидор недобитый, — выплюнул слова Волков, с отвращением скривив лицо, выбрасывая гневно недокуренную сигарету. — Я урод. Больной! Простите, я не должен был… — Тише-тише, малыш, все в порядке, — мягко прервал его Сергей, опускаясь на колени, беря его лицо в ладони. — Все хорошо. — Не хорошо, — проскулил Олег, все же решившись взглянуть в чужое лицо — спокойное, такое же открытое. Без отвращения или гнева. — Олеженька, милый, все хорошо, — произнес ласково Разумовский, поглаживая большими пальцами влажные скулы. — Ориентация не делает тебя отвратительным, больным или каким-то… другим. Все в порядке. Я понимаю, что в детдоме и центре приучают к мысли, что быть другой ориентации — это неправильно. Но в реальности ты можешь любить кого хочешь. И когда мужчина любит другого мужчину — это нормально. — Вы просто так этого говорите, — ответил Олег, хмурясь. — Нет, не просто так, — покачал головой Сергей, поглаживая коленки парня. — Я сам би — меня привлекают как женщины, так и мужчины. И мужчины даже чаще. У меня в окружении много ребят из лгбт сообщества. Это нормально. Нормально любить тех, кого хочется. — И вы не злитесь, что я… вас… — неловко произнес Волков. — Мне это льстит, — улыбнулся Разумовский. — Я… не могу тебе пока обещать, что у нас могут быть более близкие отношения. Прежде тебе нужно понять, чего тебе хочется. И разобраться со своими эмоциями. Я готов тебе в этом помочь. Но если я тебе мешаю или делаю хуже, то можем обсудить наши границы. Олег замолчал, глядя на чужие руки, до сих пор покоящиеся на его ногах. И ведь не убрал. Не сказал, не показал, что с парнем что-то не так. Волков неуверенно положил ладонь поверх чужой. Сергей не убрал своей. Второй накрыл, чуть сжимая в ответ. — Я не собираюсь бросать тебя, — тихо произнес мужчина. — Тем более не из-за того, что ты гей, и я тебя возбуждаю. Олег проскулил, снова опуская голову на колени, а Разумовский тихо рассмеялся, запуская пальцы в черные вихры, мягко расчесывая их. — Все в порядке, малыш, — снова начал говорить Сергей. — Ты в порядке. Все хорошо. Ты хороший. — Правда? — спросил глухо Олег. — Правда, — ответил Разумовский. — Давай поднимемся. Поедем еще погулять. Или вернемся в центр? — Не хочу в центр, — вздохнул Волков, медленно выпрямляя затекшие ноги. — Там… там опять начну думать об этом. — Ладно, — согласился Сергей, тоже выпрямляясь. — Давай еще покурим и решим. Хорошо? Олег кивнул, доставая снова пачку. Больше огнем не гладил кожу, только прикурил. Рядом совсем стоял Сергей, также тихо затягиваясь. Все еще не хорошо. Потому что вот так за раз не убрать привычные мысли, не перестроить мысли. Он все еще ощущает себя грязным. Все еще не может поверить, что это не может быть отвратительным. Но ему немного легче, что Сергей его не гонит. Не уходит. Не брезгует даже касаться его. Может все и для таких уродов, как он может быть все не так плохо. — Я постараюсь себя… изменить, — тихо обещает Олег. — Постараюсь не быть таким… — Не нужно себя менять, Олеж, — отвечает Сергей, качая головой. — Нормально, что тебя возбуждают мужчины. Нормально, что тебе нравлюсь я. Не старайся это исправить. Это не ошибка. И ты не ошибка. Все хорошо. Все хорошо?