По доброте душевной

В магазине «Спецодежда» никого не было. Конвойный пару раз спросил у пустоты ответа — бесполезно. Свет не горел, и пахло новыми вещами — как в детстве на рынке, когда продавщица нахваливала «обалденно севшие» на Пашку джинсы, а мама неумело торговалась. Садовский опустил роллет, и в зале остались только лучи осеннего солнца, с трудом пробивавшиеся в окно. — Ну что, начальник, берем кассу и валим? — Говорю же — горбатого могила исправит. — Вздохнул Пашка, нерешительно осматриваясь. Садовский напротив, вел себя по-хозяйски, подыскивая нужный размер приглянувшихся ему штанов, хоть иногда ему и надо было передохнуть, опершись на стойку с вещами: — А зануда будет гундеть и в гробу. Не бери камуфляж одной расцветки, оденься вразнобой — все должны думать, что это барахло полжизни пылилось в батином шкафу. Никаких разгрузок, подсумков и прочей хрени — твоя задача — сойти за лоха, а не Рэмбо. Справишься, или нужен стилист? Пашка хотел ответить так же язвительно, но увидел, как Садовский со сдерживаемым стоном опустился на стул кассира. Ему все еще плохо, и что с этим делать, конвойный не знал. — Ты это… извини, ладно? Слова дались с трудом, но сейчас Пашка понимал, что должен их произнести. Часть его естества протестовала — какие, к черту, извинения — это серийный убийца, только он постарался заглушить этот голос. Перед ним сидел человек, которому обычные действия давались с трудом по его — Пашки — вине. И если бы время можно было бы отмотать назад, он бы заставил себя заткнуться. — Девчонку зря напугал. Передо мной — чего уж… — Выдохнул Садовский и уставился в потолок. Через секунду его взгляд — прямой, пытливый, — прицельно направился на Пашку. — Знаешь, как у меня было в первый раз? Он мотнул головой, понимая, что не хочет слышать того, что последует дальше. — Я вел занятия начальной военной подготовки. Уже собирался домой, но один парень — Ваня — подошел ко мне и сказал, что хочет попрактиковаться в сборке-разборке автомата. Хороший мальчик, отличник… был. Я не отказал ему. — Садовский запнулся и полез в карман за сигаретой. — Все бы ничего… Все было бы хорошо, только он направил на меня чертов автомат. В шутку, понятное дело, но… Я перехватил ствол и бросил парня на пол — хотел повторить ему правило, — «не направляй оружие на человека, если не собираешься стрелять»… Ремень обернулся вокруг его шеи… Нет, только не это… Мысленно Пашка умолял Садовского заткнуться, вцепившись в рукоять автомата до побелевших пальцев. Но он, облизнув пересохшие губы, продолжал: — Я хотел просто припугнуть его. Проучить и отпустить, конечно же, отпустить — как иначе?.. Он застучал ладонью по полу, мол, сдаюсь, а потом захрипел. Потом все как в тумане. Помню, что возбудился. Спросил себя — а если не отпускать? Как будто даже не я спросил… Черт, не знаю, как объяснить. Пришел в себя, когда он перестал дергаться. Это было ужасно… Я пытался нащупать пульс, но… Когда я понял, что он мертв, появились другие мысли — как мне быть? Я испугался. Сел за стол, попробовал проверить тетради — не получилось — взгляд падал на тело, и все… — Ты вывез его в лесополосу и закопал. — Пашка с трудом процедил слова сквозь зубы — они отказывались слушаться, желая остаться в голове. — У меня не было лопаты. Могилу я вырыл руками — накануне прошел дождь, так что… — Хватит! — Я проверил его пульс, прежде чем похоронить. — Закрой рот! Инстинктивно Пашка сделал несколько шагов в сторону Садовского, а тот поднялся со стула, чтобы не казаться ниже: — Бей, только не по лицу — на блок-посту будут вопросы. И не извиняйся больше. Жалость пропала. Невообразимо хотелось ударить его прикладом, так, чтобы свалить на пол, бить ногами, чтобы он выл от боли, а не рассказывал об убийствах детей со спокойным, но скорбным выражением лица. Пашка сжал кулаки так, что ногти впились в кожу. Он дрожал от напряжения и гнева, и никак не мог решить, что делать дальше. — Что же ты, начальник? — решил подтолкнуть его к действию Садовский, но тот ценой невероятных усилий разжал руки и выдохнул: — Пошел ты! — Да ну, кто-то никак привязался? — он усмехнулся, снова рухнул на стул без сил и потянулся за сигаретой. — Хреновая идея, Паша, я же… — Ты сначала оклемайся, потом попробуй то же самое повторить. Из зеркала в примерочной на конвойного смотрел солдат черт знает каких войск в разнобойном камуфляже и с красной повязкой на рукаве — в магазине нашлась подходящая клейкая лента. — Никогда не думал, что в этой жизни обновлю гардеробчик. — Выглянул Садовский из соседней кабинки. Пашка заметил, что форма, хоть и из разных комплектов, сидела на нем не так нелепо, даже больше — шла ему. Он по привычке натянул на бритую голову свою черную кепи и одобрительно кивнул отражению. — Остался последний штрих. — Какой еще штрих? — недоверчиво покосился на него Пашка. — Задача: приходят на блок-пост два товарища при параде — «комок» новехонький, только бирки не висят, у одного ствол, у другого документов нет. Народная дружина, говорят. Вопрос: через сколько минут нас отправят на зиндан? — И что ты предлагаешь? — Сейчас — поесть. Если ты не против, конечно. А будем выходить — слегка поваляемся на земле. Так себе идея, но… — Принимается. — Пашка бросил в Садовского банку тушенки, и тот поймал ее, несмотря на неожиданность. *** — Ты любил когда-нибудь? Ну, по-настоящему. Голод перестал терзать желудок, и конвойный лениво макал хлеб в консервный бульон. Тело, недавно напряженное, как струна, размякло. Клонило в сон и тянуло на пустую болтовню. Пашка представил, что в ту ночь в автозаке всех, кроме него, убило — интересно, дожил бы он до магазина и тушенки? — «По-настоящему» — в смысле, женщину? — усмехнулся Садовский, а его собеседник удивленно кивнул, будто услышал самый странный вопрос в своей жизни. — Тогда нет. Только «понарошку». Был один мальчишка — Коля Соловьев… Пашка хотел оборвать этот рассказ, но слова застряли в горле — в списке жертв Садовского не было ребенка с таким именем. — В каком же он был классе?.. 7-Б, кажется. Не важно. Он хотел стать военным, но я его отговорил — однажды оставил после уроков, и мы сидели, наверное, два часа — пока за окном не стемнело. Рассказал пару чеченских историй — как нашел пропавшую разведгруппу — головы отдельно, тела отдельно. Как наши позиции врагу сливали свои же. Что делают со снайперами, попавшими в плен. Жестоко, непедагогично — да, но надо было выбить из него киношную романтику, пока не поздно. Когда представлял его — красивого, доброго — мертвым где-то в полях хрен пойми какой «братской» страны, — веришь, — все внутри переворачивалось. На следующий день у меня не было урока в их классе, но Коля сам пришел. Сказать, что не будет военным. — Что было дальше? — Пашке было противно слушать эту «романтичную» предысторию — он хотел поскорее добраться до сути. — Дальше… Да все как у людей. — Садовский посмотрел на конвойного испытующе. — Коля сбегал ко мне с уроков, делился тайнами, наверное, пытался заменить мной отца, свалившего в туман. А я… Я ждал наших встреч, — они стали моим смыслом, что ли. Хотел смотреть на него, прикасаться, — без пошлости, но все равно не решался. Боялся испугать его — тогда бы все закончилось. А потом… Черт возьми! Он прервался и что было сил сжал голову руками, а потом поднял на Пашку глаза, словно спрашивая разрешения продолжать. — Коля забил гол в межшкольных соревнованиях по футболу. Я ходил на все его матчи, и он это знал — поэтому побежал ко мне, на трибуну — разделить со мной радость. Тогда я обнял его в первый раз, обнял и понял, что не хочу отпускать, но придется — сейчас он освободится и снова побежит на поле, отдалится от меня. В голове что-то щелкнуло, и появился план — как будто мне запихнули его прямо в мозг. Я попросил Колю зайти после матча — отпраздновать победу. Купил всяких чипсов, конфет, кока-колы. У меня был рецепт на снотворное… Ну, ты понимаешь. — Не понимаю. Ты изнасиловал его? — Нет! — Садовский ответил с удивлением и будто бы оскорбленно — как Пашка вообще мог такое подумать. — Конечно нет, я бы никогда… — Ну да, ты не насиловал — просто рукой себе помогал, пока пацаны умирали. Что ты сделал с Колей? — Когда он отключился… — Садовский тянул время и слишком долго доставал сигарету из пачки. — Можно было не бояться. Лежать с ним рядом, вдыхать его запах, прижиматься к нему и чувствовать тепло. Гладить его волосы — такие мягкие, держать за руку… — Дальше! — рявкнул Пашка, чувствуя, что его вот-вот вывернет наизнанку, но заключенный непонимающе уставился на него: — Нет никакого «дальше». Это все. — Что «все»?! Хочешь сказать, ты парня не лапал, не раздевал, а просто держал за ручку?! — Не раздевал — не знал, сколько у меня времени. Я не хотел его напугать или обидеть— просто хотел сделать приятно… — Все, хватит! — не выдержал, наконец, Пашка. — Ты убил его или нет?! — Нет. Когда Коля проснулся, я сказал, что он, наверное, переутомился на матче. Но вряд ли он поверил — сначала перестал заходить ко мне, а потом перевелся в другую школу. — Какая же мерзость… Боже, дай мне терпения. — Конвойный вскочил и пару раз измерил магазин шагами, держась за голову. — И это ты называешь любовью? — Что тебя удивляет? Подставь на место Коли женщину-мою ровесницу, и все, о чем я рассказал, резко станет нормальным. Ну, кроме снотворного — но оно бы тогда не понадобилось. Когда я узнал, в какую школу он перевелся, решил сходить на его матч, как раньше. Коля увидел меня на трибуне — точно знаю, что увидел, — но поспешил отвернуться. Тогда я понял, что потерял его. Совсем. У самого-то как на личном фронте? Пашка чувствовал — Садовский наслаждался своими воспоминаниями, хоть и испытывал стыд и тоску, хоть и решил сменить тему, натянуть на себя маску насмешливого безразличия. И откровенничать с ним совершенно не хотелось. — Как считаешь, что чувствовал Коля, когда понял — человек, которому он доверял, накачал его какой-то дрянью и превратил в резиновую Зину? Думал вообще об этом, или только себя жалел? — Думал, конечно. — Он поморщился от пашкиной трактовки. — А толку?.. Что сделано, то сделано. Слышь, начальник, Катюша нам ничего сладкого не кинула? Пашка порылся в рюкзаке и швырнул Садовскому «Сникерс» с такой силой, что попал адресату прямо в лоб. Тот не обиделся, а рассмеялся, разворачивая обертку: — Мне в первый год в СИЗО снились эти самые «Сникерсы» — так я их любил. Теперь уже забыл, какие они на вкус, веришь? — Верю. А это помнишь? «Марс» в рюкзаке явно предназначался Пашке, но он бросил заключенному и его, до конца не понимая, почему. Сам-то когда угодно может съесть любую сладость, не испытывая такого детского восторга. — Нет. — Ответил Садовский с набитым ртом, и развернул следующий батончик. — Прямо праздник какой-то. Он улыбался, а Пашка не знал, все в порядке, или стоит ругать ли себя за излишнюю доброту. Перед глазами возник бесчувственный семиклассник Коля и дрожащие от похоти руки Садовского, расстегивающего ему штаны. — Когда ты понял, что, ну… такой? — Кажись, я ошибся, начальник — не в следаки тебе надо, а в мозгоправы. Ну вот на кой тебе это знать? — он вытряхнул крошки из обертки в рот и вопросительно посмотрел на Пашку. В самом деле, зачем? Ответа не было. Откровения Садовского вызывали тошноту, но казалось, нужно задать эти вопросы, нужно выслушать все до конца, и тогда в его рассказе обязательно проскользнет зацепка о неизвестных убитых. Ведь где-то в земле лежат задушенные дети, и нет у них ни гроба, ни холмика, ни таблички. И мама не приходит навестить — не знает, куда. — Чтобы понять. — Не забивай голову. Лучше подумай, что делать. — А что делать? — спросил Пашка с отчаянием в голосе, словно, наконец, перестал отвлекать себя жертвами Садовского и задумался о собственной жизни. — Думаешь, нам поможет этот тупой маскарад? Даже если нас не грохнут на подходе к блок-посту, какой дурак пропустит нас на ту сторону? Как мы объясним, нахрена нам это? «Дяденьки оккупанты, посторонитесь, мы идем в наступление?!» Вот что я тебе скажу — мы тут возимся, как жуки в дерьме, придумываем планы, грабим магазины, а по сути просто тянем время до того, как нас обоих грохнут. И если тебе плевать, сдохнуть или жить, то мне нет! Пашка сел на пол и вцепился руками в волосы. Автомат лязгнул о стеклянную витрину — что от него толку? Парень, который никогда ни в кого не стрелял, не справится с армией противника даже в голливудском фильме. Захотелось отдать оружие Садовскому — он точно не замешкается, когда будет нужно спустить курок. Не только проклятый автомат — всю ответственность ему отдать, чтобы не решать ничего, не бояться, а тупо делать что говорят, как робот или другой чертов механизм. Только Пашка понимал — он никогда так не поступит, и оттого злость вперемешку с тоской принимались рвать его изнутри еще сильнее. Коля, Коля, Коля — вспоминай Колю, слабак! Вспоминай остальных и даже не думай, не смей… — Понимаю, начальник — мы правда в дерьме. Но если сложить лапки, то в нем и потонем, без вариантов. Ты можешь мне поверить? Знаю, это выглядит как хреновая идея, но просто поверь. Я хочу вытащить нас. И вытащу, только если ты не будешь такой размазней. — Да зачем тебе это?! Скажешь ты, или нет?! Лицо Пашки горело так, что, казалось, вот-вот вспыхнет пламенем, как растревоженный уголек. Он смотрел в глаза Садовского снизу вверх, но тот оставался отвратительно спокойным, доставая зубами из пачки очередную сигарету: — Вот же пристал… Ты когда-нибудь хотел стать кем-то другим? Хотя бы на день влезть в чужую шкуру? — И кем же ты хочешь стать? — Собой. Прежним собой — солдатом, другом, черт возьми. Теперь заключенный отвел взгляд, делая вид, что рассматривает вешалку с ремнями всех сортов и назначений. Был там и автоматный ремень, которым… — По-твоему все так просто? — зло сказал Пашка, продолжая сверлить Садовского глазами. — Раз — и вычеркнул то дерьмо, что сделал? Другом? Моим? Самому-то не смешно? Ты же и не человек совсем — так, страшилка из новостей, ну, на крайняк, кумир отбитых подростков. Хотя нет — даже их от тебя тянет блевать. Так что черта с два ты от себя сбежишь — ты в своей шкуре до гроба. Повисло молчание — густое, хоть режь. Конвойный торжествовал. Давно пора было осадить Садовского, указать его место, и теперь, наконец, получилось. Он ждал, что на лице его появится печать тоски или, может быть, раскаяния со смирением, но губы заключенного растянулись в привычной усмешке: — Но от тебя — запросто. Тот же тяжелый взгляд исподлобья, — совсем недавно Пашка благодарил судьбу, что он был адресован не ему. Та же усмешка, переходящая в оскал, заставляющая сжаться, как кролика перед пастью удава. Сколько не играй в хищника — ты добыча, Паша. Автомат не поможет, когда ждешь броска и боишься пошевелиться. Между тем Садовский снял со стеллажа рюкзак, откусил зубами бирку и за пару шагов оказался у двери. — Ты куда?.. — голос предательски сломался. — Стоять! Он обернулся, равнодушно глядя на направленный на него автомат: — Кончай комедию, Паша. Интересно, в этой дыре остались красивые мальчишки?