Лицом к лицу

Что нельзя увидеть вживую, то можно посмотреть в записи. Этим я, собственно, и занимаюсь уже не первый час. Современные технологии — это прекрасно. Пробуждение Чигири Хьемы и электронное табло, свидетельствующее об итогах матча 4:4 — прекрасней вдвойне. Лежу в кровати, обнимаюсь с планшетом и любуюсь зрелищем. С ребрами в итоге все в порядке — кости целы, но болит адски. Мнимым хрустом это уж я сама себя напугала. Голове повезло меньше — перебинтована, как мумия, только глаза и видно. Чувствую себя, к слову, также хреново, как и выгляжу. Кто-то в болезни становится агрессивным: срывается на близких, грубо прогоняет их, мол, отстаньте от меня, сам разберусь. Отказывается принимать помощь, не хочет показаться слабым, потому что на самом деле слаб, и теперь боится разоблачения: «А вдруг они тоже узнают?». Кто-то стойко переносит недуг на ногах, а кто-то, наоборот, прикидывается немощным, обращая на себя столько внимания, сколько сможет получить. Очевидный синдром главного героя — и в том, и в другом случае. Но я в этой истории — ни первое, ни второе, ни третье. Я в хворе становлюсь такой, какой больше всего себя терпеть не могу — ранимой, уязвимой, но будто жаждущей этой боли. Инстинкт самосохранения отмирает, позволяя языку задавать неудобные вопросы и выпрашивать неудобные ответы. В болезни тело вступает в сговор с разумом и напористо шепчет: «Хуже уже быть не может, так что ты теряешь?». Однако потом ты выздоравливаешь, недуги уходят на второй план, а на их место приходят последствия. И ты понимаешь: «Может». Может, может и еще как может. Что до команды Z, то ко мне пару раз заходили Исаги и Кунигами, но я тогда еще не до конца очухалась: при благоприятном расположении звезд теряла нить разговора где-то на середине повествования, при неблагоприятном — молча отключалась. Так что надолго рядом с прикованной к постели гости не задерживались. — Менеджер-сан, можно войти? Теперь и Бачира пришел. Как по мне — очень зря. К счастью или сожалению, к скорому потрясению или облегчению, я дошла до пиковой точки и слишком жажду боли, чтобы поступиться неудобными вопросами. Хуже уже быть не может, ведь так? — Входи. Он открывает дверь и, огибая ее всем телом, проходит в комнату спиной вперед. Обе руки чем-то заняты, но мое зрение до сих пор передает действительность в пикселях, поэтому разглядеть, что именно у него там такое, не получается. Бачира поворачивается и с ухмылкой говорит: — Выглядишь, как невеста Тутенштейна, — сам пошутил, сам посмеялся. — Я тебе еду принес. Слово «еда» как-то нездорово резонирует в мозгу, вызывая ответную реакцию. Я подрываюсь на кровати и перегибаюсь через край, забыв про ушибленные ребра. Окунаюсь лицом в ведро, как девятиклассница на утро после бурного выпускного. Мегуру тяжело вдыхает и выдыхает носом, попеременно сглатывая отвращение: — Гадость. Сотряс дело такое, — подходит ближе и ставит поднос на стол. — Но ты все-таки попробуй поесть потом. Бачира где-то берет бутылку с водой и протягивает мне на расстоянии вытянутой руки, стараясь даже не смотреть в мою сторону. Глаза уставлены куда угодно: в потолок, в пол, в окно, в стену, в люстру, в дверь, лишь бы не на меня. — Спасибо, — забираю бутылку, полощу рот и сплевываю. Мегуру тут же поворачивается спиной и начинает бурить стопой спасательный выход на нижний этаж. — Как там Куон? Надеюсь, вы отсекли его голову и пробивали ею пенальти? — Да нет, ничего такого. Сидит, ни с кем не разговаривает. Опять пытался нас продать, — ничего другого и не ожидала. — Но Раичи уже заточил ножи, так что я не уверен, доживет ли Куон до матча с командой V. Ничего. Другого. И не ожидала. А я ведь чуть было не окрестила Ватару сердцем команды. Думаю, Бачира не упустил бы возможности кольнуть меня этим, но сегодня у него хватило такта промолчать. Хоть Мегуру и обращается к комнате на протяжении всего нашего разговора, по телу отчего-то разливается тепло. По-родному тепло его слушать, по-родному тепло ему отвечать. Будто и не было этого года вовсе. Не было разрыва, не было психологов. Не было зияющей дыры в груди и желания залатать ее кем-то другим. Даже не так. Не кем-то другим. Кем-то любым. Лишь бы с тобой хоть кто-то был. Лишь бы ты никогда не оставалась одна. — Бачира... Скажи мне вот что. — М? Он снова мычит в потолок, словно я здесь какая-то шутка. Складывается впечатление, что Мегуру разговаривает с привидением, которое заполонило собой все пространство, оставив нетронутой исключительно кровать. — Почему на матче с командой W ты ударил младшего Ванима мячом в лицо после того, как он вывел меня из строя? Когда, если не сейчас? Меня мучает этот вопрос. Меня все в этом месте мучает: и реакция Бачиры на слащавое письмо для Киры, и его отмщение братьям Ванима. Кровавая вендетта, которую он учинил, сдобренная неподдельным страхом в глазах, искренними переживания если не за близкого, то за некогда близкого человека — я же это видела! Так могу я хотя бы на мгновение допустить мысль о том, что между нами не так уж все и кончено? Что я снова смогу обнимать его, как раньше? Что он тоже хочет, чтобы я обнимала его, как раньше? Письмо для Киры я в тот же вечер сожгла, да только прошлое так сжечь не получается. А то как было бы здорово — поднес зажигалку и оно вспыхнуло, а потом сухим пеплом разлетелось по округе без шанса на возрождение. Никакой тебе птицы Феникс, не в этот раз. Каша в мыслях, чувствах и отбитых о бетонную стену мозгах. Я чувствую, что мы друг друга не отпустили или я хочу так чувствовать, потому что не отпустила здесь только я? Бачиру всегда было легко прочитать — мимолетные касания, неловкие попытки рассмешить и крайняя степень прилипчивости. Куда ты — туда и он, вот такой он — влюбленный семнадцатилетний Бачира Мегуру. Но столько воды утекло с тех пор, что я даже не знаю… Я все хорошенько обдумала или я себе надумала? Натянутое молчание длится слишком долго. Вокруг Мегуру будто собираются грозовые тучи, и я нутром ощущаю, как портится его настроение. — Можешь не отвечать сейчас. Я готова дать тебе столько времени, сколько потребуется. Просто я хочу понять… — Рейтинги, — ледяным тоном отчеканивает Бачира, и, смотря сверху вниз, впервые за весь диалог поворачивается ко мне. — Я сделал это ради рейтингов. Ты же просила шоу. Произнес так холодно, так скверно. Подкинул до небес, а потом забыл поймать. «Не забывайся», — вот такой посыл. Поздно. Я уже забылась. Поэтому единственное, что мне остается — криво улыбнуться и не подавиться комом, острой костью вставшем в горле. — Спасибо. Думаю, это сработает. Мы смотрим друг другу в глаза, как в душу, где моя — на ладони, его — вне досягаемости. Мегуру снова переключается, закидывает руки за голову и расплывается в широкой улыбке. — Конечно сработает! Ты только представь — мальчик заступился за девочку. Как настоящий джентльмен себя повел, принц на белом коне! То, что надо для роли «самца» или как ты там говорила. Да, как я там говорила. — Схватываешь на лету. Мне хочется, чтобы он ушел. Сейчас же. Подступающие слезы готовы вот-вот вырваться наружу, а плакать при нем в и без того жалком состоянии совсем не хочется. Не выдавай желаемого за действительное и не расстроишься, да? — Я способный, — заключает Мегуру, лучезарно улыбаясь. — Я пойду, менеджер-сан. Нам еще к следующему матчу готовиться. Я поднимаю на него глаза, насколько позволяет повязка, как вдруг меня клинит. Бачира не виноват в том, что причина моего расстройства была рождена в собственной голове, но забыла зачаться в реальности, и я это понимаю. Но внутри бушует настоящий переворот: «То есть ты пойдешь развлекаться с командой, пока я буду в полном одиночестве страдать здесь, физически и душевно?». — Бачира, — останавливаю его на полпути к двери. — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Мне больше некого попросить. Он заинтересованно поворачивается на мой голос. Глубже зарываюсь затылком в подушку и прикладываю руку ко лбу, артистично демонстрируя, как же сильно, неизлечимо, чудовищно я хвораю. — Обнови ведро, пожалуйста. Шах и мат. Бачира зеленеет, краснеет, синеет, желтеет, бледнеет. Подглядываю одним глазом и упиваюсь тем, как цвет его кожи сломанным светофором меняет оттенки. — Рин-чан, о невозможном просишь. Он брюзга. Отвратительная брюзга. Поэтому так старался не встречаться со мной взглядом, пока я сливалась в страстном поцелуе с оставленным у кровати ведром. И в этом основной парадокс Бачиры Мегуру — человек, который так поощряет естественность и без капли смущения светит причиндалами на камеру, приходит в ужас от зрелища, если кого-то рядом тошнит. — Очень надо, Мегуру. Я не знаю, когда ко мне еще кто-нибудь придет, а из него, — кошусь на ведро, — пахнет. Ничем из ведра, разумеется, не пахнет, если ты сутки пьешь только воду и не ешь. Но Бачире об этом знать необязательно. Пусть его фантазия работает на полную. Он кривится в лице и тщетно пытается обороняться: — Я сейчас кого-нибудь позову. — Мегуру, черт тебя побери! Просто ополосни ведро в ванной и поставь на место. Не развалишься! С вызовом смотрю в его глаза, пока он проходит все необходимые стадии от отрицания до принятия. Трясущимися руками берет ведро и, зажмурившись, идет по направлению к ванной. Слышу, как открывается кран и плотная струя бьется о металлическое дно. В самом деле, для Бачиры — это целый подвиг. Было дело, в торговом центре на него чихнул ребенок, и голые ноги Мегуру (точнее, их незащищенную шортами часть) обдало чужеродными зелеными соплями. Мы полчаса отмывали его ногу в женском (читать, как ближайшем) туалете, брызгали антисептиком и истратили мыло из пульверизатора до последней капли. Но этого оказалось мало, так что нам пришлось бросить покупки и со всех ног бежать домой, где Бачира еще час оттирал кожу жесткой мочалкой до натянутого скрипа. Я тогда шутила, что когда у него родится собственный ребенок, Мегуру уйдет из дома и вернется, только когда тому стукнет восемнадцать. Он на это лишь кивнул и лаконично ответил: — Уверен, ты хорошо о нем позаботишься в мое отсутствие. Не проходит и пару минут, как я слышу, что к звонким ударам воды о металлическое днище прибавляются и другие звуки. Природные звуки, которые я тоже издавала четверть часа назад. Прости меня, Бачира, но сейчас это необходимо. *** Я одеваюсь и впервые за три дня собираюсь выйти из комнаты. Аутфит до безобразия прост — белые спортивные штаны, белый укороченный свитшот и такие же белые бинты на голове. Их должны снять к вечеру, а пока Анри строго-настрого запретила мне вставать с постели, чего нельзя сказать о недвусмысленных наставлениях Эго: — Сидеть в комнате побитой собакой или выйти на поле — твой выбор. Команда Z и так раздавлена, а матч предстоит ужасный. Сделай одолжение, не разочаруй меня. Будто это возможно, если ты и не очаровывался. Но я бы пришла и без его давления. Во-первых, команда Z в какой-то степени действительно раздавлена, хоть и упорно отказывается это показывать. Ребята во время больничного заходили ко мне, чтобы разведать обстановку и убедиться, что их менеджеру все еще хреново. Улыбались, смеялись, шутили шутки. Иногда по одному, иногда по двое, но никогда — все вместе. Потому что «все вместе» уже нет. И если меня это ранит, то их и подавно. Во-вторых, менеджер — пускай и косвенная, но тоже своеобразная метрика для вынесения оценки команде. О каком уважении к игрокам идет речь, если их слабак-менеджер слегка стукнулся головой и теперь лежит в ауте? В-третьих, если я хочу их поддержать, то почему должна себе в этом отказывать? Мы рискуем со свистом вылететь отсюда сразу после матча, а у меня до сих пор не было толковой возможности разделить с ними радость и гордость, горечь поражения и осадок от предательства товарища. Пора исправляться. Если мы и уйдем отсюда, то с грохотом, а не с хныканьем. Включайте музыку. Закрываю комнату на ключ и, минув длинный коридор, спускаюсь на ярус ниже. Иду в сторону игрового поля. Я вышла заранее, чтобы в уже привычном месте пересечься с ребятами, но каково было мое удивление, когда за двадцать минут до начала матча все игроки стояли на поле. — Здрасьте приехали, откинуться решила? — проявляет заботу Раичи, не изменяя манерам, стоит мне показаться на площадке. — Рин, тебе правда пока лучше полежать, — говорит Исаги. — Проводить тебя до комнаты? До матча еще есть время. — Спасибо, Исаги. Я здесь постою. Меня слегка пошатывает — координация не до конца восстановилась, так что приходится опереться спиной о стену, чтобы никто не заметил подвоха. Бачира потягивается и нервно косится на меня. Вижу, что не одобряет такого решения, но не говорит ни слова. Что поделать, Мегуру, рейтинги превыше всего. Я же хотела шоу. Думай так, но знай главное — я стою здесь, потому что мне не все равно. — Я не знаю, что сказать вам в напутствие. Этот день может для всех нас стать последним. Но имейте ввиду вот что, — держу паузу, чтобы убедиться, что меня внимательно слушают и продолжаю: — Если вдруг меня снова начнет полоскать, я выбегу на поле прямо под ноги команды V, чтобы они все там поскользнулись и долго летели по мокрой дорожке. Ваша задача в этот момент — отобрать мяч и забить гол. Как поняли, прием? Смешно становится всем, кроме Бачиры. Он, представив полную картину и до кучи то, что ему придется прикоснуться к прокаженному мячу, дёргает губами и зажмуривает глаза. — Все получится. Можете заранее выбирать, когда мне стоит выбить для вас победный выходной у Эго. Я расплываюсь в улыбке и они, не сдерживаясь, улыбаются в ответ. Вся прелесть былой атмосферы канула в лету, стоило игрокам команды V едва показаться на поле. Воздух стал тяжелым, в нем запахло страхом. Прислушиваюсь и понимаю, что отравляет кислород далеко не вся команда, а ее большая тройка — Микаге Рео, Сейширо Наги и Цугури Зантецу. Динамики вот-вот разразятся характерным звуком, предзнаменующим начало матча, и от одной мысли об этом у меня сводит желудок. Ладони потеют, пальцы трясутся так, что приходится прятать руки в карманы. В последний раз смотрю на команду Z и сталкиваюсь с цепким взглядом медовых глаз. Мегуру принял серьезный вид и еле заметно кивнул прежде, чем раздался голос Эго: — Добро пожаловать на финальный матч, мои неограненные алмазы. Команда Z против команды V. Всем игрокам построиться. Мы начинаем. Боритесь, команда Z. *** — Итак, угадайте, что хотят сказать братья Ванима, — кричу на выдохе, пинком открывая дверь в комнату команды Z. Игроки без особого энтузиазма поднимают на меня уставшие лица, пока я нетерпеливо перекатываюсь с ноги на ногу в проходе. Ребята выдохлись, но это поправимо. Хорошие новости мгновенно их приободрят. — Менеджер-сан, неправильно играешь. Надо рожу скорчить или жестом показать, — говорит Бачира, лежа на боку. — Точно. Ладно, еще раз. Соединяю кончик большого пальца с указательным, подношу к тонкой шее и как бы щелкаю ими по коже. — Эм… Братья Ванима хотят сказать, что здесь находится сонная артерия? — делает предположение Кунигами, на что я только трясу головой. — Еще варианты. — Что им кто-то дал по шее? — Раичи в своем репертуаре. — Нет. — Я знаю-знаю! — Мегуру поднимает руку вверх. — Они хотят сказать, что любят смотреть фильмы про вампиров и представлять себя на их месте. Бачира, свет очей моих, что ты такое несешь? — Круче! Братья Ванима хотят сказать, что мы идем кутить. Эго дал добро на выходной, так что собирайтесь. Воцарилось гробовое молчание. Я, конечно, не ожидала бурных оваций — простой благодарности было бы достаточно, но команда Z как языки проглотили. Только и могут, что неуверенно переглядываться друг с другом. Тяжело вздыхаю и терпеливо поясняю очевидное: — Да, вам можно будет выехать в город и делать, что захотите — играть в боулинг, кушать ресторанную еду и жать руки фанаткам. Теперь глаза игроков загораются азартом, а от былой усталости не остается и следа. Пока лица светятся счастьем и предвкушением момента, они хором победно кричат: — Ура! — Полчаса на сборы. Встречаемся у главных ворот. Мне тоже не мешает принарядиться. *** Пока иду к своей комнате, прокручиваю в голове минувший разговор с Эго и то, какими титаническими усилиями мне дался этот внеплановый выходной для команды Z. — Им нужно отдохнуть. Отпустите нас сегодня прогуляться по Токио. — С чего бы вдруг? — Они успешно прошли во второй этап Синей Тюрьмы несмотря на то, что два последних матча играли в меньшинстве. — И кто же виноват в том, что они играли в меньшинстве, если не их менеджер, который не смог построить из одиннадцати игроков единую команду, м? Джинпачи говорит с язвительным нажимом, но я не намерена отступать. Тот нехилый удар о стену вышиб не только мозг за пределы черепной коробки, но и манеру прятать голову в песок перед теми, кто находится выше тебя по социальной лестнице. — Да, я не справилась с блеском со своей задачей. Но это не отменяет того факта, что они утерли нос сильнейшей команде пятого блока. Да еще как! Этот матч — просто нечто. Пробуждение Наги Сейширо, фол Куона, как последняя соломинка, за которую команде необходимо ухватиться для победы, не побрезговав, и тот гол. Сольный гол Бачиры… В тот момент я почувствовала полную регрессию себя, как личности. Честно признаться, мне было плевать на команду, мне было плевать на счет. Мне на все было плевать, лишь бы его путь к воротам длился вечность. То, как он обходил соперника за соперником. Как плавно перекатывал мяч с ноги на ногу. Как раздался удар и бах — гол! В тот момент я испытала не только вкус победы, но и кое-что еще. Да, я захотела Бачиру Мегуру, пока он потел на поле. Далеко не в первый раз, но все же.. куда мы катимся, Рин? — Спешу напомнить — сильнейшей команде самого отстойного пятого блока из пяти. Не поддаваясь уговорам, Эго продолжает: — Не время расслабляться. Первый этап был простейшим из всего, что для них приготовлено. Впереди девять дней адских тренировок, а затем второй этап, где каждый будет сражаться сам за себя. — Сам за себя? Тогда что будет с менеджерами? Это действительно важный вопрос, поскольку сейчас забота менеджера — это команда. Но если ее больше не будет, и игроки разбредутся по углам, как отдельные единицы, чем я в этом случае могу им помочь? И что будет с теми, чьи команды вылетели после первого этапа? Я предполагала очевидное — их выставят за дверь вслед за «неограненными алмазами», но мне не хочется, чтобы Исао уходил. А Кин пусть валит, флаг в кулак и на выход. — Вам все скажут на собрании, — безучастно отвечает Джинпачи, клацая худощавыми пальцами по клавиатуре. — На должности менеджера настояли инвесторы, причем в самый последний момент. Это единственное, что не было продумано до мельчайших подробностей. Он слегка опускает голову, чтобы поправить очки, и одаривает меня таким взглядом, от которого одежда насквозь пропитывается потом. Эго ядовито выплевывает каждое сказанное слово и, готова поклясться, что выражение «земля уходит из-под ног» отнюдь не абстрактное: — Вы — бельмо на глазу моего гениального проекта. С ним всегда так приятно общаться. Так же приятно, как пить соляную кислоту из канистры. В итоге, отпустил он нас только при одном условии — завтра команда Z получит двойную нагрузку. Сообщать им об этом я, конечно же, не буду. Сама не замечаю, как оказываюсь в комнате. Одежда «на выход» приветливо разложена на кровати и состоит из одного лишь молочного цвета сарафана. Длина чуть выше колен, прямой крой из гладкой ткани и тонкие бретели — и в пир, и в мир. Не знаю только, как быть с обувью. Надену босоножки со своим не до конца вылеченным сотрясением — рискую потерять равновесие и плюхнуться на асфальт. Надену кроссовки — прощай, женственность. А больше я с собой и не брала ничего. С другой стороны, если сверху накинуть джинсовую куртку, кеды вполне впишутся в образ. Останется только слегка завить волосы и подкрасить лицо для приличия. Неожиданно в кармане звонит телефон, и это крайне подозрительно. Для мамы — слишком поздно, для Чи — моей близкой (и единственной) подруги, слишком рано. Смотрю на экран и, увидев имя абонента, четырежды моргаю. Похоже, я недооценила урон от соприкосновения и без того нездоровой головы с прочной стеной Синей Тюрьмы. Нажимаю принять, включаю громкую связь и кладу мобильный на стол. Рукам не доверяю. Не удержат. В трубке раздается грустное: — Привет. — Давно не виделись, Кира. *** — Прости, что не ответил раньше. Знаю, что ты прошла отбор, хотел написать и поздравить, но столько всего навалилось… Что навалилось — Кира не уточняет. Ждет, что после сотни безответных сообщений я буду метаться в беспокойстве из угла в угол, приговаривая: «О, давай забудем обо мне, умоляю. Это совершенно не важно! Ты-то так? Хорошо кушаешь? А как спишь? Как учеба?». Вот уж нет. — Премного благодарна, что ты ограничился желанием и не перешел к действиям. — Рин… Я позвонил не для того, чтобы ругаться. Пойми меня, пожалуйста, я ведь все потерял, — голос Киры дрожит, как свеча на ветру. Он делает паузу, прежде чем продолжить: — Но я не могу позволить себе потерять еще и тебя. — Так не могу позволить или не хочу? — Не цепляйся к словам. — Извини, я просто немного ошарашена тем, что ты, оказывается, умеешь разговаривать, — перманентное желание плеваться желчью не видит краев. — Да прекратишь ты этот концерт в конце концов? — Реске срывается, и впервые за все время нашего знакомства я слышу, как звучит его голос в крике. — Я все в тот день потерял, все, понимаешь? Конечно нет, потому что откуда тебе знать! Ты никогда ничем не интересовалась! Что ни день, то новое увлечение. А я горел футболом, с рождения горел! Сейчас было обидно. Отчасти потому, что это правда — я действительно еще не нашла дело по душе, только хаотично сменяющие друг друга хобби: рисование, игра на фортепиано, плавание, чтение и еще парочка других. А отчасти потому, что не считаю себя человеком, неспособным понять чужую боль. И кому, как не Кире, который бок о бок провел со мной полгода в отношениях и полгода в утешениях об этом знать. На этот раз ограничиваюсь молчанием, увлеченная тяжелым дыханием на том конце провода, больше похожим на рык. Не будь мы так близко знакомы, я могла бы предположить, что он в бешенстве. Но Реске не умеет злиться, ведь так? — Скажи мне вот что, Рин. Почему, когда тебе нужна была поддержка, я обхаживал тебя вдоль и поперек. Прыгал перед тобой, как собачка на задних лапках, лишь бы наша королева драмы перестала лить слезки по чудаковатому бывшему и снова заулыбалась. Подумаешь, трагедия. Свалил он в закат, и что с того? — Закрой рот, Реске, — а вот здесь промолчать уже не получается. — Тебя никто об этом не просил. Все, что ты делал, ты делал по своей воле. Хотел бегать — бегал. Хотел вытирать слезки — выти… — Дай сказать! — перебивает, повышая тон на октаву. — Никто не просил, значит? А меня и не надо было просить! Я был рядом, потому что тебе было плохо. Никогда на тебя не давил. Позволял плакать, орать и ругаться столько, сколько тебе было нужно. А теперь, когда поддержка и понимание нужны мне, ты переворачиваешь ситуацию на сто восемьдесят, ровняя мои проблемы с землей. Зато ты опять — бедная, несчастная, на весь мир обиженная, потому что не получила ответа на несколько тупорылых сообщений. От его истошных криков даже стены комнаты начинают дрожать. Высокий голос резонирует в пространстве, рассекая воздух. Находясь в шаге от истерики, Кира продолжает: — Ты хотя бы видела, что обо мне пишут после отборочных? — Нет. — А ты посмотри! Посмотри, Рин! Моей карьере конец, и все благодаря ему. Но что мы все обо мне да обо мне, куда там. Как у вас с ним дела, Рин? Не помирились еще? Я устала это слушать. Больше не могу. — Давай расстанемся. — Ха-ха! — смеется натянуто, теряя последние капли самообладания, и ядовито заключает: — Ты конченая эгоистка. — И тебе того же. Яростно нажимаю «отбой» с претензией пробить сквозную дыру в телефоне одним только пальцем. Этот разговор не входил в мои планы, и, признаться, изрядно их подпортил. Кира правда очень выбесил, назвав Бачиру «чудаковатым», а меня «королевой драмы». Никогда и ни при каких обстоятельствах он не позволял себе подобных высказываний. Всегда был очень чуток, старательно подбирал слова поддержки. Обнимал за плечи, когда тело начинало подрагивать в немых рыданиях, да так нежно, словно я хрустальная. Мне казалось, что мою беду он переживает как свою собственную, на то и купилась. Какое разочарование. Но и я не без греха. На самом деле, в его словах было много правды, признавать которую неприятно, но признать необходимо. Я ведь действительно отвернулась, зная, что Кира переживает худшее время в своей жизни. Пускай он и не воспринимал мои страдания годовой давности всерьез, но он был рядом. А мне только это и было нужно. Я же хлопнула дверью перед его носом, мол, давай как-нибудь сам. Выходит, не такой уж я благородный человек, да? Силы будто разом покинули тело, поэтому я безжизненно оседаю на кровати. Я слышала, как кто-то топтался у порога, пока мы с Реске вели светскую беседу и, думаю, пора пригласить незваного гостя войти: — Долго будешь там стоять? Ручка двери плавно опускается, и в комнату шагает Бачира. — Я шел за тобой, чтобы спросить, нет ли у тебя пластыря. Я не хотел подслушивать, прости. Говорит таким понимающим, извиняющимся тоном, словно старый друг. Друг, которого мне сейчас очень и очень не хватает. От этих мыслей начинает болеть голова, и я тру виски, опершись локтями о колени. — Ты расстроилась? — Вовсе нет. Кажется, звучит неубедительно. Мегуру подходит ближе к кровати и, отодвигая все еще лежащий на ней сарафан, присаживается рядом. — Кира двуличный говнюк, Рин. Не понимаю, почему ты в упор этого не видишь. Ничего не говорю. Просто смотрю вперед в одну точку. Какой цирк! Бывший успокаивает меня, потому что ушел нынешний, который успокаивал меня, когда ушел бывший. От абсурдности ситуации хочется ни то расплакаться, ни то засмеяться в голос. Бачира собирает руки в замок, наклоняет корпус и тоже упирается ими в колени. — До какого момента ты посмотрела трансляцию с отборочных? — До момента, когда объявили имя проигравшего. — Посмотри, что было дальше. Узнаешь для себя много нового. Делаю в голове пометку о том, что нужно посмотреть, что было дальше и узнать для себя много нового. И нетронутые до сих пор комментарии прочитать. Даже если я этого не хочу. — А насчет его слов, — Мегуру поворачивает лицо ко мне и тихо, но ровно произносит: — Ты никогда не была эгоисткой. По крайней мере, со мной. Так что Кире не помешало бы задуматься о том, что каждый получает то, что заслуживает. А ты не переживай. Сколько же в тебе граней, Бачира Мегуру. И как же предательски щемит сердце от осознания того, что я по-прежнему хочу разгадать их все. Бесполезно продолжать бегать от себя, если в каждой конечной точке — тупик. Я к нему не остыла. Скорее, даже наоборот — прониклась куда больше, чем когда нам было по семнадцать. И это, пожалуй, и есть худший инсайт за сегодняшний вечер. Губы начинают подрагивать от переизбытка эмоций, что не остается незамеченным. Бачира в момент переключается и задорно хлопает меня широкой ладонью по спине: — Ну давай, менеджер-сан, не хнычь только! Нам еще в город ехать. Улыбаюсь ему и также вполслуха отвечаю: — Спасибо, Мегуру.