В свете фар

Три часа ночи. Думская улица в центре Питера. Тесно жмущиеся к друг другу бары и клубы. Одна за другой разноцветные деревянные двери, горящие флуоресцентом. Выжигающие роговицу названия - "Небар", "Голубая устрица", "Фидель". Закрываешь глаза, а они все танцуют с той стороны век яркими огнями, а ты сам испытываешь тошнотворный "вертолет", пытаясь удержать все выпитое и съеденное внутри. Не у всех, впрочем, получается. - Антох, осторожней! Этот хуй тебя сейчас заблюет! Антон отходит в последнюю секунду, когда рядом с ним извергается какой-то парень в пуховике. Его заботливо поддерживает за корпус девушка, ничем в принципе не помогая. - Блядь! - шипит Антон. Он натягивает капюшон на голову, отпивает пиво из бутылки, и смотрит на двух своих друзей. Они стоят у шаурмечной, окна которой щедро обклеены стикерами с предложениями различного фастфуда. К этим окнам, обвешенным по периметру гирляндами, стекаются, как мотыльки на свет, оголодавшие тусовщики. Внутри шумно и тесно. Снаружи, впрочем, ненамного тише. Какая-то компания орет что-то неразборчивое, можно с трудом узнать слова известной песни. Группа девушек хохочет неподалеку. Их звонкий смех разносится над дорогой, смешивается со скрежетом автомобильных тормозов, криком водителя на пьяную компанию, выскочившую неожиданно перед колесами. Он летит в мерзлом Питерском воздухе, заставляет обернуться пару широченных фейс-контрольщиков, подхватывает упаковку чипсов со вспаханного снега, и та фланирует над этими пьяными, шумными дорогами, над подскользнувшимся и растянувшимся парнем, над которым заливаются друзья, над вскриками и песнопениями, чьими-то именами, раздающимися в попытках найти их владельцев в праздной молодой толпе. Антон выше остальных - худощавый, немного нескладный, с пшеничной густой шевелюрой, с отросшими прядками у висков, и лезущей в глаза челкой, без намека на растительность на лице. У него вытянутое бледное лицо, широкий рот, и когда он улыбается, становится видно даже десны. Двое парней рядом - пониже. Один немного пухловатый, с высоким лбом и короткой стрижкой, с пробивающимися русыми усами и щетиной. У него маленькие глаза и немного оторопелое выражение лица, когда он внимательно слушает третьего. Третий же - самый низкий, с темной копной волос, выбритой по бокам, смуглой кожей и такими же наметками на щетину и усы, как у второго. Все втроем жмутся под навесом здания, допивая пиво. - Все, бабосов больше нет, — говорит смуглый. - Шаст, у тебя там вроде дома еще пузырь водки завалялся? - обращается он к Антону. - Вот эту информацию ты помнишь, Серый, а как че по шараге не спроси, так - "я ебу"? - Антон передразнивает его, округляя глаза, затем с грохотом кидает пустую бутылку в мусорку. - Ладно, погнали! Дубак, жесть! - он шмыгает носом, и они втроем двигаются вдоль улицы, разъезжаясь по снегу и прокатываясь по наледи, где-то спотыкаясь о пробившуюся вдруг брусчатку. Когда они сворачивают на Канал Грибоедова, то сталкиваются с пьяной компанией. Удар настолько сильный, что с пухлого слетают очки. Антон толкает одного из парней в стену, а Серый начинает бодаться с другим. - Че-че? Да ниче! Их интеллектуальный  обмен репликами прерывает подъехавшая полицейская машина. Из окна высовывается квадратное лицо. - Разбросались по сторонам, шпана! - гаркает мент. Антон отпускает доходягу, которого он уже к этому времени пригвоздил рукой за шею к обшивке здания за ним. Сережа опускает кулак, пухлый наконец находит очки. - Еще раз увижу, шпала... - цедит один из компашки в сторону Антона. - Что сделаешь? Обосрешься?  - Антон делает угрожающий выпад головой, отчего парень дергается, и они расходятся. - Ты как, Поз? - обращается Сережа к другу. Тот протирает очки и пожимает плечами, - Вроде живой. Они идут вдоль заледеневшего канала, расчерченного желтыми полосками фонарными столбами. Мимо ворот СПБГУ, мимо златокрылых грифонов с Банковского моста, мимо всех этих доходных домов, вспарывающих пространство шпилями, эркерами и осыпавшимися кое-где балконами, под которыми так боязно порою проходить. То тут, то там тротуар огорожен красной лентой, а с ливневки, будто обледенелые когти огромных коршунов, свисают огромные сосульки. Серега падает, поскользнувшись на бугристом холмике наледи из-под трубы. Бьется при этом головой об эту самую трубу, вызывая бурный гогот. По пути они заскакивают в "24 часа" в подвале, покупают у засыпающего таджика пачку сигарет. Когда они добираются до дома Антона, заныривая с канала на Среднюю Подьяческую к грязно-коричневому дому восемнадцатого столетия, у которого несколько балконов в настолько плохом состоянии, что замотаны зеленой сеткой в ожидании ремонта, который вряд ли когда наступит, то все уже с красными носами и в стоящих колом джинсах. Они мнутся в узком длинном коридоре, пытаясь тихо разуться, не наступив при это ни на чью обувь и не разбудив никого из жильцов. Третья дверь направо по коридору с облезлыми желтоватыми обоями после велосипеда и чьего-то фикуса, и они в комнате Антона. Внутри аскетично - диван-кровать, окно, от которого веет холодом, шкаф в углу, стол с настольной плитой на заляпанной скатерти, пара шатающихся стульев, рабочий стол с ноутбуком и порванным креслом, какой-то мусор там и здесь, пара плакатов на стене. У стены напротив шкафа стоит маленький холодильник, из которого блондин достает запотевшую водку и колбасу. - О, нормас! - потирают руки плюхнувшиеся за стол Сережа с Позом. Они быстро согреваются, стремительно осушая пузырек. Через рюмку-другую разговоры становятся серьезнее, речь протяжнее. - Дима, ты знаешь чем ты мне нравишшшся? - выговаривает Серый. - Без понятия, — Поз уже с трудом держит голову над столом. - Тем, что ты умный глубоко внутри, но ты этим не выебываешься! - Ну так и про тебя можно сказать, дурень, — ржет Шаст. - Так-то ты умный, но выебываться не любишь, поэтому и кажешься долбоебом. - Вот это верно, - Серега пытается сфокусировать взгляд на Антоне, чтобы понять кто это сказал. Удостоверившись, что это он, тянется к бутылке. - Выпьем за это! Они наливают, чокаются. - За Эйнштейна-Матвиенко, - говорит Дима, и они вливают горячую жидкость внутрь. Она растекается теплом в груди. Мысли становятся торфом. Антон пытается выловить из них какую-то новость, которую он так хотел рассказать пацанам, но никак не может вспомнить. - Вот я все хотел спросить, - Сережа подпирает рукой свою большую голову. - Вот этот Энштейн он по жизни кто? Че он такого сделал, за что я должен быть ему браго...благодале...благодарен? - Он сказал, что масса — это энергия, — отвечает Поз. Когда дело касается науки, уровень набуханности не имеет для него значения. - Ну охуеть, — Матвиенко не сильно впечатлен.  - Это получается, моя масса может стать чистой энергией? - Ну да, если тебя к примеру... Ик... сожрать. Антон залипает в телефон. Каждые три минуты там высвечиваются сообщения вроде "Уже проехали Техноложку", "Проезжаем Фонтанку", "Вот-вот, котик". - А где бабы? - Сережа, вдруг опомнившись, выныривает из научного разговора и возвращается к насущному. - Едут, едут, — говорит Антон. - Чет они поздно, я уже не в состоянии... - он пытается понять, что конкретно он "не в состоянии", потом махает рукой. - Вообще нихуя не в состоянии. Шаст с Позом усмехаются. Через несколько минут Антону приходит сообщение, что девчонки у ворот. Чтобы не шуметь, они выходят к ним на встречу. Зачем-то втроем. Когда они все, сильно шатаясь и поддерживая друг друга, проходят через двор к воротам, за которыми как верные жены декабристов, переминаясь и тихо смеясь, стоят три девушки, сзади них, выхватив фарами хлопья снега, останавливается такси бизнес-класса. Девчонки замолкают и смотрят на выходящего. Это странный момент. В нем явно не достает литургической музыки. Из машины выходит этот новоиспечённый сосед - такой же холеный, как и вчера, немного, впрочем, помятый и растрепанный. Он бросает - "Да, не надо сдачи!" в салон, и, скрипя по снегу, не очень ровно, но вполне элегантно, вроде какого-то кутилы времен Достоевского, приближается к притихшим девушкам. Они смотрят на него как на восьмое чудо света. - Дамы, разрешите, - он опирается о ворота рукой, нависнув над одной из них. Ворота прогибаются под его весом, раздается лязг, рвущий тишину двора на части. У него широкая улыбка, которой он без сожаления одаривает каждую. Одна, низкая брюнетка в алом пуховике, как-то нервно смеется, что больше похоже на писк. Он стреляет в нее взглядом голубых глаз и кривой ухмылкой, при этом пытаясь нашарить что-то в кармане. В то же время он все сильнее наваливается на маленькую блондинку под своей рукой. Та реагирует не сразу, но все же издает сдавленное "Ой!" Сосед выпрямляется, победно предъявляя свету мигающей лампы свой ключ. - Я дико извиняюсь, — он пьяно улыбается блондинке и беззастенчиво прикасается к ней где-то в районе талии. - Я сегодня в полном декадансе. Видно, что ситуация его невероятно веселит. Девчонки выходят из транса и пытаются помочь ему нашарить магнит домофона. Когда операция завершается успехом, он заходит, пропуская за собой девушек. Идет навстречу, так и застывших посередине туннеля парней, опершихся друг на друга. Его дорогое пальто расстегнуто, шарф цепляется за шею из последних сил. Он немного меняет траекторию, чтобы обойти парней, вглядывается в Антона, потом останавливается, оборачивается на девушек и снова на него. - Это к тебе красотки?! Молодчага! Вытягивает вверх ладонь, и Шаст, не успевший ничего просчитать, дает ему пять. Сосед удаляется к подъезду, провожаемый шестью парами недоуменных глаз. - Это че за ебан-бобан? - поворачивается к Антону державшийся за него Серый. Он будто даже трезвеет. - Кто этот секс ходячий? - восхищенно щебечут подбежавшие девушки. Сережа тупо смотрит на маленькую блондинку. - Я тебе щас дам, секс! Че он тебя там облапал, а ты молчишь? - Нахуй пошел! - невозмутимо отвечает она. Блондинка повыше и посимпатичнее обнимает Антона, и они все возвращаются в его комнату, поддерживая каждый свою половинку. Антон объясняет, что это новый сосед, живет на той же лестничной площадке. Снял сразу всю квартиру походу. Скорее всего какой-то важный хуй. Больше ничего не знает. И не надо его спрашивать. Они еще какое-то время сидят. Их голоса растекаются по комнате неразборчивым потоком всего на свете. Всего, что заботит молодых людей вроде них, у которых нет больших ожиданий от будущего. Нет амбиций и долгоиграющих планов. Их жизнь заканчивается на сегодня. Все, что важно - оно сейчас - разлито по граненым стаканам, намазано на хлеб, вьется в сигаретном дыме и утекает под потолок. Оно горячо и мокро, и оно прижимается к губам Антона, проникает внутрь. Оно нежно и сладко. Оно залезает ему в джинсы, заставляет его тяжелее дышать. Оно стонет под ним и повторяет его имя, когда уже все ушли. Оно засыпает рядом, обжигая его грудь горячим дыханием. Только это важно. По крайней мере, так всегда было.