По доброте душевной

— А если она врет? Или просто побоится связываться? - На запястье Юры то и дело зажигался зеленый огонек подсветки часов. Время уверенно кралось к четырем. Канонада за городом стихла, и только дождь стучал по стеклу. — Знаешь, Юрец, я когда первый год свой отсидел, все не верил, что это навсегда. Слово-то какое дурацкое - «навсегда», да и как может быть всегда так хреново? Прошло еще пару лет, и я понял, как. А скажи мне дней пять назад, что я окажусь на воле и при деле, послал бы шутника по известному адресу. Это я к чему - чудеса случаются, хоть верь, хоть нет. Садовский нервно теребил в руках зажигалку - сигареты кончились еще час назад. Он явно завидовал свободному от зависимости Пашке, который лежал на диване, подложив под щеку ладонь, и чему-то улыбался во сне. Видел, наверное, пианино свое, или уплетал мамкины борщи - черт его знает, но точно был далеко отсюда. — А если нет? Зачем рисковать? Здесь безопасно, так может… — Я тебя понимаю, но оставаться нельзя. - Жестом оборвал он едва начавшиеся уговоры, уже зная, что последует за ними. — Тогда возьмите меня с собой! В мальчишеских глазах читалась отчаянная решимость, но Садовский был непреклонен: — Слишком опасно. Даже если нас будут встречать. — Слишком опасно?! - наконец, взорвался парень, при этом пытаясь не повышать голос, чтобы не потревожить конвойного. - А тут безопасно?! С этим… - Юра указал рукой в сторону квартиры, где еще не пришел в себя человек, именуемый его отцом. - Да ты знаешь вообще… — Знаю, Юра, но и ты пойми - там, снаружи, не кино и не компьютерная игрушка. Один раз поймаешь пулю, или осколок - маааленький такой, противный - и не прилетит военврач на боевом вертолете, и не начнешь с последнего сохранения - просто истечешь кровью и останешься лежать на асфальте, пока тебя не растащат кошечки, собачки и танковые гусеницы. Это сейчас тебе кажется, что хуже просто не может быть, но просто поверь - охренеть как может. — Ты обещал, что придумаешь что-нибудь. - Юра насупился и сел, скрестив руки на груди - совсем как обиженный ребенок, которому сообщили, что Дед Мороз сегодня не придет. — А я и придумал. - Садовский оценивающе осмотрел парня с ног до головы, а затем бросил взгляд на спящего конвойного и понизил голос. - Только что мне за это будет? Юра замер, непонимающе уставившись на заключенного и пытаясь понять, шутит он, или нет, но тот выглядел абсолютно серьезным. — Что ты хочешь? - наконец, выдавил из себя парень, чувствуя, как тревога противно кольнула где-то внизу живота. До этого простого на первый взгляд вопроса он не чувствовал ни малейшего страха, находясь в одной комнате с убийцей - только защищенность и покой. А теперь хотелось на минуту оглохнуть, чтобы не услышать ответа. — Да вот думаю, справишься ли ты. Тот же взгляд с хитрым прищуром, тот же спокойный голос. Юра, как завороженный, наблюдал за зажигалкой, вращающейся в пальцах Садовского, и ждал, как смертники ждут своего приговора. Успеет ли он разбудить конвойного, если худшие опасения подтвердятся? — Ты будто лом проглотил, парень. Расслабься. - Наконец, усмехнулся заключенный. - Стащишь у папки сигарет, и будем в расчете, а я пока подготовлю твой подарок. Юра шумно выдохнул, чувствуя, как горло начали отпускать стальные щупальца страха. На ватных ногах он поднялся со стула и, как сомнамбула, побрел в соседнюю квартиру. — Зови, если что. - Крикнул ему вслед Садовский, но не услышал ответа. — Зачем пацана кошмаришь? - голос с дивана дал понять - Пашка не спит уже давно. — А я уж собирался тебя будить. Зачем-зачем… Чтоб с нами не просился. Ты думал, я что-то сделаю с мальцом у тебя под носом? —То есть, не будь здесь меня… — Знаешь, начальник, думаю, там, - Садовский поднял палец вверх, взглянув на потолок с местами осыпавшейся побелкой, - меня точно в рай распределят - за то, что терпел такого зануду. Скажи лучше, куда я положил альбом, и не неси ерунду. — Что ты задумал? - голова плохо варила спросонья. Хотелось откинуться на диван, снова провалиться в забытье, и не думать о том, что от поездки на блок-пост их отделяют уже не часы, а минуты. — Тебе скажи. - Садовский многозначительно улыбнулся, взяв протянутый ему фотоальбом и достал десяток снимков. - А вот и наш добытчик. Ну что, принес? Юра бросил на стол пачку сигарет, всем своим видом показывая - подойти ближе он не рискует. — Ты чего, парень? Обиделся, что ли? Ну прости - не знал, что ты у нас неженка, как начальник. Лучше скажи, за сколько это можно продать? Наверняка есть всякие чокнутые ребята, которые покупают про меня книжки и прочую ерунду? — Ну… - Юра задумался, увидев фотографии на столе, но от Садовского не укрылось, как загорелись его глаза. — Недешево, да? А так? - Олег достал из кармана недавно присвоенную ручку и расписался на обратной стороне снимка. - Такой вот план - хочешь, пересиди войнушку, хочешь - эвакуируйся (наверняка какой-нибудь богатенький Буратино наймет автобусы для мирняка, чтобы за него потом проголосовали). Толкни фотки, лучше за бугор, и забудь все это дерьмо как страшный сон. Годится? — Спасибо… ты… спасибо! - все повторял Юра, пока Садовский подписывал оставшиеся фото. Радость, неловкость, благодарность - все эти чувства образовали в мальчишке взрывную смесь, но он никак не мог решиться выпустить их наружу. — Не за что, приятель. Главное выберись из этой дыры. Заключенный ласково потрепал его волосы, и только потом покосился на Пашку, будто забыл спросить разрешения. Но тот был слишком озадачен обыском собственных карманов, а затем просиял и протянул Юре ключи. — Шахтостроителей 71 Б. Там тепло и еды хватит на первое время. Только никаких вечеринок. Эй, нам, кстати, не пора еще? - последний вопрос был адресован Садовскому, который, закончив подписывать снимки, что-то сосредоточенно писал на листе бумаги. —Не сбивай меня, я и сам собьюсь. - Ответил он, закусив кончик ручки и невидящим взглядом уставившись в пустоту. — Признанку пишешь? — Мемуары. Хочешь автограф - купи у Юрца, и вообще, чтоб через пять минут был готов к выходу. И, хоть Пашка шутливо отдал под козырек, выходить чертовски не хотелось. *** Дождь прекратился, только редкие капли с ветвей норовили упасть за шиворот. Деревья выныривали из тумана, как безмолвные призраки с корнями вместо цепей. Пашка подумал, что наверняка сбился бы с пути, если бы не Садовский, безошибочно выбиравший дорогу в густой белой пелене. Вдруг он остановился и задрал голову к небу. Было слышно по голосу - он улыбается. — Знаешь, я раньше любил собирать грибы. Лес любил, осень. Так тихо, что забываешь обо всем - тишина пробирается в голову и наводит там порядок. Если бы меня каким-нибудь чудом выпустили, я бы остался жить в лесу. К черту город, людей, да вообще все. Пашка хотел сказать: «поджидал бы, наверное, мальчишек-грибников», но вовремя прикусил язык: — Что ж ты раньше в лес не ушел? До того, как… — Такая вот скотина - человек. Черта с два он решится все бросить, пока это самое все не потерял. А город - он цепко держит, начальник. Тебе ли не знать. Конвойный поежился - не то от холода, не то от чувства, что Садовский снова забрался к нему в мозги. Когда выдавались особо тяжелые дни, он мечтал не о консерватории и овациях, а о тихом домике в деревенской глуши, но потом звенел будильник, и он снова натягивал форму, не в силах бороться с бетонной городской хваткой. Теперь все будет иначе, правда ведь?.. Пытаясь отличить правду от очередного самообмана, Пашка не заметил, как армейский уазик возник прямо перед носом. В глубине души он надеялся не обнаружить машину на месте, где ее оставили вчера - если бы ее угнали, разбомбили, сожгли к чертовой матери, не пришлось бы лезть смерти прямо в пасть, полагаясь только на Надежду. Чертовски символично звали ту женщину, - подумал он, стараясь громко не хлопнуть дверью. Мотор заурчал, запахло солярой и сигаретами прошлого владельца, едва слышно зашуршала мокрая грунтовка. Назад дороги не было. — Когда выберемся, не будь дураком. Не я спасал твою задницу - все наоборот было, понял? - голос Садовского выдернул Пашку из оцепенения. — А как же «зачтется», и так далее? — Никак. - Отрезал он. - Тебе - медалька, звездочка, передача по телеку, а мне что? Лишняя прогулка? Дубинка вполсилы? — Но так же нечестно! - Пашка закусил губу совсем по-детски, как в первый день у разбитого автозака, когда просил отдать ему автомат. — Нечестно - когда книжку подписать просят таких, как я. Так что закрыли тему. Жаль, магнитолы нет, хотя, ты бы ее все равно выключил. Машина летела по пустынной трассе, съедая полосы разметки как Пакман на старой приставке с заедающим джойстиком. — Не выключил бы. Я был придурком. Во рту стало солоно от крови из прокушенной губы, но Пашка не замечал этого - ничего не замечал, изо всех сил стараясь остаться спокойным. Получалось откровенно хреново, но именно сейчас никак нельзя было поддаться щемящему чувству в груди. — Неправда, начальник. - Грустно улыбнулся Садовский. - Спасибо тебе. — За что? — Да за все. За то, что ты был. «Я всегда буду», - хотел сказать Пашка, но слова застряли в горле еще на вдохе - впереди показался блок-пост. — Расслабься. Говорить буду я. Представь себя зеркалом - я бегу - ты бежишь, я стреляю - ты стреляешь. Эй! - Он сильно ударил потерянного Пашку в плечо. - Все получится. С каждой секундой бетонные блоки, перегородившие дорогу, казались все более неприступными. Наконец, фигурка с автоматом показала «стой!», и уазик мягко затормозил. — Кто такие? - заспанный голос пробурчал в окно. — Привет вам из комендатуры. Тебе смениться не пора? - Садовский пару раз щелкнул пальцами прямо перед носом солдата. - Все на свете проспишь. Пашка изо всех сил вцепился в автомат, понимая - если сейчас боец спросит пропуск, никакая уверенность его напарника не поможет. — Чего вам? - нахмурился постовой, постаравшись сделать голос более бодрым. — Там наши дятлы двух пленных про*бали. Хрен бы с ними, если бы рядовых, но… Короче, ребята, ничего странного не видели? Солдат отрицательно мотнул головой. — Харю давили всю ночь, признавайтесь? В общем, деваться им некуда - в тыл дорога только через вас. Поднимай свою хреновину, - Садовский небрежно указал в сторону шлагбаума, - мы их тут подождем. — Пропуск. Пашка почувствовал, как сердце рухнуло вниз. Он постарался незаметно опустить предохранитель непослушными пальцами, ожидая, что вот-вот грянет выстрел. — Ты охренел, боец?! Предлагаешь нам вернуться в город за этой сортирной бумажкой?! Думаешь, мне в радость куковать тут с вами-идиотами всю ночь? Черта с два ты угадал, но если те ребята здесь объявятся, твой автомат будет торчать у тебя из задницы! Поднимай шлагбаум и потеряйся, быстро! — Что там, Санек? - из наскоро слепленной будки показалось еще одно тело, но постовой уже исполнил приказ. Мотор взревел, и уазик ворвался на блок-пост. — Начальник, стреляй! - заорал Садовский. Все было как в тумане, точнее, в пелене, упавшей на глаза. Зажмурившись, Пашка дал очередь в окно. Что-то тяжелое ударилось о капот. Запоздалые ответные выстрелы слились в сплошной оглушающий грохот. Еще рывок, еще минуточку продержаться, и свобода. «Господи, помоги!», - про себя взмолился Пашка, как вдруг взгляд выхватил полосу, расстеленную поперек дороги. — Тормози! - крикнул он, но было поздно - наехав на шипы, уазик кувырком слетел с дороги. Темнота и боль во всем теле, и горячая густая масса, заливающая глаза. Хотелось замереть и спрятаться, не двигаться и лежать, пока все не закончится, но сильные руки тянули его из покореженной машины. — Давай, начальник, шевелись! - голос Садовского пробивался будто через толстый слой ваты. Главное, что он рядом. Облегчение разлилось внутри, но вдруг прозвучал выстрел, и хватка ослабла. Нет! Не может быть! Ценой невероятных усилий Пашка снова открыл глаза. Его напарник лежал на земле и молча смотрел на него с гримасой боли на враз побледневшем лице. Будто невидимый врач вколол конвойному адреналин - он не помнил, как выбрался из стального плена, как взял Садовского за лямки рюкзака и волоком потащил в сторону той самой желанной свободы. — Держись, Олег, держись! Все хорошо будет! - орал он, надрывая связки, перекрикивая очереди. Их преследователи не рисковали приближаться - Садовский подавлял их огнем, пока не выпустил оружие из рук. Метр, еще метр проклятой раскисшей дороги, еще минута бесполезной борьбы и жизни, подходящей к концу. Но ведь так не бывает! Обессилев, Пашка поднялся в полный рост и с диким криком высадил весь магазин в сторону противника. Кажется, фигурка с автоматом рухнула на землю. Получайте, суки! Дрожащими от напряжения руками конвойный хотел поменять магазин, но два сильных толчка в плечо отправили его на асфальт. Вот теперь конец. Пахло грибами и сыростью, и Пашка на секунду подумал, что его отбросило назад во времени, в лесополосу, где он сидел, прислонившись к дереву, а потом - к груди Садовского. — Я подвел тебя. Подвел. - Повторял конвойный, попытавшись и поняв, что не может больше тащить человека, столько раз спасавшего ему жизнь. Кровь и слезы застилали глаза, и он больше не видел ни блок-поста, ни дороги, ни осеннего неба, склонившегося низко-низко. Рев мотора и новые выстрелы, совсем рядом, вот только с другой стороны. Пашку подхватили и куда-то понесли, но сначала пришлось разжать его пальцы, изо всех сил сжимающие лямку рюкзака Садовского. *** Тугая повязка и укол, и снова вернулось сознание. Заключенный лежал рядом в армейской «буханке», с ревом летящей по мирному городу за пределами ада. Он улыбался: — Получилось. Я же говорил. — Прости меня. Прости, пожалуйста! Я… - слова потоком хлынули наружу, но Садовский жестом остановил его. — Все хорошо, начальник. Все… - он тяжело закашлялся, и тонкая струйка крови выбежала изо рта. - Все позади. — Я им все расскажу. Все, как было! Я президенту напишу, только не умирай! — Чудак ты. - Садовский усмехнулся, как всегда, но чувствовалось, что каждое слово дается ему с трудом. - В правом кармане… Это тебе. Здоровой рукой Пашка вытащил из кармана заключенного листок бумаги, машинально сунул за пазуху - все равно не разобрал бы ни строчки. — И отставить слезы. Так будет правильно. — Нет! - ответил Пашка в бессильной злобе. Он хотел закричать бесполезному военврачу, - возьмите кровь мою, все, что хотите, возьмите, только он должен, обязан выжить. — А вообще - было весело, разве нет? Заключенный снова зашелся в кашле и больше не смог говорить. Пашка взял его за руку и держал крепко-крепко до самой больницы, словно пытался удержать на этом свете, словно это было в его силах. *** В больничных коридорах мелькали люди в погонах и халатах, подходили к Пашке, спрашивали какую-то ерунду. Он отмахивался от них, как от назойливых мух, посылал к черту врачей и медсестер, порывавшихся снова его осмотреть - все его мысли и внимание были прикованы к двери операционной. Через час, а может, полтора, оттуда вышел усталый человек и бросил Пашке: «сожалею». Чуда не случилось. Отставить слезы, отставить слезы, отставить… В голове еще звучал голос Садовского, а самого Садовского больше не было. Это казалось глупой шуткой, за которую стоило набить морду врачу - как он мог, разве он мог умереть?! Пашка почувствовал себя маленьким и беспомощным в огромном враждебном мире, где бродит смерть, где медики бессильны. Захотелось забиться в темный угол и позвонить маме, и он потянулся за телефоном, но рука наткнулась на сложенный вчетверо лист бумаги. Конвойного будто ударило током. Он развернул записку - последние слова, адресованные ему Садовским. Не хотело читать - хотелось приберечь их на потом, но взгляд уже зацепился за написанные торопливым, неровным почерком строчки: «Если ты это читаешь, значит, я не успел тебе рассказать. Миша Лисичкин, октябрь 2007. Старое кладбище, сев. сторона, под дубом. Илья Громов, май 2008. Городской пруд, где кормят лебедей. Саша Скоробогатов, ± ноябрь 2008. Десятый километр…» В списке Садовского было еще девять фамилий. Пашка вышел на улицу и попросил у какого-то офицера сигарету. Едкий дым раздражал горло, заставлял слезиться глаза, но конвойный не мог оторваться от текста: «Больше добавить нечего. Надеюсь, ты веришь - мне правда жаль. Я рад, что в мой неудавшийся «отпуск» мне встретился именно ты - лучший человек из всех, кого я знал. Оставайся таким же. Всегда твой друг Садовский О.В.».