По доброте душевной

— Ты где нож взял? — когда двор остался позади, а мандраж начал утихать, спросил Пашка. — У тебя на тумбочке валялся. Держи. — Садовский протянул конвойному «оружие», и тот брезгливо поморщился, чувствуя на нем тепло руки убийцы. — А ты молодец, парень. Больше на меня не злишься? — Кто это был? — проигнорировать похвалу стоило немалых усилий. — Так спросил бы, откуда мне знать. Мародеры, «новая власть», бывшие сидельцы — выбирай, что больше нравится. И привыкай — такого дерьма нам еще встретится немало. Посреди дороги дымила подбитая БМП. Садовский сбавил скорость, объезжая ее по обочине, а Пашка успел рассмотреть черные обгоревшие тела на асфальте. — Разве можно привыкнуть? — Ну… — Садовский вздохнул и достал сигарету из пачки. — Кто-то может, кто-то нет. Ты, думаю, сможешь. Со мной парень один служил, весь из себя интеллигент, «спасибо-пожалуйста», ну, ты понял. Мы над ним смеялись, по-доброму, а он стихи нам читал свои. Неплохие, кстати, стихи. А потом, когда там оказались, у него крышу и сорвало. Командир ему «стреляй!», а он ни в какую — «не могу», и все тут. Я сменить его шел на позиции, точнее, полз — крыли нас всем, чем можно. А он и выстрелил, да только себе в рот. — Несправедливо. — Помолчав, сказал, наконец, Пашка. — Тот парень должен был жить, а ты — нет. Не думал об этом? — Должен был. Но такие обычно не выживают. Вот дерьмо! Пашка понял, что встревожило Садовского, когда взглянул в зеркало заднего вида — по дороге пылила колонна бронетехники. Водитель съехал на обочину, выбросил окурок и поднял стекло. — Почему остановились? — Эти ребята сигналить не будут — сомнут нас как пивную банку, и дело с концом. — Тебе совсем не страшно? — лязг гусениц и рев двигателей давил на мозги, потому Пашка нарушил молчание. Садовский удивленно вскинул брови: — А чего мне бояться, начальник? Выберемся — хорошо, буду книжки читать, на солнце еще посмотрю. А нет — так тоже неплохо — считай, срок отбыл. Страшно, когда есть что терять. Я тебе даже завидую — у тебя вон все впереди. Мать жива, семью заведешь, на море скатаешься, диваны с тарелками будешь в новый дом выбирать… — Потому что я никого не убивал. — Оборвал он чужие размышления о своей жизни, явственно почувствовав злость — будто в гостиную его будущего дома вломились, не сняв ботинок. — Ага. Но любой из этих ребят, — Садовский кивнул в сторону нескончаемой колонны, — нас с тобой уравняет, если вздумает шмальнуть. — Заткнись. — Поморщился Пашка, но сознание уже нарисовало картину, как разворачивается башня, из нее вылетает сноп огня, два обгоревших тела лежат возле груды покореженного металла. — …и если нас таки попробуют похоронить, никто разбираться не станет, где чьи руки-ноги. Будем в одном гробу лежать, как тебе такое, начальник? Садовский расхохотался, следом, не выдержав, засмеялся и Пашка: — Нет уж, теперь я точно выберусь. Город заканчивался — дома съеживались, серели, становились ниже. В хриплом радиоприемнике Гагарина пела про кукушку. Пашке вспомнился первомайский выезд на природу — коллеги дурачились, играли в волейбол, аппетитный дым от костра щекотал ноздри. Казалось, жизнь безоблачна, бесконечна, потому черт и дернул его спросить кукушку, сколько лет ему отмерено. Но птица замолчала. Взрыв — и старое дерево рухнуло, перегородив дорогу. Второй — и комья земли застучали по машине. — Выходим! — коротко скомандовал Садовский. Выходить не хотелось — вся сущность Пашки молила остаться на месте, в хрупком, но все же, укрытии. Но интуиция подсказывала — лучше послушаться, чтобы не оказаться с собственным подконвойным в одном гробу. Из магазина с банальным названием «Продукты» повалили обезумевшие от страха люди. — Куда, б..я?! Назад! — Заорал Садовский, отчаянно замахав им руками, но куда там. Вздрогнула земля, и Пашка не смог устоять на ногах, почувствовал, падая, как что-то острое и горячее обожгло плечо. — Живой, начальник? — сквозь звон в ушах услышал он, почувствовал, как ему помогли подняться и тащат куда-то вперед. Наверное, дежавю. А еще он слышал крики. Пашка наступил на что-то мягкое, взглянул под ноги, и его чуть было не вывернуло наизнанку — половина мужчины пыталась ползти, волоча за собой сизые внутренности. Девчонка в фартуке, наверное, продавщица, мелко тряслась на крыльце, вцепившись побелевшими пальцами в перила. Садовский влепил ей крепкую пощечину, и это помогло — она вскрикнула и «отмерла», уставившись на своего обидчика. — Прости, детка, но надо внутрь. У тебя есть подвал? Снова ступени вниз и холод, ящики и стеллажи. Боль усиливалась, но Пашка перехватил запястье Садовского здоровой рукой, когда тот попытался снять с него автомат. — Тише, тише. Я посмотрю, ладно? Аптечка есть? Второй вопрос адресовался продавщице, которая кивнула и исчезла в глубине подвала. Сил сопротивляться не было, и теперь Пашка наблюдал, как пальцы Садовского ловко расстегивают форменные пуговицы. — Ерунда, начальник, просто царапина. Поболит немного, это да. — Только бинты. — Возникшая из темноты девушка протянула заключенному две упаковки. — Спирт? — Нет… Есть водка. — Просияла она. Садовский кивнул: — Годится. Он откупорил бутылку и щедро полил пашкино плечо — казалось, рану прожжет до кости, потому конвойный не сдержал крика. — Терпи, солдат, генералом будешь. В нос ударил запах спирта, и водка горячей волной хлынула в горло. Пашка закашлялся, но спустя минуту откинулся на стену, пока Садовский перевязывал его плечо. Почему он так добр? Зачем помогает, какой смысл ему возиться с необстрелянным птенцом? Плевать. Пашка взял бутылку и отхлебнул еще глоток, а стеллажи изогнулись, закачались, поплыли. — Вот и все. — Садовский выдохнул, и огонек зажигалки осветил его лицо. — Пересидим здесь, пока наверху жарко. Как зовут тебя, красавица? — Катя. Вы… из тюрьмы? Дрожь в ее теле утихла. Теперь она испуганно смотрела на ворвавшихся в магазин незнакомцев, особенно на типа в лагерной робе. — Из тюрьмы, Катюша. Я Олег, а вот он, — Садовский кивнул в сторону конвойного, — Паша. Ты только не бойся, ладно? Мы переждем и пойдем дальше, никто тебя не тронет. — Угу. — Кивнула девушка, но страха в огромных глазах не убавилось. — Куда вы идете? — В другую тюрьму, в тылу. Ты-то чего не уехала? — А куда?.. — непонимающе вскинула брови она. Садовский пожал плечами: — Подальше отсюда. Где твои родители? — Была только мама. Умерла. — Голос Кати сорвался на всхлип. — Вы кого-то убили? Где-то снаружи громыхнуло, а потом еще раз, совсем близко. Наверху, в магазине, что-то рухнуло и разбилось. — Да, Катя, он убийца. — Подал голос Пашка и пошарил по полу рукой в поисках автомата. — Лучше держись от него подальше. — Ревнуешь, начальник? — усмехнулся Садовский, но Пашка парировал: — С чего бы, ты же у нас по мальчикам. — Вот свинья. И это вместо «спасибо»? Конвойный хотел видеть смущение и растерянность на лице Садовского, но тот почему-то только улыбнулся шире, и от этого стало тошно. — Не слушай его, Катюша, он контуженный. Есть бумага и ручка? Как по волшебству, в его руках материализовалась тетрадь. Садовский сел на ящик, задумчиво погрыз кончик ручки и начал что-то черкать на листе. — Признанку пишешь? — Круче. Идите сюда, молодежь, вешать вас буду. Южная птица, семь букв. — Попугай? — Не торопись, начальник. — Садовский нарисовал палочку будущей виселицы. — Давай по буквам. Бред, да и только! Там, на улице, рвутся снаряды, свистит смертоносный металл, разрывает на куски людей, ползет, теряя внутренности, мужчина… Куда? Наверное, домой, туда, где его ждут, где любили и помогали. А он, Пашка, глушит водку и решает детские загадки, придуманные серийным убийцей. — «А», — сказал он, зажмурившись, чтобы умирающий мужчина исчез. — Мимо. — Еще одна палочка появилась на листе. — Они все умерли? Тетя Маша за хлебом заходила, Виктор Палыч — корм для Жульки купил. Сашка — ему десять стукнет завтра. — Из глаз Кати хлынули запоздалые слезы. — Умерли, да?.. — Война, Катюша, такое время… Странное. — Садовский откашлялся, подбирая слово, и потянулся за очередной сигаретой. — Показывает, что человек смертен, и часто внезапно смертен. Потому надо о себе думать, а не оплакивать других - кто знает, сколько нам отмерено. Понимаешь? — Они же… Я… Почему?! Вместо слов из горла вырвались глухие рыдания. Пашка понимал — нужно утешить ее, а не стоять столбом, но не знал, что делать — все действия казались глупыми, наигранными. Потому он мысленно поблагодарил Садовского, когда тот притянул девушку к себе, а она уткнулась в его плечо. — Ты жива, Катюша. И все у тебя будет, так что вытри слезы и назови букву. — «И», — сказала девушка, не спеша отстраниться. Плевать она хотела на предостережения Пашки, на прошлое Садовского, ведь сейчас в его объятиях ей становилось легче. — Вот молодец. Целых две, учись, начальник. — Он вписал отгаданную букву во вторую и предпоследнюю клетку. — «В», — брякнул Пашка наугад, и оказался прав. — Пингвин? — несмело предположила Катя. — И перед нами победитель! Держи. — Садовский жестом фокусника выудил из кармана две конфеты, протянул одну девушке, а вторую Пашке. — А тебе, начальник, утешительный приз. — Подожди, подожди, какой пингвин? — непонимающе уставился на него конвойный. — Ты же сказал «южная птица». — А где они, по-твоему, живут? На южном полюсе, так что технически все верно. — Жулик ты. — Разочарованно протянул Пашка, закинув в рот барбариску, и, наконец, почувствовав голод. — А конфеты откуда? — С твоей кухни. В вазочке лежали, ну я и… — Жулик и мародер. Видишь, Катя, с кем приходится иметь дело… Пашка посмотрел на девушку и осекся — она испуганно смотрела на заключенного, который показывал вверх, приложив палец к губам. Напряженный слух уловил в магазине говор и возню.