По доброте душевной

Когда конвойный снова открыл глаза, Садовского рядом не было. Мысли вспышками заметались в мозгу — сбежал. И автомат с собой прихватил. Вооружен и опасен. Паша обругал себя идиотом, сел на постели и схватился за голову, пронзаемую острой болью. Надо же было поверить этому уроду! Показалось, или на кухне звякнула ложка?.. Нет, черт возьми, не показалось — звук, будто издеваясь, повторился. Может, Садовский только собирается бежать, и решил запастись едой? Пашка бросился в кухню, не успев подумать, что может поймать пулю из собственного оружия, но на пороге замер, будто врезавшись в невидимую стену — Олег преспокойно размешивал сахар в чашке с неизменной сигаретой в зубах, мурлыкая под нос какую-то мелодию. На столе стояла тарелка с бутербродами — сыр, колбаса, все как полагается. На секунду Пашке показалось, что он проснулся в общаге после дикой пьянки, а заботливый друг уже приготовил завтрак на всех. Нет же, — больно хлестнула мысль, — совсем не друг хозяйничает на его кухне. Это… — Здорово, начальник! — Садовский широко улыбался, но во взгляде его читалось удивление. — Ты ранняя пташка — еще без десяти. Пашка машинально посмотрел на часы на холодильнике — электронные цифры расплывались в глазах, но в итоге собрались в различимые 5:50. Взгляд скользнул в угол, где вчера он опрометчиво оставил автомат — оружие было на месте. Бред какой-то! — Некогда рассиживаться. Где у тебя аспирин, не имею понятия, но лучше закинься и поешь. — Какой у нас план? — Пашка рухнул на табурет и отхлебнул из чашки, все еще не веря происходящему. — Ты у меня спрашиваешь? — усмехнулся Садовский, едва не подавившись бутербродом. — Варианта два — переодеваемся в гражданку, прыгаем в тачку, на блок-постах косим под мирняк. Сыном моим будешь, или племянником — выбирай. Но есть нюанс — пушку твою придется оставить здесь. По тому, как конвойный сверкнул вмиг просветлевшими глазами, стало понятно — ответ отрицательный. — Тогда второй вариант — остаемся в нашем барахле, избегаем людей со стволами, а если не выйдет — рассказываем им все, как есть и надеемся, что нас не хлопнут. — Нас?.. — А что тебя удивляет? Ребята, что заняли город, вряд ли будут разбираться, что ты за птица. Теперь мы с тобой крепко повязаны, начальник. Пашка не слушал. Он пялился на жилистые руки Садовского, стоявшего перед ним в растянутой белой майке. Два продольных шрама отчетливо выступали на запястьях, будто черви, пробравшиеся под кожу. На левом плече и рядом с ключицей остались круглые вмятины, уродливо выпирала неправильно сросшаяся кость. Взгляд скользнул выше, на шею, где пролегла белесая полоса, а потом выше, наконец, встретившись с насмешливым взглядом. — Ты спрашивай, не стесняйся. Пашка смутился, но отступать было некуда: — Вскрыться в тюрьме пытался? — В СИЗО. — Почему не раньше? Ты же понимал, какой ты. Детей, значит, было не жалко, срока испугался? — И раньше хотел. Не смог. — Садовский вздохнул, подбирая слова. — Понимаешь, начальник, желание жить — оно сильнее совести. Но это пока тебя не заперли в каменном мешке со всякими ублюдками до конца твоих дней. — Остальное откуда? — в груди Пашки клокотала ярость, вот только он понимал — читать морали нет времени, да и бесполезно. — Это, — он провел ребром ладони по шее, — от «народного мстителя». На нем, кстати, трупов побольше, чем на мне, зато все «по понятиям». А это, — бросил он взгляд на плечо, — привет из Чечни. Есть поинтереснее, показать. — Садовский взялся за край майки и снисходительно усмехнулся. — Хватит! — гнев, наконец, переполнил чашу и выплеснулся через край — Пашка вскочил и стукнул по столу так, что жалобно звякнула посуда. — Почему не убил меня и не свалил?! Про бронежилет вранье — ты воевал, я тебе только мешаю. Что за игру ты ведешь?! Я что, похож на кого-то из твоих пацанов?! Отвечай! — Не неси ерунды, начальник. — Садовский преспокойно отхлебнул кофе и потянулся за новой сигаретой, но конвойный схватил автомат и снял с предохранителя: — Одевайся, уходим. Уходим, я сказал! — он дернул скатерть и зазвенели осколки тарелок. — Посуду не жалко? — одну чашку заключенному удалось поймать, и на белой майке расползлись кофейные пятна. — Красивая. Это у нас алюминиевая, бей-не хочу. — Заткнись и на выход! — Ты лучше бы еды в дорогу собрал. От невозмутимости Садовского хотелось врезать ему прикладом. Здравый смысл подсказывал — провизия в дороге точно бы не помешала, но подчиниться заключенному Пашка не хотел. — Руки! — он снял с пояса наручники и нервно повертел их на пальце, но Садовский не торопился: — А машину я как поведу? *** С неба больше не сыпался пепел — он черной каймой лежал вдоль бордюров, напоминая — война никому не приснилась. Канонада грохотала в отдалении, и это значило — город сдали. В доме напротив обрушилось два подъезда, будто здание было вылеплено из песка и пало под ногой бегущего мимо великана. На развалинах копошились люди — кто-то спасал добро, кто-то искал под завалами родных. То и дело воздух прорезал женский вой. — Чего встал, пошел! — Пашка ткнул Садовского стволом в спину и зажмурился, пытаясь отогнать воспоминание о Мишке и его маме. — Заглядывал когда-нибудь в чужие окна? Конвойный не успел удивиться идиотскому вопросу — из-за угла вывернули две фигуры в камуфляже. Сердце застучало, заглушая крики «бросай оружие и на землю!». Садовский медленно поднял руки вверх. — Не подходите! У меня приказ! — аргумент не очень, но придумать получше было некогда. Пашка продолжал целиться в военных, про себя отметив, что одеты они странно — на одном, невысоком и худом, джинсы и форменная куртка, другой, лысеющий и грузный, в охотничьем камуфляже. — Кто такой? — Лейтенант Овсянников. Доставляю заключенного в… — Ясно. — Коротышка сплюнул под ноги и обратился к Садовскому. — Какая беда у тебя? — По беспределу взяли. — Спокойно ответил он. Показалось, или он бросил на Пашку очередной насмешливый взгляд. — И пыжом окрестили? Только в уши ссать мне не надо. — Тишину поймали! — включился, наконец, толстяк. — Летеха, ложь ствол на землю, иначе разговор не склеится. Пашка покачал головой: — Или по-хорошему разойдемся, или стреляю. Коротышка расхохотался и на секунду выпустил Садовского из поля зрения. В следующий момент тот уже обхватил его шею, приставив к горлу швейцарский нож. — Расклад такой, пехота — пушки лейтенанту и валите. Лишние дырки всем ни к чему. Или?.. — острое лезвие выжало каплю крови из шеи заложника, и тот быстро задышал от испуга. — Вы че творите?.. — вяло попытался протестовать толстяк, но, все же, отдал Пашке автомат. Коротышка предсказуемо молчал и даже не пытался дергаться — наверное, чувствовал, что пожизненно осужденный не блефует. Что делать с трофейным оружием, Пашка не решил. Отстегнув магазины, он лихорадочно осматривал двор в поисках ответа. Взять с собой — значит, вооружить Садовского, а допустить этого было никак нельзя — когда ему надоест игра в спасителя, он не задумываясь спустит курок. Взгляд зацепился за сухие ветки, торчащие из открытого канализационного колодца. Удерживая толстяка на прицеле, Пашка бросил автоматы вниз. — А теперь упали! — заорал Садовский и бросил коротышку на асфальт. Толстяк в ужасе подчинился. Лицо заключенного изменилось до неузнаваемости, стало совершенно зверским — тяжелый взгляд исподлобья, оскаленные зубы под слегка подрагивающей верхней губой. Пашка почувствовал, как что-то в животе рухнуло вниз — казалось, еще секунда, и его подконвойный перегрызет всем троим глотки, а потом, как ни в чем не бывало, утрет окровавленный рот рукавом. Наверное, так чувствовали себя его ученики, когда только что спокойный и доброжелательный учитель на их глазах превращался в монстра. — Уходим! — нашел в себе силы скомандовать Пашка, и Садовский будто очнулся. — Минутку, начальник. — Он обшарил карманы лежащего на земле коротышки и, присвоив пачку сигарет, бесцеремонно переступил его и зашагал к машине.