В свете фар

Антон выгребает свою пару кроссовок из-под чужой обуви. Достает их изрядно помятыми и замечает, что на правом подошва уже начала отклеиваться. - Заебись, - выдыхает он. Из первой комнаты слева появляется сосед. Точнее сначала появляется его пузо, которое он скребет рукой сквозь грязную майку, а потом и весь он - небритый, всклокоченный мужик лет шестидесяти - этакий забухавший профессор Преображенский. - Че, Тоха, потерял лапти? - спрашивает он, расплываясь в беззубой улыбке. - Не, не потерял, но толку? — он поднимает порванный кроссовок к глазам деда. - Это все можно заклеить, а вот знаешь, что нельзя? Антон снимает с крючка и надевает пальто. - Разбитое сердце? - Откуда ты знаешь? - в притворном удивлении округляет глаза дед. Антон усмехается. - Вам сигаретку, Саныч? Лицо Саныча скукоживается от широты его улыбки, он опять обнажает несколько оставшихся зубов. - Тошенька, ты мой самый любимый мальчик! Ты это знал? Парень протягивает ему раскрытую пачку, откуда Саныч еле вылавливает папиросу трясущимися пальцами. - Я догадывался. Шастун выходит из квартиры и натыкается сначала на еле слышный, но насыщенный запах одеколона, а затем и на его владельца. Он резко останавливается, чуть не впечатавшись в соседа носом. - Ой, блять!  - вырывается у него. - Простите, — он тут же поправляется и неловко отворачивается, чтобы прикрыть дверь. - Да ничего, — ухмыляется мужчина и начинает спуск по лестнице. Дойдя до пролета, останавливается в квадрате света от огромного окна позади него и поднимает голову на парня. Тот замирает на первых ступеньках. - Если куда спешишь, я могу подбросить. Я в сторону Техноложки до Измайловского проспекта. - Да я... - Антон хочет как-то отмазаться, хотя ему и по пути, но что-то в этом дружелюбном взгляде, в его фигуре или, может, в ничем не обязывающем тоне, заставляет парня подавить свою интровертность. Он слышит свои слова: - Можно. Мне по пути. В салоне майбаха пахнет новой кожей и немного кофе из стоящего в подстаканнике между сидений бумажного стакана. На заднем сидении навалены какие-то вещи, книга под названием "Проект Аве Мария" и пачка "Собрания" на торпеде. Антон почему-то ожидал стерильную или около того чистоту. Ту самую, по которой можно сразу выявить психопата или человека максимально закрытого. Но здесь везде разбросаны частички его биографии, какие-то опознавательные знаки. Изначальная неприязнь начинает медленно растворяться. Антон наблюдает, как сосед обходит в своем черном пальто этой своей уверенной походкой кузов, чувствует пару секунд поток морозного воздуха, а затем, как смешивается запах кожи и кедровый аромат элитного парфюма. Так пахнет разожжённый камин в деревянном срубе, когда сидишь в глубоком старом кресле и пьешь травяной чай. Такого Антон никогда не испытывал, но по какой-то причине именно этот образ вдруг рождается в его голове. Есть еще какой-то запах, он не может сказать точно. Но это что-то заставляет его почувствовать странную энергию, поднимающуюся из середины живота. Кофе этим утром он не пил. По обыкновению Антон воровал пару ложек у соседей, но сегодня утром обнаружил лишь пустую пачку в мусорном ведре. Поэтому ждал когда доберется до кафетерия в техникуме. Но, несмотря на это, он вдруг становится бодрее. Все его рецепторы обостряются, пейзаж за окном невидимой рукой фотографа выкручивает настройки яркости, и этот запах... Он шумно вдыхает носом воздух. Чувствует неправильность всего происходящего. Пытается успокоиться. - Тебя где высадить? - Можно прямо у метро - у Техноложки. Возможно есть вариант и поближе, но Антон не успевает просчитать маршрут в голове, а спросить соседа удобно ли ему остановиться на конкретной улице почему-то не решается. Выбирает безопасный вариант. - Без проблем, — говорит мужчина и заводит машину. Они выезжают со двора и начинают медленное движение в довольно плотном потоке. Антон рассматривает разноцветные дома, где-то под строительными лесами, где-то обезображенные современной вывеской, вроде "ВейпХаус", где-то каким-то чудом сохранившие старые деревянные двери. Дома, взбитый в коричневое месиво снег на обочине, люди, завернутые в пуховики и шарфы - безличные коконы - все наискось тронуто восходом. Неярким зимним солнцем. Он смотрит на это все будто впервые. И дело тут вовсе не в том, что он не среди них, а вдруг неожиданно наблюдает из окна машины S-класса. Просто почему-то этот вид и этот запах дремучих лесов, никак не сочетающиеся, заводят его сердце, словно механические часы. Он немного в недоумении. - Меня Арсений зовут. Тебя-то как? - вдруг вытягивает его из мыслей голос сбоку. - Антон. - он поворачивается, смотрит на профиль своего соседа, на то, как тот кивает с легкой улыбкой, как его губы раскрываются и произносят его имя. - Антон, так Антон. Как учеба, Антоха? Три раза. Еще и с вариацией. Этот Арсений, будто немного не из этого времени. Причем все атрибуты - одежда, прическа, машина - все отсюда, все в тему, но весь его вайб, даже эта парадоксально вежливая фамильярность, с которой он говорит "Антоха", заставляют вспомнить слово вроде "повеса". Да. Столичный повеса, причем тех времен, когда именно Питер и был столицей. Он привлекателен настолько, насколько Антон может судить о мужской привлекательности. Возраст - ближе к сорока. Каштановая шевелюра с недлинной косой челкой, тонкие черты лица, легкая небритость, очки в широкой оправе, длинные изящные пальцы. Немного вальяжная, самоуверенная манера говорить. А еще радиирующая энергетика альфа-самца, и, возможно, это и есть тот самый запах, что Антон не может определить. Он знаком всем - и парням, и девушкам. Он сразу заставляет капитулировать, покорится себе. Это дорогая энергетика. Она принадлежит людям из мира, к которому он - Антон - сирота и сортировщик на складе, никогда так близко до сего дня не был. Натуральная кожа, брендированная одежда, золотые часы на запястье, маникюр, стрижка из барбершопа. Его это одновременно отталкивает и притягивает. Он понимает, как же смешно он здесь смотрится. Не вошедший в пазы ключ. Он никогда не позволял смотреть на себя сверху вниз, никогда не испытывал, ну или не подавал виду, что испытывает стыд за то, кто он есть. А если кто заставлял его себя так чувствовать, давал тараном со лба и ломал нос. Но здесь, ни с того ни с сего ему захотелось скукожиться, стать меньше, скрыть свою неработающую молнию, расклеившиеся кроссовки. Даже причесаться поприличнее. - Да норм вроде учеба. Вот, ко второй паре умудрился встать. - Ясно, — смеется Арсений. - Я тоже не помню, чтобы когда-нибудь вставал к первой. "Ну это явно никак не повлияло на твое будущее" - мысленно замечает Антон, разглядывая блестящую приборную панель. - На кого учишься? - На фрезеровщика. - О, это полезно. Антон, не удержавшись, фыркает. -Ага, как же! - Нет? — удивляется Арсений, — А что поступал тогда? - Не знаю, — парень пожимает плечами. - Куда легче всего было поступить, туда и подал документы. Чуть помолчав, он произносит, обращаясь к окну: - Нас с детдома по договору спровадили в этот техникум. Я и пошел куда сказали. Он говорит и сразу же об этом жалеет. Зачем он объясняет?! Нахуя это надо?! - Ясно, — вздыхает Арсений. Он смотрит на дорогу, никак заметно не реагирует на эту откровенность. - Знаешь, это не плохо. В мире айтишников и графических дизайнеров толковый фрезеровщик на вес золота. - Ну да. Это было неубедительно, но на этот раз Антон закусывают губу. Когда они останавливаются у метро, Антон видит перебирающих ногами от холода, курящих и ржущих Диму с Сережей. Они жили ближе к шараге, и он заранее написал, чтобы они ждали его здесь. - Здесь? - спрашивает Арсений. - Да, спасибо. Антон тянется к ручке, и вдруг оборачивается на водителя. - Я же ничего не должен? - полушутя-полусерьезно спрашивает он. Ну мало ли. - Да нет, — с усмешкой отвечает сосед. Его голубые глаза пробегаются по лицу Антона с интересом и выражением вроде "занятная ты зверушка, Антон Шастун". - Может как-нибудь заскочу за солью. Не зажмешь, надеюсь. - Да, конечно. Чужого не жалко, — отвечает Антон, намекая на соседей по коммуналке. Арсений улыбается, на этот раз обнажая зубы, все так же не отрывая заинтересованного взгляда. - Заметано! Когда Антон открывает дверь, в салон залетает обрывок разговора, стоящих неподалеку корешей. - А она, ебать, страшная! Ты бы видел! - делится чем-то Сережа. И эта фраза сталкивается с древесным запахом одеколона, кожаного салона, уверенности, успеха, стабильности и силы, испускаемыми мужчиной за рулем, у которого в глазах мерцают опасные огоньки. Эти два мира касаются друг друга на секунду - мир Шастуна и тот, к которому он никогда принадлежать не будет. Майбах буксирует одно мгновение в снегу, издавая рев мотора, и оставляет Антона в кусающем его за щеки декабрьском воздухе и с ощущением когнитивного диссонанса. - Это че такое?! - ему на спину приземляется ладонь, выбивая из него воздух и все мысли. - Тебя теперь твой парень подвозит? - Позов орет на всю площадь. - Сколько отсосов стоит такой трансфер? - поддакивает Матвиенко. - Ой, да заткнитесь, черти! - гаркает Антон, но ему тоже тяжело сдержать смех. Ситуация и правда странная. - Это тот сосед, с которым мы в субботу столкнулись у ворот. Встретились на лестничной площадке, он предложил подвезти. - Охуеть не встать! Так ты теперь всегда ко второй паре собирайся - все лучше, чем на метро. - С чего ты взял, что у него нормированный график? — отвечает Антон Сереге, доставая и закуривая сигарету. - Он, тип, какая-то важная шишка. Большой начальник, наверное. - Он - сутенер, — со знанием дела говорит Матвиенко. - Знаю я таких! - Что, твой бывший начальник? - Позов дразнит его, хлопая по предплечью. Завязывается шуточная драка, в которой безвозвратно проебывается сигарета Шастуна, не выкуренная даже до середины. Весь оставшийся день - на парах, за станком, в столовой - он будто не в себе. Ему тяжело учавствовать в разговорах, тяжело отвечать на вопросы. На английском он засматривается в окно на то, как красиво лежит снег на ветках деревьев и, когда учитель спрашивает его что-то о неправильных глаголах, он отвечает, что он их конечно же не учил, ведь они неправильные. - Я выучил только правильные, — гордо говорит он, и аудитория прыскает со смеху. Ему не смешно. Ему хорошо от неведомо откуда взявшейся дополнительной энергии. Словно у него чакра открылась где-то в районе пупка. Но несмешно. Мысли тонут, будто в топленом масле. Все зыбко, мягко, туманно. Он начинает думать что, возможно, что-то не то съел. В столовой к нему на колени садится Ира и бесцеремонно засовывает язык в рот. Он не успевает прожевать то, что было у него во рту, и оно перекочёвывает в рот его девушки. Та отстраняется, морщит свой маленький носик, сглатывает. - Это что такое? Фу! - Пюре, — тупо отвечает Шастун. Все опять смеются. Ему же несмешно. Вечером он в таком же состоянии работает на складе. Он ходит, как призрак, толкая перед собой штабелер, и нагружая его чьими-то будущими подарками. Коробки, коробки, еще коробки. Он и до этого то, особо с коллегами не общавшийся, в этот день уж совсем тих. - Псс... - окликает его огромный рыжий детина - единственный его друг на складе. - Длинный, пойдем покурим. - Да, Макар, сейчас, дособеру пару позиций. На улице Макар подозрительно на него поглядывает. - Накурился, а мне не предложил? — с издевкой спрашивает он. - Да нет, — Антон неопределенно машет рукой, сам не зная, стоит ли что-то объяснять, и главное, как это объяснить. - Я не знаю... странный день. Когда он уже дома, лежит в кровати, вытянув руки с телефоном над собой и переписываясь с Ирой, он слышит шелест колес по снегу, и приподнимается, чтобы посмотреть в окно. Из машины выходит Арсений. Он достает что-то большое с заднего сидения и уходит в подъезд. Антон перебарывает дикое желание подойти к входной двери и посмотреть в глазок. Во-первых, как он объяснит это, если вдруг кто выйдет в общий коридор. Во-вторых, как объяснить это самому себе?! Загоревшийся экран телефона возвращает его к переписке с Ирой. -Я тебя люблю, — пишет она. - Спокойной ночи. - И я тебя, — на автомате отвечает он. Любит ли? Антон не в курсе. Любовь - ее и более удачливым ребятам сложно определить. А ему - сироте, росшему до восемнадцати в детском доме, неизменно получавшему тумаки за любую провинность и полный игнор за удовлетворительное поведение, живущему в мире, где каждый, как умеет, выстраивает свое собственное убежище от внешнего мира, где каждый всю жизнь растит панцирь, и не дай бог он где даст трещину. Ему и подавно непонятно, любовь ли это. У него всегда встает, когда Ира об него трется, и ему приятно, когда она гладит его по голове, заправляя его кудри за уши. Наверное - любовь - думает он. Только есть одно но - до сегодняшнего дня ничей запах не оставался с ним на весь день. Он засыпает, словно в кедровом лесу.