По доброте душевной

Секунды мучительно поползли, сминая недавний покой стальными гусеницами. «Что делать? Что делать?» — стучало в висках вместе с пульсом. Кажется, Пашка даже сказал это вслух. — Спокойно, начальник. — Уверенным шепотом ответил Садовский и выбросил рюкзак в окно. — Надо прыгать. — В смысле?.. — ошеломленно спросил конвойный, держа на прицеле дверь. Ответа не последовало, и он оглянулся. Заключенного в комнате не было. Время загустело смолой, окутало непроницаемой бурой слизью. Толчок от пола. Берцы на подоконнике. Крики: «стоять!». Сердце где-то у горла.. «Второй этаж. Всего лишь второй этаж», - успокаивал себя Пашка, чувствуя, как летит вниз, и холодом обдает лицо. Вот и земля - жесткая «посадка», щелкнули зубы и болью вспыхнула лодыжка. — Нормально? — вопрос Садовского пробил плотный кокон страха, а его рука подхватила под локоть. Вот Пашка уже ковыляет куда-то в темноту, пытаясь поспеть за подконвойным. В темноту, в неизвестность — плевать. Главное, что Садовский по-прежнему не дает ему рухнуть на землю. Он знает, что делать и куда идти. В горле все еще плескался адреналин, а пульс слышался неровным, рваным. Значит, нужно просто довериться и перебирать ногами, минуя камни и выбоины, стараясь не упасть. — Дай автомат. Торец пятиэтажки и раскидистый орех. Пашка вспомнил, как в детстве лазал по деревьям. «Обезьянка» - говорили старушки на лавочке. Зато ему доставались самые спелые абрикосы и вишни, пока сверстники топтались на земле, силясь достать хоть одну плодоносную ветку. — Автомат! — знакомый голос прозвучал требовательнее и громче, и Пашке не осталось ничего, кроме как подчиниться. «Бобик» у знакомого подъезда. «Эй!», — успел вскрикнуть водитель. Садовский выдернул его из машины, бросил на землю и ударил по голове прикладом. Казалось, все это заняло меньше секунды, и вот — удар, снова удар… Глухой стук и еле слышный лязг креплений автоматного ремня. Человек на земле — человек! — еще жив, но совсем скоро жизнь покинет его, если не вмешаться. — Хватит! — наконец, крикнул Пашка. Заключенный вздрогнул и замер, в очередной раз занеся оружие над противником. Бросил удивленный взгляд на конвойного, будто очнулся от забытья. «У него нет тормозов», — вдруг понял Пашка. Он не протестовал, когда Садовский снял с бесчувственного тела АКСУ — перед глазами стоял звериный оскал, а тело вновь ощущало тяжесть, как тогда, у магазина, когда его «напарник» навалился на него, обвив вокруг шеи ремень. — Не спи! Отрезвляющий тычок в живот — это Садовский, возвращает пашкин автомат. Приклад, скорее всего, в чужой крови и волосах, вот только проверять не было времени. Конвойный хотел уже сесть в «бобик» цвета хаки, но успел только открыть дверь. — Куда?! За мной! Пашка не понял, как они вместе с Садовским оказались у дверей подъезда, заняв позиции по обе стороны дверного проема. — Зачем?.. - только и успел спросить он, прежде чем его напарник приложил палец к губам: — Бабка нас срисовала. Их нельзя оставлять… Топот ботинок по ступеням, все ближе и ближе. Пашка вспомнил, как в детстве бежал на улицу, перепрыгивая через две, а то и три ступени. Сейчас сырость и прохлада подъезда останется позади, а в глаза ударит солнце, под ногами окажется разогретый асфальт, издалека помашут руками друзья… Нет. Все случилось иначе. Два человека в камуфляже выбежали из подъезда. Садовский отпустил их вперед, как на охоте, а затем дал очередь по одинаковым спинам. Оба рухнули на землю без крика, как мешки, одетые в форму - совсем не как люди, уже не похожие на людей. — Пошел, пошел! - раздался крик Садовского - не рядом, словно через толщу воды. Вот и снова лязгнула дверь уазика, в нос ударил запах бензина и взревел мотор. — К-куда?.. — только и смог спросить Пашка. Падающие «мешки» пока не укладывались в голове, как и исчезающие под колесами полосы дорожной разметки. — В смысле? К морю да в кабак - нам теперь бесплатно нальют. — Садовский похлопал рукой по автомату на боку, — А знаешь, я на море один раз только был, в детстве. Песок был горячий, мать орала «вылезай из воды!»… — Куда мы едем?! — голос Пашки визгливо сорвался. Почему водитель, черт возьми, так спокоен?! Он расстрелял людей, уже второй раз за день... Третий — память услужливо подбросила вычеркнутое, стертое воспоминание — перед тем, как конвойный закрыл дверь уазика, прозвучал еще один выстрел… — На блок-пост. А там куда скажешь, начальник. - Кажется, Садовский улыбнулся насмешливо. — Нет. Нет! Не надо! — само собой вырвалось изо рта. Заключенный бросил на Пашку непонимающий взгляд, но слова, сбежавшие из воспаленного рассудка, было невозможно остановить. — Останови машину! Сейчас! Уазик свернул на грунтовку в ближайшей лесополосе и мягко затормозил. Так не должно быть! Нет! Бежать. Надо сбежать отсюда подальше, пока хватит сил переставлять ноги, пока новенькие берцы не сотрутся об асфальт. Пашка вывалился из двери на землю. Пахнуло прелыми листьями и грибами. Когда-то они ходили за грибами с соседскими мальчишками, когда-то он радовался большому подосиновику как ребенок. Он был ребенком. Теперь бежать. Скользкие листья. Цепкие корни. Снова падение и мягкая, влажная земля. Пашка полз вперед, пока не наткнулся на шершавый ствол дерева. Тогда он сдался, прислонившись к нему спиной, словно в поисках защиты. — Так нельзя... нельзя... нет... - повторял конвойный почти беззвучно. Слезы застилали глаза пеленой, но видеть этот мир не хотелось — эту ночь и лес, и город, на который рухнула война… — Тише, начальник, все хорошо. Голос, мягкий, как одеяло, зазвучал совсем рядом. Садовский здесь — садится под дерево, и вот уже огрубевшие пальцы скользят по щекам, бережно утирая слезы. — Горе ты мое… Ничего, прорвемся, главное не бойся. Концы мы зачистили, последний рывок остался. Только блок-пост, и все — а там тебя к награде представят, к матери с медалькой явишься, она гордиться будет. Бросишь эту работу собачью — пальцы-то вроде целы. Ты, главное, скажи — готов или нет. Паша? — Не хочу… Не поеду! Оставь меня и вали! Куда хочешь вали, я не поеду! Последние силы ушли на эту слабую и короткую вспышку. Тело стало ватным, а голова повисла как у тряпичной куклы, и, казалось, вовсе упала бы на землю, если бы не плечо Садовского. — Значит, не поедем. Только не кричи. Поднимайся — давай, потихонечку. Ничего — пацаны после первого боя наглухо крышей ехали, а ты, начальник, молодцом. Пойдем — тут недалеко. Пашка не спросил, куда, послушно волоча ноги и стараясь не упасть. Сто один, сто два… триста двадцать, четыреста… Он пытался считать шаги, но сбился, и теперь в голове, как на заевшей пластинке, снова и снова звучало собственное «четыреста». Серый фасад двухэтажки вырос прямо перед носом, будто кит, внезапно выбросившийся на берег. В детстве мама говорила держаться от таких мест подальше — в двухэтажках помимо городской бедноты жили маргиналы всех мастей. Теперь мамы рядом не было — был только серийный убийца, и он — Пашка — добровольно брел в пасть серого кита. В подъезде воняло кошачьей мочой и плесенью, и чем-то еще — пугающе-сладковатым. Ни одной лампочки — их осколки хрустели под ногами, — только кромешная темень. Садовский, казалось, чувствовал себя здесь как дома. Прикладом он сбил навесной замок на двери со рваной черной обивкой, и приглашающе кивнул: — Располагайся. Пока пересидим здесь. Не «люкс», конечно, но лучше, чем в лесу. Когда глаза привыкли к темноте, Пашке удалось разглядеть пыльный книжный шкаф, фотографии на стене, календарь за 2010 год — уголок его отклеился и свернулся в трубочку, стол, заваленный какими-то проводами. — Соседка попросила посмотреть радиоприемник. — Перехватив его взгляд, грустно улыбнулся Садовский. - Теперь он ей ни к чему - ангелов слушает, ну или чертей. — Это… твой дом? — Был когда-то. Есть не хочешь? Нет? Ну как знаешь — я из нашего «мерседеса» сухпай потянул, если что. — Мародер. - Одними губами повторил Пашка. Пересохшее горло не могло родить слов, а в голове и груди разгорался неведомый ранее пожар - превращающий прошлую жизнь, все наивные надежды и глупые принципы, в почерневший остов, грозящий рухнуть, едва встретившись с ветром. Да, Садовский нашел тихую гавань, но прятаться вечно не выйдет. Еще вчера он думал о долге, о матери в тылу, о том, что должен прорваться туда, чего бы это не стоило, только теперь понял - цена слишком высока, а шансы призрачны. Можно проложить кровавую дорожку, но рано или поздно она кончится жирной точкой на асфальте, вернее, багровой кляксой из пашкиной крови. — Посмеяться хочешь? Луч фонаря пробрался в недра шкафа, жалобно скрипнули пружины дивана, и вот уже Садовский устроился рядом и, зажав фонарик зубами, сдул толстый слой пыли с какой-то книги. Фотоальбом. В бледном свете показались черно-белые снимки. Молодая женщина и мужчина с тяжелым взглядом. Их свадебное фото - он крепко пьян, она растеряна. — Папка с мамкой. Надо же - всего две ошибки, а вся жизнь - псу под хвост. Садовский вздохнул и достал сигарету. — Какие ошибки? — Выйти замуж за этого черта, ну и я, конечно. - Он ткнул пальцем в следующее фото, где здорово осунувшаяся женщина - тень прежней себя - держала на руках ребенка. — Это ты?! Удивление было настолько сильным, что притушило даже внутренний пожар. Застывший в моменте младенец, с интересом глядящий в камеру, - чистый лист, а не серийный убийца. Что пошло не так?.. — Метку дьявола ищешь? - усмехнулся Садовский, переворачивая страницу. - Плохие новости. Это я в первый класс пошел. Астры в соседском палисаднике срезал - у нас нихрена не росло. Помню, влетело тогда знатно, а соседка пожалела. Тут мы с Лехой шалаш строили. Хороший был пацан, вечно что-то придумывал, оттого и погиб, году так в пятом. Или шестом, не помню уже. — Что случилось? — Да как обычно бывает - бизнес, «крыша», потом взрывчатка под днищем «мерина». А вот дискотека в пионерлагере - ты только посмотри на мое лицо. Садовский улыбался, а Пашка смотрел на десятилетнего паренька с фотографии, неловко танцующего с девочкой. Что он чувствовал? Глаза испуганные, вот-вот скажет «помогите!», не подпускает партнершу ближе вытянутой руки. Почему?.. — Я не знал, как вести себя с девчонками, да и зачем тоже. А они, как назло, на меня вешались. Ни за что не стал бы танцевать, будь моя воля, но, черт возьми, пытался быть как все. — Уже тогда… - хотел спросить Пашка, но заключенный перебил его: — Не ищи черную кошку в темной комнате - ее там пока еще нет. Садовский мчит по пыльной дороге на велике, Садовский обнимает лохматого пса, Садовский с ребятами на рыбалке. Детство как детство - с обычными шалостями, друзьями, искренними улыбками. Выпускной. Военная форма. Потом улыбка погасла. — Матери фото «оттуда» послал. - Он ткнул пальцем в фотографию юноши с автоматом - не напуганного, но настороженного, готового продать свою жизнь подороже. - Не хотел, но подумал - вдруг чего, на памятник будет. Теперь не будет ни памятника, ни фото - в лучшем случае деревянная табличка с фамилией. Ни поминок, ни слез, ни пьяных историй друзей, только удары лопатой по твердой как камень земле. — Ты когда последний раз фоткался? - вдруг спросил Пашка, силясь прогнать странный ком из горла. — Думаешь, помню? Лет пять назад, наверное - журналистка какая-то приезжала. Отчаянная девчонка - два дня меня допрашивала круче любого следака. А ты чего спросил-то? Пашка достал из кармана телефон. Экран тускло зажегся, выдав предупреждение о низком уровне заряда. — Хватит на пару кадров. Готов? Садовский растерянно смотрел то на конвойного, то на телефон, машинально провел рукой по бритой голове, словно хотел пригладить волосы, и, наконец, спросил: — Только меня или вместе? Голос его дрогнул, стал хриплым и беспомощно-мягким. Потому Пашка поспешил ответить: — Конечно, вместе. Вспышка - и пойманный момент отправляется в хранилище - плоский треугольник с черным экраном. — А давай типа друзья? - не дожидаясь ответа, Пашка обнял Садовского за плечи, и тот так и замер с вытянутым от удивления лицом. Вспышка. — До чего техника дошла. - Наконец, попытался прервать тишину заключенный, но вышло чертовски неубедительно. Было видно - он изо всех сил пытается держаться, было понятно - эта затея обречена. Еще несколько долгих секунд, и Садовский сдался, закрыв глаза рукой. — Ты чего? — Да ну тебя к черту, начальник. - Он засмеялся, смахнув предательски выступившие слезы, и прошелся по комнате, едва не споткнувшись о табурет. - С тобой станешь сентиментальным кретином. — Лучше быть просто кретином? - беззлобно усмехнулся Пашка, но затем помрачнел. Экран смартфона погас, забрав даже призрачную надежду дозвониться до матери. Пашка вспомнил, как совсем недавно злился на ее звонки - слишком часто, как всегда, невовремя… Теперь он все бы отдал, все до последнего, только бы услышать в трубке взволнованное «алло!», ведь маме наверняка сказали, что он погиб. Но как пробиться сквозь незримую стену помех, отрезавшую Пашку от мира? — Что застыл, начальник? Радио слушаешь? Садовский не мог вытерпеть и пяти минут без язвительного комментария, но сейчас его слова будто зажгли лампочку в напряженном пашкином мозгу - на столе, покрытые десятилетней пылью, лежали детали радиоприемника. — Пожалуйста, скажи, что ты можешь… - Пашка скрестил пальцы и задрал голову к небу, точнее, к облупившемуся потолку. — Да что могу? — Собрать передатчик.