Лицом к лицу

Столовая Синей Тюрьмы такая же невзрачная, как и остальные части здания, будь то спальные комнаты, залы собраний или туалеты. Исключение — тренировочное поле. Единственное яркое пятно в безжизненном пространстве. Команды (вернее, то, что от них осталось после первого этапа) завтракают, обедают и ужинают в разное время, равно как и менеджеры, но строго по расписанию. Хочешь есть — приходи, когда положено. Проспал, был на встрече, болел, умер или просто пропустил кормежку — твои проблемы. И с, так скажем, не твоей социальной группой тебя на прием пищи никто не позовет. Игрокам в этом плане легче — их ритм жизни в Блю Локе заточен под график удовлетворения житейских потребностей. Даже матчи руководство подстраивало так, чтобы обе команды успели к своему часу. Режим существует для того, чтобы его соблюдать, а как иначе. С потребностями менеджеров никто считаться и не думал. Если Эго приспичило поболтать с вами о том о сем во время вашего обеда, значит, сегодня вы без обеда. В моем случае — без завтрака. Я спала три часа, и то неспокойно. Разговор с Бачирой наложил неприятный отпечаток на сознание, которое отказывалось войти в состояние покоя, несмотря на усталость. «Из того дня ты запомнила только то, что хотела». Да я вообще ничего из того дня запоминать не хотела, начнем с этого. Тем не менее, если бы тогда прозвучал адекватный ответ на вопрос «почему?», который изводит разум и душу на протяжении года, я бы не забыла. Это Бачира врет или я отъезжаю? Эго сводит руки за спиной и вытягивается, разминая худощавые плечи. Под хруст костей думать о своем становится проблематично, так что приходится вернуться к тому, ради чего мы здесь сегодня собрались — наблюдать за двойной тренировкой команды Z с другого угла. Под аккомпанемент урчащего живота вслух проговариваю то, что вижу на экране: — Пока лучшие показатели выносливости у Кунигами и Раичи. Следом — Чигири и Бачира. Хуже всех справляются Игараши и Имамура, — собираюсь закончить, но вижу, как Исаги зеленеет и соскакивает с беговой дорожки, рывком преодолевая расстояние до заботливо расставленных ведер и заключаю: — И Йоичи Исаги. — Запомни эти имена, потому что через девять дней ты их, вероятно, больше не услышишь. Второй этап отсеет слабаков, которые проскочили за чужой счет. И это будет твоя вина. — Как я могу быть виновата в том, что их заложенные природой физические показатели далеки от идеала? — скалюсь раньше, чем успеваю сообразить. Невозможно быть белой и пушистой, пока твой желудок сам себя переваривает. Да и в целом, если послушать Эго, то менеджеры Синей Тюрьмы — первоисточник не только его личных, но и всех мирских бед в совокупности: экономических кризисов, гражданских войн, катаклизмов, восстаний, появления зумеров. Джинпачи курсирует по комнате за моей спиной, задумчиво глядя в потолок. — В нас природой заложено только материнскую грудь сосать и обделываться в пеленки. Остальное — результат воспитания, физического и духовного. И огромную роль в этом играет общество. Точнее, его одобрение. Вообрази себе типичного представителя низшего сословия. Рабочий класс с тремя годами образования. Из увлечений — рвущийся новостными помоями ящик, из культурного досуга — хлестать пиво и критиковать ведущего за слишком большое количество геля для волос. Такой обыватель может годами гнить на собственном диване, почесывая обрюзгшее брюхо, но скажи ему, что на него сейчас весь мир смотрит, знаешь, что он сделает? — Что? Эго наклоняется к моему затылку, и в отражении экрана я вижу его лицо: черные бездонные глаза готовы вылезти из орбит, в уголках рта пеной собралась слюна. Губы подрагивают от злости, и нарастающий холод в голосе не предвещает ничего хорошего: — Вынет руку из трусов, — его метафоры всегда на вес золота. — Потому что даже такому отбросу, как он, захочется выглядеть лучше, чем он есть на самом деле. Эго дает мне фору в десять секунд, чтобы сглотнуть, и продолжает: — Из того, что я вижу — команда Z почему-то решили, что если станут первыми в мире нападающими, то безусловно понравятся зрителю. Вот только это работает и в обратную сторону. Лучшим нападающим станет тот, кто понравится зрителю. Потому что его выбрали, потому что на него смотрят. Потому что он вкусил одобрение однажды, и гонится за ним теперь, как за наркотиком. Зритель — это тоже часть мотивации на пути к успеху. Но его одобрение надо заслужить. Так ответь мне, как зрителю, почему твоя команда только скулит от боли и сложных тренировок, когда я на них смотрю? — Какая разница, что они делают и как себя ведут? — как бы ни старалась, не могу увидеть связи между реальностью и желчным монологом Джинпачи. — Тренировки — это только для внутреннего просмотра. Их видите вы, их вижу я. Зритель видит матчи, и там к команде Z не подкопаешься. — Скоро это изменится. Пусть привыкают заранее. Стиснут зубы и покончат с нытьем. Меня оно утомило, как рискует утомить всех несчастных, кому придется за ними наблюдать. *** Покидаю кабинет Эго в расстроенных чувствах. После разговоров с ним безумно хочется одного — помыться изнутри с промышленным средством. Суть была в чем. По мнению Джинпачи, команда Z очень много ноет и очень мало делает. Тратит силы на то, чтобы грубить, пререкаться и жаловаться на тяжелую жизнь, не видя конечной точки. Задача Эго — разжевать физическую составляющую. Мол, вы впахиваете, чтобы держаться на плаву и не падать в обморок от перегрузки на настоящих матчах. Мотивация — стать лучшим нападающим. Задача менеджера — подарить осознание, что ребята уже после первого этапа успели обзавестись фанатами и заручиться поддержкой общества. Мол, не подведите и оправдайте доверие. Мотивация — стать лучшим нападающим. Одна цель, разные пути достижения. Мы ведь и правда с ними ни разу об этом не говорили. Они до седьмого пота износятся на тренировках, и вряд ли в редкую свободную минуту рвутся зайти на официальный сайт, чтобы посмотреть, что люди о них думают. Да и диванные критики не всегда склонны писать приятные вещи в интернете. Может и хорошо, что парни не особо этим интересуются. Возьму эту ношу на себя. Нужно засесть и прошерстить комментарии на всех доступных ресурсах, отобрать лучшие и презентовать им перед началом второго этапа. Тем более, если каждому отныне придется сражаться за свое место под солнцем, игрокам будет полезно знать, что там — вне Синей Тюрьмы, вне команды Z — есть люди, которые воспринимают их, как отдельную единицу. Болеют и поддерживают. Радуются и огорчаются. Вдохновленная собственным энтузиазмом, решаю наведаться к ребятам, которые сейчас заняты трапезой. В нос мгновенно ударяет запах еды, от чего живот урчит с тройной силой. Еле живые футболисты пока что одной команды устало двигают глазами, стоит мне появиться на пороге. — Ну вы как? Молчание и печальные взгляды — красноречивый ответ. Ковыряются в тарелках, не в силах даже вилку на весу держать. — Можете не отвечать. Вижу, что тяжко, — отодвигаю стул и подсаживаюсь к Исаги, Кунигами и Бачире. С последним стараюсь не встречаться взглядом. Да и он не стремится проявить инициативу. — У меня есть предложение. Давайте в конце серии тренировок, за день до начала второго этапа, соберемся вместе… — Спасибо, вчера уже собрались, — перебивает Исаги и нетерпеливо размахивает руками. — До сих пор расплачиваемся. — Нет, без выездов. Просто посидим в зале собраний. Я подготовлю небольшой сюрприз… — Он будет съедобный? — Мегуру даже не потрудился прожевать остатки салатных листьев прежде, чем влезть в разговор. — Нет, не будет, — убираю отросшую челку за ухо и продолжаю: — Но если я все сделаю правильно, вам понравится. Можно попробовать достать настольные игры, карты или что-нибудь такое. На худой конец, у нас всегда есть «что хотят сказать Братья Ванима». — Скукота, — Бачира выходит из-за стола, оставляя поднос с грязной посудой возле центральной стены. От вчерашнего тактильного и приветливого Мегуру не осталось и следа. Похоже, не мне одной этой ночью пришлось дурно. Смотрю, как его спина скрывается за пределами столовой и утыкаюсь лицом в пол. — Я не против, — раздавшийся голос Йоичи заставляет переключить внимание на команду. — Расскажешь, в чем заключается сюрприз? — Сюрприз на то и сюрприз, чтобы о нем не трепаться. Не слышал о таком? — Ты какая-то нервная. Даже для Синей Тюрьмы, — говорит Кунигами, и я не могу с ним не согласиться. Потому что не знаю, за что хвататься. Решать личные проблемы, строить команду, налаживать отношения с Бачирой — когда я должна все успеть? И как, если брать в расчет, что я ни там, ни тут не имею четкого алгоритма действий и двигаюсь по наитию. Хватаюсь за голову и прячу лицо в ладонях, опершись локтями о стол. — Да просто Эго опять задал жару с самого утра. Если вы думаете, что он с вами плохо обращается, вы очень удивитесь, узнав, как достается менеджерам. А еще я переживаю, потому что, — «потому что скоро ваши пути разойдутся» хотелось бы сказать, но желудок издает оглушающий предсмертный вопль и живот прилипает к спине. От голода и жалости к себе голос понижается до писка. — Простите. Я просто очень хочу кушать. Просто кушать и все. Исаги без лишних слов подвигает ко мне свою тарелку. Кунигами следует его примеру и с надрывным беспокойством спрашивает: — Он что, вас даже не кормит? Хмыкаю мысленно с того, каким деспотом невольно выставила Джинпачи в глазах Йоичи и Ренске. Разрываюсь между желанием рассмеяться над их наивностью и расплакаться от того, как они беззвучно, без лишней драмы, пафоса и эпатажа готовы подставить плечо. — Спасибо, — говорю и таскаю по кусочку из каждой тарелки. — А что от тебя хотел Эго? — Как обычно — ничего существенного, — отвечаю Исаги, проглотив дольку помидора практически целиком. — Джинпачи очень опережает события. Клонит к тому, что вы совсем не паритесь о зрителях. Не стремитесь понравиться людям, вечно стонете, не играете на камеру и все в таком духе. — А разве ты не сказала ему, что мы условились этого не делать? — Я говорила, когда мы обсуждали матчи. Сегодня он зацепился за тренировки, которые не транслируются даже. Но это мой гвоздь в пятку, не ваш. Вкратце пересказываю им суть нашей с Эго беседы, упуская подробности о втором этапе. Распространяться об этом не было запрещено, но и разрешено тоже. Если не знаешь, как действовать наверняка — лучше промолчать. Кунигами философски цитирует: — Я не стремлюсь нравиться людям. Кому надо, я уже нравлюсь. Вилка вместе с наколотой на нее едой едва не падает из рук. — Как ты сказал? — Не я, а Марк Леви. Может, слышала. Слышала нечто похожее, да далеко не от Марка Леви. В голове отчего-то всплывает голос Бачиры и проясняется картина: Мегуру стоит, вытирает пот с лица футболкой, пока на заднем плане вырисовывается футбольное поле. Неужели тот самый день? — Мне пора, — двигаю тарелки обратно к ребятам, не забыв от души поблагодарить. — Исаги, передай, пожалуйста, остальным, чтобы ничего не планировали на ключевой день перед началом второго этапа. — Мы, конечно, очень постараемся не строить планов, но в условиях Синей Тюрьмы и нашего расписания, которое составлено на год вперед, это вряд ли возможно. Прости заранее, если нас вдруг занесет куда-нибудь. Все очень непредсказуемо. Йоичи, по-моему, пробуждается не только как нападающий, но и как приколист. — Вот и славненько. Если что — сразу свисти. Спор о том, с кем ты проведешь ночь, остаётся открытым, — под расползающийся на щеках румянец Исаги удаляюсь из столовой и иду к себе. *** — Здравствуй, Рин. Рад тебя слышать. — И вам не хворать, Марудэ-сан. Пока команда Z упахивается на уже вечерней тренировке, я на правах бельма на глазу величайшего в истории проекта Синяя Тюрьма лежу на кровати, закинув ногу на ногу, и болтаю по видеосвязи. Марудэ-сан был моим психологом, и около полугода помогал привести голову в порядок. На первых этапах мы встречались практически каждую неделю. Со временем сократили сеансы до одного в месяц, чтобы просто поддерживать эффект. Алекситимия — такой диагноз значится в карте. Эмоциональный разрыв, при котором человек не способен правильно интерпретировать свои чувства или испытать их вообще. Радость или печаль, счастье или боль становятся недоступны, и жизнь протекает в черно-белом фильтре. Это неприятно, но это поправимо. Особенно сейчас, когда закрадываются подозрения о том, что за несколько тысяч иен в час мы копали не в том направлении, я испытываю полный спектр эмоций: от сожаления о бездарно потраченном времени до желания закатать Марудэ-сана в асфальт. — Как у нас дела? — Все классно, — саркастически отвечаю, выстукивая ручкой одной мне известную мелодию. — Но я по другому поводу хотела у вас кое-что спросить. Профессия обязывает Марудэ-сана вести диалог по шаблону, и если я правильно изучила его скрипт разговора с пациентом, пока откровенно скучала, раскладывая на сеансе карточки по цветам, он должен ответить что-то вроде: «Я внимательно тебя слушаю». — Я внимательно тебя слушаю. Бинго. — Гипотетически: есть два человека, переживших одно и тоже событие, но их рассказы о случившемся разительно отличаются. Если отбросить откровенную ложь и субъективное мнение, может ли бы так такое, что мозг одного из этих людей… переписал воспоминания? Марудэ-сан напряженно дышит в трубку. Даже на расстоянии нескольких десятков миль, с закрытыми глазами, я отчетливо вижу, как он сосредоточенно кивает в такт словам собеседника и поправляет очки. — То, о чем ты говоришь, называется конфабуляцией или парамнезией. Это вид нарушений памяти, при котором под действием определенных факторов формируются ложные воспоминания. Они могут быть принципиально новыми — от начала до конца выдуманными, или перекликаться между прошлым и настоящим. То, что было вчера, воспринимается так, будто это случилось давным-давно. Иногда частично, иногда полностью, в зависимости от степени тяжести заболевания. Подходит. Если верить намекам Бачиры, из моей головы выпала львиная доля нашего разговора. Я запомнила только его выпад и свой пассивный ответ: «Ладно», — прозвучавший финальным аккордом. Затем развернулась и пошла домой, как ни в чем ни бывало. Сидела в телефоне, болтала с Чи. Выпустила зайчика побегать на заднем дворе. Поела, попила чай, еще раз поела и ушла спать. Накрыло потом. Через день или два, когда пришло осознание. Да только так ли все было на самом деле? — Предпосылки? — У всех индивидуально. Травмы головы или органические поражения мозга, возникающие, например, при деменции. Психические расстройства. Сюда же можно отнести эпилепсию и наркоманию. Иногда воспоминания могут существенно искажаться вследствие сильных стрессов и глубоких эмоциональных потрясений. — Расставание считается? — слова срываются с языка раньше, чем я успеваю подумать. — Просто люди ведь каждый день сходятся и расходятся. Это не новость, это часть жизни. С таким успехом, у нас бы добрая половина человечества обезумела и, напевая веселые песенки под нос, билась кулаками в мягкие стены. — Конечно считается. Смотря как ты это воспринимаешь и какое значение придаешь самим отношениям. Кто-то обоих родителей хоронит и бровью не поведет, а над умершим питомцем рыдает в три ручья. Расставание — это потеря близкого, так или иначе. Прибавь к ней накопленный стресс и низкий порог эмоционального восприятия, рискуешь столкнуться с вещами и похуже парамнезии. — Диагностика? — Рин, я немного насторожен твоими вопросами, — Марудэ-сан вновь поправляет очки и подвигается ближе к камере. — Не могла бы ты объяснить, что тебя беспокоит? — Меня беспокоит то, что, по-моему, все это время мы искали не там. Оказывается, чтобы чудом излечиться от алекситимии не обязательно сидеть в кожаном кресле по два с половиной часа и плевать в потолок. Оказывается, достаточно просто одним днем собрать вещи и приехать в Блю Лок. Марудэ-сан, поверьте, вы бы просто охерели, узнав, сколько всего я здесь, мать вашу, чувствую! — Давай успокоимся. Мы работали над тем запросом, с которым ты пришла. Сказала, что эмоционально закостенела. Рассказала о причине — разрыв отношений с молодым человеком. Мне было этого достаточно, чтобы начать работу с… — С последствиями? — Верно. — А надо вернуться к причине, — говорю с нажимом, не скрывая нарастающего раздражения. — Помните единственный сеанс, на котором мы разбирали правых и виноватых в этой истории? Когда я призналась, что не могу отпустить ситуацию, потому что меня оставили без ответа на вопрос: «Почему я виновата?». Вы сказали, что гнобить себя за решения, принятые другим человеком — глупость. Но ведь для того, чтобы он принял такое решение, нужна объективная причина. И я склонна считать, что вину за собой почувствовала именно из-за нее. Мне ее озвучили, а я все переиначила. А вы выслушали мою версию и приняли ее за чистую монету. — Рин, давай успокоимся. — Я спокойна. — Я не могу с тобой согласиться, — толстыми пальцами психолог со стажем берется за оправу и снимает имиджевый аксессуар, чтобы протереть линзы. — Для нас это уже пройденный этап. У тебя новая жизнь, новый человек рядом. Не лучше ли сосредоточиться на нем, как ты считаешь? — О, не хочу вас расстраивать, но никакого нового человека рядом со мной нет. Только старый, — Марудэ-сан, наверное, мысленно похоронил себя, как мозгоправа. Так бывает, если быть слишком высокого мнения о себе и не делать скидку на реальность. — Мне нужно достать эти воспоминания. Какие есть варианты? Он дышит на прозрачное стекло и проходится по нему карманной тряпкой из микрофибры. Молчит в надежде, что удастся сменить тему, но я не пойду на попятную. Не в этот раз. В конце концов, Марудэ-сан поднимает белый флаг и сухо отвечает: — Самый простой — гипноз якорным методом. Мы можем восстановить твои воспоминания и чувства, но нам нужен якорь. Что-то, что намертво связывает тебя с тем днем и только с ним — звуки, запахи, прикосновения. Подумай хорошенько и постарайся воспроизвести детали. — Тогда была весна, на улице особо ничем не пахло. До цветения сакуры оставалось пару недель, здесь ничего конкретного дать не могу, — ногти сами лезут в рот и оказываются зажатыми между зубов. — Но была песня. Я ее слушала, когда шла к тренировочному полю. — Больше ты ее не включала? — Никогда. — Должно сработать. Вот что, давай мы оба подготовимся и созвонимся с тобой на неделе. Может быть, ты еще что-нибудь припомнишь… — Я уже включаю песню, — тянусь к телефону и судорожно ищу знакомую мелодию. Пальцы начинает покалывать, когда вбиваю название саундтрека к судному дню. Your Neighbors — 27’s. Прекрасная песня, омраченная не тем временем и не тем местом. — Что мне делать? Марудэ-сан обреченно выпускает носом воздух на том конце провода, понимая, что спорить бесполезно. Шуршит стопкой бумаг и ставит телефон на стол, освобождая обе руки. — Поставь планшет, чтобы я тебя видел и присядь на стул напротив. Важно, чтобы мелодия без перерыва играла на фоне. Положи руки на колени, закрой глаза и слушай мой голос. Описывай все, что увидишь. Буду задавать вопросы — отвечай. Делаю, как он велит и нажимаю «play». Сердце сжимается с первых нот. Как любила эту песню, также сильно ее и возненавидела. Не до этого. Сейчас не до этого. — Я готова. — Тогда начинаем. *** Ровный голос Марудэ-сана плавно позволил восстановить события того дня. Я словно со стороны видела, как радостно собиралась на встречу с Бачирой, бегая по дому в поисках толстовки. Как закрыла входную дверь и надела наушники. Как дошла до тренировочного поля, отыскала глазами Мегуру, который удалился в раздевалку, чтобы переодеться. Подождала, пока разойдутся другие любители футбола, и когда на трибунах оставались последние два человека, Бачира уже шел в мою сторону. Я улыбнулась и потянулась обнять, но он спрятал глаза за густой челкой, ковыряя ботинком рыхлую землю под ногами. — Что-то случилось? Выглядишь уныло. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Рин-чан, я хочу и дальше играть в футбол. Лучше нам дальше как-то порознь. Это я помнила и без гипноза якорем. Если верить моим воспоминаниям, где-то здесь я должна переспросить, значит ли это, что мы расстаемся. И на краткий ответ согласием со стороны Бачиры, развернуться и уйти, списав все на взбалмошный характер Мегуру и переменчивое настроение. Но я вижу другое. Я вижу, что продолжаю стоять. Картинка размывается, как порванная кинопленка, халтурно склеенная скотчем. Из всех сил пытаюсь сосредоточиться на обрывках и не обращать внимания на помехи. — Не понимаю. Ты хочешь расстаться? — Да. Лицо той Рин в ретроспективном кадре сменяет эмоции, словно вышедшая из строя магнитола переключает радиостанции. — Что все это значит, Бачира? Если ты так шутишь, то мне не смешно. — Нет. Ты ставишь меня перед выбором, а я хочу и дальше играть в футбол с ним, — он поднимает серьезный взгляд, и становится понятно — Бачира шутить и не думал. — С монстром. То, что происходит дальше — видеть неприятно. Даже противно. Даже мне. Лучше бы та Рин действительно развернулась и ушла домой. — Какой к черту монстр, Бачира! Ты до сих пор застрял в пятилетнем возрасте? — она заходится в лающем недовольством голосе, подкрепляя истерические вопли размашистым движением рук. — Ты правда решил бежать вприпрыжку с чудовищем, которое делает тебя одиноким? Которое мешает завести друзей? Из-за которого от тебя все шарахаются, как от чумного? — Я не переживаю о том, что от меня все шарахаются. Шарахаются те, кто не понимает. Я не хочу дружить с теми, кто принимает меня, только пока я веду себя так, как им удобно и скрываю монстра. — А иногда его полезно скрывать! Хотя бы первое время. Сотню раз говорила, но все как об стену горох. Представь, сколько людей могли бы быть сейчас рядом с тобой, если бы ты хоть раз сделал, как я просила. — По-моему, это больше нужно тебе, чем мне, — Мегуру с вызовом разглядывает медовыми глазами ее мои синие, в которых уже видны подступающие слезы. — Это ведь ты хочешь, чтобы рядом с тобой был кто-то… Кто-то нормальный. — Бред! — Не бред, Рин-чан. Ты ежишься от косых взглядов, стоит нам встретить кого-то из моего прошлого. Хотя и просто идем рядом. Обнимать-то тебя нельзя, люди увидят. А уж когда я ослушался тебя в тот день, — Мегуру делает паузу, и я вспоминаю тот матч с командой Киры, где Бачира повелся на его провокации и сгреб меня в охапку перед трибунами. — В общем, неважно. — Да плевать мне на косые переглядки, я уже объясняла! То, что у нас с тобой разные взгляды на проявление чувств на публике, не делает кого-то правым или неправым. Нам просто нужно научиться договариваться. И расставаться для этого вовсе не обязательно. — Так же, как и когда ты просишь никому не рассказывать про монстра? — Мегуру хмыкает разочарованно, будто заново переживая невысказанные обиды прошлого. — В твоем понимании договориться — значит сделать так, как ты хочешь. — Ты меня вообще слушаешь? Я советовала никому не рассказывать про монстра, чтобы у тебя друзья были! Друзья были, Мегуру! Это единственное, чего я хотела. Рин по ту сторону воспоминаний уже захлебывается в рыданиях, а я здесь, в реальности, чувствую, как конечности от увиденного начинают неметь. Дышать с каждой секундой становится труднее. Грудь сдавило тяжелым прессом, и сердце в рваном ритме отплясывает чечетку. Плохой знак. Очень плохой. — Спросила бы для начала, чего хочу я. Я бы нашел друзей, Рин-чан. Настоящих друзей, пускай и не сразу, со временем. А сейчас мне и тебя вполне хватало, пока я не понял, что ты тоже… ненастоящая, — лицо Мегуру на мгновение осунулось, будто он повзрослел лет на десять. — Ты тоже не принимаешь монстра. — Неправда, Бачира, — Рин из прошлого пытается отбиваться, вытирая струящиеся по лицу слезы рукавом. Слова еле выговаривает, но все еще пытается. — Я хотела, как лучше. Я все делала правильно. Я… — Я устал, Рин-чан, — Бачира подходит ближе и прижимает ее к себе. Поглаживает по голове, чтобы успокоить, пустыми глазами уставившись за горизонт. — Спасибо тебе за все. Я отведу тебя домой, уже темнеет. Она отталкивает его с силой, скалит зубы, и ее крик в прошлом эхом разрывает перепонки в настоящем: — Катись к черту! Бачира вглядывается печально в ее раскрасневшееся, слегка припухшее лицо и мокрую от слез шею. Видно, что сам едва сдерживается, но перед тем, как уйти, кладет руку на плечо и тихо произносит: — Береги себя. Рин только рывком сбрасывает его кисть и, потупив голову, продолжает удобрять землю соленой водой, пока тело подрагивает в беззвучных рыданиях. *** Марудэ-сан проводником вел меня бессознательно, заставляя вслух проговаривать увиденное, но теперь я не могу вымолвить ни слова. В рот будто битого стекла накидали, и каждое движение отдается режущей болью. Я молчу слишком долго, и это вынуждает психолога забеспокоиться: — Рин, ты в порядке? Что ты увидела? Нечем дышать от слова совсем. В этой комнате всегда было такое маленькое окно? Не могу раскрыть легкие. Не могу смотреть на ту Рин. Не могу видеть тренировочное поле. Не могу оставаться в том дне. Я хочу проснуться. — Просыпайся, сейчас же! Распахиваю глаза, бегаю ими туда-сюда, понимая, что не в состоянии даже пошевелиться. Руки, ноги, тело налились свинцом. Не получается сделать вдох. Как выброшенная на берег рыба только смыкаю и размыкаю губы в попытке набрать кислород, но тот застревает где-то в горле. Нужно добраться до окна. Нужно добраться до окна. — Рин, ответь мне, пожалуйста. Вскакиваю со стула и тут же падаю на колени, опершись ладонью о столешницу. Свободной рукой пытаюсь вслепую дотянуться до оконной ручки. Не могу нащупать. Не могу, не могу, не могу. Еще немного и я задохнусь. Перед глазами все плывет, и я начинаю интенсивнее водить рукой перед собой в поисках окна. Одно неверное движение — и планшет летит со стола экраном вниз, корпус с треском бьется о кафельный пол. — РИН! — болезненный выкрик Марудэ-сана был его последним словом на сегодня. Едва могу стоять на ногах, когда наконец нахожу ручку и пропускаю в комнату прохладу улицы, но и это не помогает. Сколько человек может прожить без воздуха? Потеря сознания — через минуту. Через три начнут отмирать клетки мозга. Через пять-семь наступит смерть. Это была моя вина. Сжимаю до скрипа ворот хлопковой рубашки, вновь сгибаюсь пополам и падаю на колени. Это из-за меня тогда все случилось. Мысли настолько громкие, что даже стоящий гул в ушах не в состоянии их перекричать. Это я пыталась сделать из него другого человека. Пускай и из лучших побуждений, но правда в том, что все самые страшные вещи в мире делались из лучших побуждений. Это я его не принимала. Разграничивала Бачиру Мегуру и монстра внутри, уповая на незрелую психику и подростковые странности. Отказывалась принять, что монстр — не помеха. Монстр — союзник. Огромная часть личности Бачиры, с которой либо смириться, либо откреститься. И это я открестилась. Это была я. Со своими непрошенными советами, со своими нравоучениями. Единственное, в чем нуждался Мегуру — понимание. Безусловное, стопроцентное, концентрированное понимание. И если я понимала и принимала, какого дьявола вела себя, как все? Приходится до крови закусить губу, чтобы аккумулировать боль в другом месте. Безотказный способ суметь снова сделать вдох. Жадно глотаю воздух с хрипом, стоя на четвереньках. Мокрые от пота пряди свисают с лица, а изо рта со слюной вытекает тоненькая багровая струйка. Чувство вины душит хуже удавки, и крупные слезы хлещут из глаз, разбиваясь о пол. Нужно идти к нему. Идти сейчас же. Усилием воли, со спутанным сознанием, заставляю себя подняться на ноги, и размашистыми шагами двигаюсь по коридору. Согласно расписанию, игроки должны отрабатывать приемы на футбольном поле. Футбольное поле. Исходная точка. Какая ирония. Пелена слез закрывает обзор, так что приходится заручиться поддержкой и опорой у бетонных стен, чтобы добраться до команды Z. Легкие по-прежнему огнем горят и еще не восстановились после вынужденной остановки дыхания. Только бы дойти. Только бы дойти. Вытираю глаза рукавом и вижу заветную дверь в зал. Осознание близости цели придает сил, расстояние между мной и полем стремительно сокращается. Набрав воздуха, с грохотом толкаю металлические двери и вбегаю на площадку. Глубоко зарытая, но клещами вытянутая наружу печаль отражается криком: — БАЧИРА! Невольно обращаю на себя внимание остальных игроков. Бегаю взглядом по встревоженным лицам, пока в противоположном углу зала не нахожу его. Мегуру замер с мячом в руках и распахнутыми на половину лица глазами. Наконец-то нашла. Откуда-то доносится обеспокоенный голос Исаги: — Ты чего? — Бачира! — снова кричу взахлеб, попутно смахивая слезы. Исаги подождёт. Бачира остолбенел от шока, не в силах пошевелиться. Приоткрыл рот в удивлении, напрягся всем телом, но не сдвинулся с места. — Я все вспомнила. Я вспомнила… Что-то бубню себе под нос, пока он рывком преодолевает расстояние между нами. Глаза уже ничего не видят, но почувствовав знакомый запах его тела где-то вблизи, наощупь прилипаю к груди и втыкаю ногти в плечи. — Я все вспомнила. Все, что было тогда. Прости меня, — обрывочный поток слов рвется наружу, иглами врезаясь под кожу озадаченного Мегуру. Он инстинктивно обнимает в ответ, нервно проходится ладонью по волосам. Смотрит на Исаги, ища поддержки, мол, все ли он делает правильно, потому что сам трезво оценить ситуацию не в состоянии. — Я хотела, как лучше. А получилось… А получилось вот так. Бачира вертит головой, улавливая встревоженные взгляды остальных членов команды Z. Не до конца выходит из транса, но этого хватает, чтобы произнести: — Давай-ка мы с тобой уйдем отсюда. Он выпускает меня из объятий и разворачивает в сторону выхода, поддерживая за плечи. Напоследок кивает Исаги и открывает дверь, пропуская меня вперед. На протяжении всего пути до комнаты меня бессвязно поносит: — Прости. — Я не специально. — Я хотела, как лучше. — Я виновата. — Я считала, что поступаю правильно. — Я всегда тебя принимала. — Я и монстра принимала. Не до конца, но я постараюсь это исправить. — Я хочу все исправить. Еще много-много «прости» было сказано, пока Мегуру не уложил меня на кровать и не присел рядом на корточки. Страшно представить, на что ему приходится смотреть: лицо распухло так, что даже мягкой подушки щекой касаться больно. Наблюдаю за ним слегка растерянным, и заевшей пластинкой вновь и вновь повторяю: — Я не хотела. Не хотела, чтобы ты чувствовал себя плохо. — Я знаю, — его широкая ладонь ложится на скулы, большим пальцем вырисовывая круги на влажной коже. — Ты говорил, что с тобой я никогда не была эгоисткой, — от стыда хочется натянуть одеяло до подбородка. — А это тогда что было? — Чуть-чуть приукрасил, — Мегуру улыбается краешком губ и продолжает: — За исключением пары случаев, все было здорово. Ничего себе пара случаев. Я насчитала минимум с десяток, но вслух этого уже не говорю. Эмоциональные всплески изматывают. До безумия хочется спать. Поспособствовали и методичные поглаживания Бачиры, и томный голос, который действует лучше любого успокоительного, и просто его присутствие рядом. Перед тем, как моя батарейка сядет, я просто обязана у него спросить: — Мегуру… Ты почувствовал ко мне хоть что-нибудь? Снова. Здесь. В Синей Тюрьме. Подходящий момент никогда не наступит, верно? И раз уж мой мозг взял моду переписывать воспоминания, каким бы ни был ответ, есть вероятность, что я его забуду. К лучшему или худшему, не имеет значения. — Да я и не переставал, — Бачира слегка наклоняет голову в бок, пока новые, и я надеюсь, последние на сегодня слезы струятся по щекам. — Но то, что закончилось однажды, должно быть закончено навсегда. Он цитирует строчку из письма для Киры и я понимаю — не последние.