В свете фар

Следующую неделю он пытается собрать мысли в кучу, но они юрко просеиваются сквозь пальцы и разбегаются в стороны, не давая возможности быть осмысленными, понятыми и принятыми или отвергнутыми. Новые чувства приживаются тяжело. Гноятся и ноют. Разум их отторгает, тело, напротив, изголодавшееся, просит близости. Антон думает о нем постоянно, и каждая мысль бьет под дых, заставляя чаще биться сердце, дергать ногой или сжимать карандаш до хруста. Эти новые эмоции лезут в его повседневные дела, заражая все, словно вирус. Мешают сосредоточиться, вести осмысленные диалоги, присутствовать в моменте. Везде просочатся жарким всполохом внизу живота, яркой картинкой его глаз, белой улыбки, ощущением его губ. Антон успокаивает себя. Это не любовь и даже не влюбленность. Банальное желание. Ничего глубокого за этим не кроется. Поболит и перестанет. Он выдохнет, забудет и вернется в колею своей обыденной, пусть и сероватой, но безопасной жизни. Парни и Ира перемены конечно же замечают. Ира становится все более подозрительной и хмурой. Даже вечерние просмотры фильмов на диване обрастают напряжением со всех сторон - в его руке, закинутой на ее плечи, в ее неестественном молчании, в уплотненном воздухе вокруг них. Секс - больше как обязательство. Немного пыхтения от него, пара дежурных стонов от нее, затем они засыпают отвернувшись. Будто бы им не по девятнадцать, и совместная жизнь их уже вымотала. Парни, сначала вроде бы с энтузиазмом начавшие мусолить тему, выводя на нее в любой подвернувшийся момент, когда рядом нет Иры, вдруг начинают вести себя неловко. Призрачное беспокойство витает где-то над ними каждый раз, когда кто-то спрашивает - "А ты нас когда со своей красоткой-то познакомишь?". Он отнекивается, говорит, что она не хочет "светиться", хочет сохранить отношения в тайне. Нет, сфоткать он ее тоже не может, так как ее выбор анонимности уважает и подставлять не хочет. Более менее спокойно он чувствует себя в переписках с Игорем и при паре личных с ним встреч. Они быстро сближаются. Антон находит в нем своего рода спасение. Сечников становится хранителем всех его тайн. Но, чтобы с ним пересечься, надо опять же врать. В этом случае всем. Ложь растет мерзкой паутиной, расходясь на развилки и заканчиваясь тупиками. Он понимает, что когда-нибудь он в один из них упрется. Это будет трагичный момент. И еще больнее от осознания того, что рискует он не во имя чего-то доброго и светлого, рискует он во имя своей собственной жопы - в прямом и переносном смысле. Все это скребет его изнутри, пока он едет на такси к очередному казино, разыгрывать очередное представление. Все они - он, Матвиенко и Макар едут в разных машинах в разное время. Никто не должен знать, что они знакомы. Пока он нервно курит, наблюдая за темными силуэтами кранов, вздымающихся из, видимых с его места Адмиралтейских верфей, на черные костлявые деревья, благодаря перспективе кажущиеся больше самих кранов, на какое-то явно горевшее старинное здание, грустно смотрящее пустыми глазницами окон, Антон вдруг осознает, что он сюда и шел. Все свои девятнадцать лет шагал прямохенько к этому пятачку у тайного входа в подпольный клуб, чтобы играть там в договорной покер. Чего он никак не мог предположить, это то, в каком состоянии он к этому ожидаемому пятачку придет. В каком раздрае, в каком внутреннем конфликте. Он стреляет сигаретой в сторону, туда же вылетает последняя струя дыма из его рта, и спускается к черной двери без опозновательных знаков. В самом начале игры им важно, чтобы Макар накопил ощутимый банк. Стратегия всегда одна и та же - играют осторожно, не привлекая внимания. Если у Ильи карты слишком хорошие, он подает знак, чтобы остальные не слишком заигрывались, выходили из розыграша на первых раундах. Если хорошие карты у Сережи или Антона, Макар также старается уйти с минимальными потерями. Когда карты средние, они пытаются выжать из руки максимум, пытаясь при этом раскрыть пять слепых зон, которыми являются остальные игроки за столом. Антон всегда очень сосредоточен. На ошибку права нет, учитывая, что даже стопроцентно правильно сыгранная ими партия, не гарантирует идеальный результат. Переменных слишком много. Плюс, это игра с ненулевой суммой. Они не могут быть уверены сколько точно выиграют. Поэтому, когда от начала проходит минут двадцать, и после раздачи карт Макар еле заметно вытягивает губы в трубочку, Антон это замечает. Только он и Сережа улавливают этот жест. У него две девятки. У самого Антона две десятки. Он повышает предыдущую ставку. Трое человек из игры выходят. Дилер выкладывает три карты на середину стола - туз, двойка, девятка. У Макара уже три девятки. По уравнивающим ставкам от остальных, понимает, что ничего серьезного ни у кого нет. Повышает на следующей улице. Макар бросает на него беглый взгляд. Он это замечает, и его уверенность вдруг пошатывается. Вытянутые в трубочку губы... он начинает перебирать в голове их знаки. Вдруг чувствует на лбу испарину. На последней выложенной на стол карте, из игры выходят все остальные кроме них двоих. Карта ничего не меняет. У Антона по прежнему две десятки, у Макара три девятки. Ему всего лишь нужно сделать еще один несмертельный рейз, изображающий в последствии его уверенность в своей паре десяток, но не исключающий его из игры. Но что-то его тормозит. Секундомер отмеряет время, крупье объявляет, что их остается десять. Антон повышает. Они раскрывают карты, и он, не мигая смотрит на пару Макариных восьмерок, сжигающих бесконечными петлями его сетчатки. Блять! Только сейчас он четко вспоминает, что жест, обозначающий девятки, это прикусанная нижняя губа. Макар очень убедительно изображает досаду. - Был уверен, блефует, - сообщает он столу в попытке объяснить слишком сильную веру в две восьмерки, при условии, что три карты из пяти на столе старше. На самом деле он в полном ахуе. Тонкая струйка пота стекает по его виску, как единственное свидетельство его истинных чувств. Всю оставшуюся игру они пытаются отыграть эту просадку. Уходят с чем-то, но этого недостаточно, даже чтобы покрыть взнос их "спонсоров". - Чтобы больше такого не повторялось. Долг отработаете следующей игрой, - это больше слов, чем они когда-либо слышали от их лысого друга на эскалейде. Что именно произойдет, если это повторится, он не уточнил. Лишь бесстрастно сверкнул глазами. Но и этого было достаточно, чтобы у каждого поселилась мерзкая тревога по ту сторону грудной клетки, распирающая ее при каждом вздохе. Узнавать не хотелось. Ты охуел? - это первые слова, произнесенные за сорок минут пока они ехали до дома Макара. - Как ты мог забыть этот жест? Они у Ильи дома. Валяются, разбросанные по креслам-диванам, словно только что пережили вьетнамскую мясорубку. Макар хоть и зол, но в голосе больше недоумения, чем угрозы. Сережа и вовсе смотрит на него своими вечно грустными глазами с какой-то жалостью. - Пацаны, я не знаю, что сказать. Он правда не знает. Сидит в кресле напротив них, разглядывая свои колени. - Да, ничего и не надо, - Макар шипит открытой банкой пива. - Пиздец. Это была ошибка, совершенная неспециально, и никто не понимает как реагировать. Так и сидят, балансируя между злостью, разочарованием, чувством вины и раздражением. Макар еще несколько раз совершает потуги начать какую-то гневную тираду, выплевывает пару отрывистых матов и снова замолкает. На Сережу Шастун даже смотреть не может. У того столько надежд и планов на это их предприятие, что, нарвавшись на первый подводный камень, он сразу же начинает терять воздух. Да если бы это еще была неудача или их общий прокол, так нет, это Шастун - человек, которому он больше всех доверяет. - Слушай, Антон, - наконец говорит он, и видно, что слова эти, насколько это вообще для него возможно - человека прямолинейного до абсолюта- проходят через несколько фильтров. - Я понимаю, там, тебе эта баба сильно запала в душу, но ты немного приди в себя все же. Не только ради нас, но и ради себя. Это опасно - так влипать. Говорит он искренне. Искренне до боли. Ведь он думает, что все понимает, секретов между ними никогда не было. Но в итоге эти его вымученные слова улетают в утиль потому, что никакой бабы нет и в помине. Но в следующую же секунду к Антону приходит осознание, что слова эти вполне накладываются на правду. Его от этого коробит. Он и прада влип, как бы не хотел он этого признавать. Он просит таксиста высадить его у угла дома, чтобы пройтись несколько метров и немного упорядочить мысли. Пока он медленно бредет, сминая грязный снег под собой, из кармана доносится звук сообщения. "Арсений сосед" на экране телефона заставляет Антона остановиться. Вместе с его сердцем. "Не хочешь зайти сегодня?)" Он чувствует, как против его воли, уголки губ ползут вверх. Ну еб твою мать, стою и млею от приглашения в гости. Ну есть же проблемы! Ира дома, все еще ждет, все еще надеется. Пацаны за него беспокоятся. Играет он из рук вон плохо. А он, как влюбленная мокрощелка, лыбится в смску от ебыря! Антон вздыхает, поднимает лицо вверх, сам не понимая, что хочет там найти. Оттуда, вместо ответа, прилетает лишь жирная капля, сорвавшаяся с сосульки, разбивается о лоб и ползет жидкими осколками за воротник. Он страдальчески морщится. Не только из-за капли, больше из-за понимания того, что сколько бы он тут не стоял и не метался, словно Раскольников, между "тварью дрожащей" и "право имею", в итоге он парадоксально и тварь и имеет право. На лестничной клетке второго этажа, превратившейся в его персональное чистилище, он без всяких раздумий сворачивает не к своей квартире. Все метания остались там, в грязной слякоти и влажном воздухе. - Ты быстрее черного плаща, - удивленно улыбается Арс, открыв дверь. Антону даже как-то все равно. - Я подходил к дому, когда сообщение от тебя пришло, - отвечает он немного сдавленно, не отрываясь от синих глаз и одновременно переступая порог. - Ага, - Арс оценивающе его осматривает, пока Антон снимает кроссовки. - И даже домой не заскочил. Антон только отрицательно качает головой, распрямляется, гипнотизирует губы, что под его взглядом, медленно трансформируются в кривую ухмылку. - Ну иди сюдя, - шепчет Арсений, притягивая к себе за локоть. Спустя полчаса, наполненного сбивчивым дыханием, рвущими внутренние цепи ощущениями, грязными словами, заполняющими уши, просьбами вырывающимися сквозь вздохи и выдохи, контрастом тягучей боли, уступающей место всеобъемлющему удовольствию, они лежат в кровати, тяжело дыша. Антон на спине, Арсений рядом на животе, перекинув через его торс руку. Луна, подглядывающая через занавески расчерчивает серебристыми лучами их худые тела. Антон смотрит в окно на кусок темного неба, пытается понять, что конкретно он сейчас чувствует. - Антон, - зовет его Арс. - Что? - Есть дела завтра? Мне надо съездить в офис. Потом можно поесть где-нибудь. - Завтра суббота? - Да. - Можно. - Хорошо, в час тогда выходи. Антон поворачивает к нему голову. Глаза закрыты, лицо продавливает подушку, и каштановая прядь красиво стелется по сатиновой ткани. В этом свете он, как произведение искусства. Рельеф мышц, переходящий в две, виднеющиеся из-под накинутого наполовину покрывала, упругие ягодицы. Антон чувствует, как внизу снова приливает кровь. Он берет руку, что лежит на нем и тянет ее к своему паху. Арсений распахивает глаза, улыбается. - Еще раз? На следующий день он, под предлогом встречи с парнями, снова уходит. Ира уже его не пилит. Ее голос приобретает бесцветный оттенок безразличия. Она говорит, что идет гулять с девчонками. Антон просит Попова подождать его в машине за воротами, чтобы у Иры не было возможности случайно спалить его, залезающего в майбах, из окна. Они говорят на какие-то отвлеченные темы - немного о его учебе, немного об искусстве, немного о работе Арсения. Он владелец небольшого коммерческого реставрационного агенства. Имеет в команде семь человек, занимаются в основном мебелью, но, вообще, всем подряд. - Денег, я смотрю, жопой жуй, - Антон осматривает салон машины. - А все говорят - у нас мелкий бизнес загибается. Арсений усмехается. - Ну это смотря, как его вести - бизнес этот. Что у тебя-то с фрилансом твоим? Антон жует губы. Он не настолько доверяет Попову, чтобы подробно рассказывать про свои делишки, а в данный момент он и вовсе не хочет эту тему затрагивать. - Да все потихонечку. - Это звучит так по-русски, Антох. Потихонечку! За этим может быть все - от просто великолепно до полной жопы. Они оба смеются, но смех Антона сходит на нет под, вдруг выскочившей мыслью - где его жизнь на этой шкале? Ближе к "просто великолепно" или "полной жопе". Он вздыхает и смотрит в окно. Они встают в пробку, и там не меняющаяся картина, за его собственным отражением в капюшоне - яркое окошко "кофе с собой", предлагающее десяток различных напитков, и девушка, что держит дымящийся стакан рукой в перчатке, осторожно припадая губами, и все же обжигается, сморщив тонкий носик. Его подбородка касаются пальцы и нежно но настойчиво тянут на себя. - Все в порядке? Антону бы хотелось, чтобы эти пальцы оставались на его подбородке как можно дольше. Такой незначительный контакт, но такой успокаивающий. Но его беспокоят машины вокруг. Кажется, что из каждой все только и смотрят на них. Он дергает головой, чтобы высвободиться. - Просто тяжелая неделя. - Расскажешь? Мы вчера даже не поговорили. Он в общих чертах описывает свою неделю, обходя все острые углы, из которых она состоит на девяносто процентов. Выходит скомканно. Арсений больше не допытывается. Антон думает, что это странно - быть настолько близкими физически, притом почти ничего друг о друге не знать. Они подъезжают к большому зданию бизнес-центра из стекла и бетона, как бельмо на глазу, ворвавшемуся в историческую постройку и растолкавшему их осыпающиеся тела. Внутри полированные поверхности раздражают стерильной чистотой. Одинаковые тонкие девушки на ресепшене, чьи алые губы синхронно растягиваются в улыбках при виде Арсения, привстают со своих мест. Он одаривает каждую комплиментом, открыто флиртует и то, как очевидно каждая от этого млеет, Антона очень забавит. Они заходят в лифт, тот мягко отталкивается и бесшумно едет вверх. Антон смотрит через прозрачную стену, как они взлетают над зданиями. - Там, сейчас на первый, наверное, несется уборщица, - нарушает он тишину. - Что? - Ну, ты там небольшой потоп вызвал. Ничего вроде не сделал, а каждая из этих сучек со входа готова была уже лечь на стойку и юбку задрать. - Ай-ай-ай, Шастун! Как грубо и мизогинично, - он говорит это с неприкрытым сарказмом, обнажая белозубую улыбку. Антон тоже ухмыляется. Где-то глубоко внутри его греет мысль, что поставь в ряд его и всех этих точеных красоток, выбор Арсения был бы очевиден. Среди бесчисленных прозрачных коридоров, по которым стуча каблуками, мимо проплывают девушки, сопровождаемые шлейфом парфюма и кофе, они заходят в один из кабинетов. Им оказывается большая светлая комната с окнами в пол. В нос ударяет пестрый набор запахов, большинство которых Антон не может идентифицировать - краска, клей, растворитель, табак, что-то еще, прорывающееся сквозь них и щекочащее стенки носа. Вокруг, что называется, творческий беспорядок - зеркала в больших рамах, шкафчики и комоды, куча всякой мелочи, вроде шкатулок, игрушек, картин, телефонов с диском. Он замечает даже чернильницу и жаровый утюг. Между ними лаки, склянки, кисти, зонды, ножницы, весы и тряпки. Среди всего этого, почти слившиеся с обстановкой, будто еще пара предметов раритетной мебели, сидят двое мужчин. Оба за столами у окна через один друг от друга. Один - тощий блондин, сгорбившийся над ноутбуком, в котором что-то внимательно изучает поверх очков, насаженных на длинный немного крючковатый нос. В нем Антон узнает того самого пижона, что выскочил из подъезда в день приезда Попова, чтобы спросить куда ставить комод. Второй - куда более плотный и простой на вид - шатен с круглыми чертами лица, сидит, закинув нога на ногу, изучает что-то в телефоне. Они оба оборачиваются на вошедших, улыбаются, начинают приветствовать Арсения, затем недоуменно смотрят на высокого парня в капюшоне позади него. Антон под их взглядами ежится, чувствует себя в этой обстановке лишним. - Антон, знакомься, моя правая рука - Паша, мой юрист - Стас, - он энергично проходит мимо каждого, хлопая их по рукам, одновременно и здороваясь и определяя кто есть кто. - Здорово, Тох! - говорит Паша. - Привет. Антон стягивает капюшон и неловко озирается, гадая куда бы ему притулиться. - Вот на тот диван покоцанный падай, - указывает Паша на синий диванчик с ажурной резьбой на каркасе и порванной обивкой, стоящий у окна. - Выглядит дорого, - Антон не спешит ни к чему здесь прикасаться. - Так и есть, - отзывается Паша. - Но у нас один додельник, который сейчас не здесь, его безнадежно попортил. Так что пришлось выкупить. Теперь это великолепие времен Александра Третьего у нас для гостей. Кофе, чай будешь? Антон соглашается на кофе. Пока Арсений тихо перетирает что-то с юристом поодаль, Паша, сидя напротив, так и не отрываясь от компьютера, лишь изредка бросая на Антона заинтересованные взгляды, заводит беседу. - Чем занимаешься? - Учусь в основном. - На кого? - На фрезеровщика. - Ого, профессия близкая нашей. Антон не очень в это верит. Ему кажется, что с ним просто пытаются быть вежливыми. Но дружелюбный тон все же заставляет улыбнуться. - У меня родители оба с завода. Отец как раз у фрезерного станка стоял. Следующие десять минут происходит немного неловкий, как и всегда между людьми из разных поколений, но приятный разговор о родителях, советском союзе и всем том, что начинается с присказки "а вот раньше". Антон, в который раз уже с некоторой нервозностью, подмечает, что ему становится легче в непривычной компании. Будто здесь он и есть настоящий, а там всю жизнь притворялся. Время от времени он поглядывает на полусидящего на столе Арсения, склонившегося над Стасом. Тот, словно чувствуя его взгляд, смотрит из под бровей, улыбается, глазами говорит "погоди еще чуть чуть, сейчас я тебя спасу от этих разговоров", и у Антона разливается внутри что-что теплое. От этой улыбки, от этого интимного бестелесного контакта. Словно между ними уже есть какая-то внутренняя связь, что позволяет им общаться без слов. В какой-то момент в комнате громко раздается голос Стаса: - Жрать охота. Я, вообще, че приехал?! Эти вопросы я мог с тобой и по телефону обкашлять. Хочу ребрышек и беленькой. - Да, давай, - Арсений распрямляется. - Только я за рулем. - Оставляй на парковке. Пройдемся до Франка. - О, вот это дело! - Паша с чувством захлопывает ноутбук, как будто только этого и ждал. Антон проезжается руками по бедрам, не понимая что ему делать. Нужен ли он на этом намечающемся празднике жизни? Но Попов рассеивает его сомнения, в несколько энергичных шагов преодолевая расстояние между ними и резко к нему разворачиваясь. - Что расселся? Так и будешь этот дрянной кофе хлебать или пойдем навернем ребрышек с водкой? - Нормальный кофе, - обиженно бурчит Паша. Когда Антон равняется с Арсением, тот по-хозяйски кладет ему руку на поясницу. Парень дергается. Стас с Пашей стоят сзади, и они определенно это видят. - Идем, идем, - приговаривает Арсений, не обратив никого внимания на замешательство Шастуна. На Пяти Углах - маленьком, но сверхполпулярном перекрестке, субботнее столпотворение. Бары и кафе забиты под завязку. К дому-утюгу, возвышающемуся башенкой над зданиями вокруг и сплющенному Загородным проспектом и улицей Рубенштейна, жмется веселая толпа. Здесь совсем иная атмосфера, чем на Думской. Публика взрослее, спокойнее, богаче. Охраны у дверей нет, один фиг, если шпана, то одного взгляда на цены хватит, чтобы она из заведения испарилась. Арсений что-то наговаривает ему про кариатиды под балконами и про Ахматову и Некрасова, что бывали в этом доме, но Антон слышит через слово. Его речь тонет в автомобильном гуле. В кафе они садятся, за зарезервированный столик у большого окна с видом на улицу Ломоносова. Приносят цветастые дизайнерские меню, но Антон плохо разбирается в степенях прожарки и видах водки. Что такое киноа и вегаболлы он тоже не знает. Он тянет Арса за рукав и говорит ему на ухо, что он этим картоном только подтереться может. - Че за хуйня? Половина на английском! Закажи мне то же, что и себе. Арсений со смехом кивает. Разговор, разогретый водкой и тем фактом, что приходится много орать, чтобы перекричать соседние столики, быстро скатывается с рабочей темы во все, что работы ни коим образом не касается. Антон больше молчит, осоловело слушая про что-то, про что он не имеет ни малейшего понятия. Темы плавно перетекают от истории к поэзии и вдруг, споткнувшись о разницу во взглядах, резко сворачивают в политику. Голоса повышаются. Тело Арсения сбоку становится горячее, часто содрогается, от обуявшего его возмущения. И Антон радуется, что может незаметно вжаться в него еще на миллиметр. Разморенного алкоголем, теплом и близостью к Попову, его накрывает волнами эйфории. Он готов всю жизнь так и сидеть, слушая о том какая же редкая шлюха была Лиля Брик и о ее связях с ОГПУ, смотря на очаровательный квадратный кусок Питера в окно и вдыхать его запах - запах мужчины, который в данный момент готов пояснить за поэзию чуть ли не на кулаках. - Антон, ну скажи, что футуризм - хуйня собачья! - обращается к нему захмелевший Паша. - Да, пиздец! Как слышу, блевать хочется, - подтверждает Антон, и они радостно за это чокаются. Арсений оказывается еще тем сорвиголовой, когда поддатый. Его, и без того хаотичная натура, приобретает гипертрофированные формы, и он то оказывается с ногами на стуле, то перевешивается через стол, сминая под собой посуду со всем, что на ней есть, что-то яро доказывая Стасу, то трясет за плечо Антона, используя его как какую-то наглядную деталь своей сумасшедшей метафоры. Когда все синхронно, будто бы даже с еле слышным щелчком, переходят в следующую стадию опьянения, уже немного меланхоличную и заторможенную, над столом воцаряется почти полная тишина. - Напомни, кому мы обещали ту вазу? - вдруг вспоминает какой-то рабочий момент Арсений. Стас пьяно осматривает воздух перед собой. - А! - восклицает он, вспомнив. - Жеке. Женек, кстати, - он, опомнившись косится на Антона и уже тише договаривает. - Еще появится? - Щас поймем! - прежде, чем Арс успевает что-то ответить, Паша отрывается от обсасываемого ребрышка, и обращается к Антону. - Тебе сколько лет, парень? - Девятнадцать, - непонимающе отвечает он. - А, - Паша поворачивается к Стасу. - Не, не вернется, - и, издав одиночный "хах", словно выстрел в воздух, возвращает несчастное ребрышко на место. Стас закатывает глаза, а сбоку от Антона происходит какое-то мельтешение. Он улавливает краем глаза неопределенный жест от Арсения в сторону Паши. Тот никаких намеков явно не понимает, да и слишком уже пьян, чтобы читать что-либо между строк. - Не, просто он думает, - Паша вновь достает кость, указывая ей на Попова и обращаясь к Стасу. - Что чем моложе, тем он сам дольше будет жить. Сказок начитался! Там только, - он смотрит помутневшим взглядом на Арсения. - Их кровь надо пить, а не... - он замолкает, понимая что заговорился, но по сути все уже сказано. - Ну ты и мразь, Воля! - ухмыляется Стас. - Не обращай внимания, - говорит он Антону. - Да, сорян, я просто болтаю. Разумом Антон понимает, что это все пьяные шутки, но он оказывается к ним не готов. Он тяжело проталкивает воздух в легкие. Моргает, на автомате сжимает кулаки, сглатывает. Он чувствует мягкую ладонь на своем колене, и повернувшись встречается с твердым взглядом Арсения, неожиданно совершенно трезвым. "Не делай глупостей" как бы говорит он. А у Антона во взгляде - гражданская война. Там годы установок и понятий, не готовые просто так сдаться под несмелым давлением его новой, еще не прижившейся в нем личности. Он вроде не хочет ничего портить. Ему же было так хорошо еще секунду назад. Но может ли он просто пропустить это мимо ушей? Годы выученной агрессии говорят ему, что нет, рука на колене и голубые глаза, в которых можно ненароком и погибнуть, захлебнувшись по неосмотрительности, говорят, что надо глубоко вдохнуть и вернуться к их милой посиделке, как ни в чем не бывало. Годы побеждают. - Убери свою руку, нахуй, - произносит Антон на одном выдохе. Сопровождаемая тяжелым поверженным вздохом, рука его коленку покидает. Антон медленно встает над столом, наклоняется к Паше, почти вплотную, еще сантиметр и коснется его лба своим. - Ты, петух, щас домой пойдешь с этой костью в очке, понял? - Эй-эй-эй, - Стас тянет его за плечо, пытаясь отодвинуть подальше. - Парень, да ты чего? Ну шутка же. Антон резким движением предплечья сбивает его руку со своего плеча и уже поворачивается, чтобы сообщить и ему в каком виде тот пойдет домой, но его тянут за шкирку назад так, что он кренится и чуть ли не падает с ослабленных от выпитого ног. Но Арсений перехватывает его другой рукой, заставляя встать ровно. - Пойдем подышим, - говорит он, и в его голосе стальные нотки. Антон тушуется не то, чтобы из-за него, скорее от обстановки. Где-нибудь на Думской стол бы уже был опрокинут, а пара носов сломано, и даже мало бы кто обратил на это внимание, но здесь он оказывается в свете софита, сосредоточением пары десятков недоуменных взглядов. Девушка-официантка, несущая им еще водки, замирает на пол-пути. Паша со Стасом смотрят без злобы, с искренним беспокойством. Первый явно не понимает, что конкретно сделал не так. Арсений подталкивает его к выходу, приговаривая полушепотом "Пошли, пошли, пошли", и Антон уступает, разворачиваясь на нетвердых ногах, плетется в мерзлую ночь. Они выходят в задний двор, встают у дальней стенки. Несколько компаний стоят кучками, дымя вейпом и обычными сигаретами. Фонари льют бледно-фиолетовый свет на хмельные лица. Антон накидывает капюшон, нервно закуривает, смотрит под ноги, взбивая ботинком ледяную корку. Арсений тоже закуривает, глядит на него из-под очков, выпускает струю дыма в сторону, прежде чем спрашивает: - Антон, не пробовал выражать свое недовольство как-то по-иному, чем кулаками? Парень поднимает на него ошеломленный взгляд. - Недовольство? Ебать! Ты думаешь, я недоволен? - Я вижу, что ты зол, но причина не в Паше. - Да? А в чем же? Может в том, что ты меня сюда привел, чтобы похвастаться перед своими друзьями-педиками? Смотрите все, я трахаю девятнадцатилетнего парня! - Антон морщится от собственных слов. - Они не педики. Оба женаты. - На ком? Друг на друге? - Нет, на женщинах. И я не привел тебя похвастаться. Мы просто проводим время вместе. - Да, как же! Антон сплевывает под ноги, засовывает руки в карманы, затягивается, резко достает одну руку, выдергивает сигарету изо рта, пинает стену. Его движения отрывисты и грубы, словно он хочет все это с себя сбросить. Отряхнуться, как собака, от непривычных ему разговоров, действий и обстановки. Арсений наблюдает за ним, размышляет. Надо ли ему это? Пробиваться сквозь все эти травмы? Пытаться нащупать личность за этим так тщательно продуманным образом реального пацана? У него итак достаточно дел. Антон замирает, замечая этот взгляд. - Не надо так на меня смотреть. - Как? - Будто ты меня понимаешь. Ты ни хрена не знаешь. - И не узнаю, - пожимает плечами Арсений. - Ты же не даешь. - Достаточно, что ты мне уже в брюки залез. Что тебе еще надо? - Блять, Антон! - Арсений возмущенно хмыкает. - Как будто только я этого хотел? Вроде это не я вчера активно подмахивал и просил поглубже. Шастун чувствует, как заливается краской от лба до ключиц. Он хочет сказать хоть что-нибудь вразумительное, но мысли отказываются формироваться в четкие предложения. - Я, блять... я вообще-то... - Антон, Антон, Антон, - по лицу Арсения видно, что он уже жалеет о сказанном. Он резко запускает руку ему под капюшон, несильно сдавливает затылок и успокаивающе проводит большим пальцем по щеке. - Угомонись. - Это ничего не значит, - полушепотом выдыхает парень. Что это блять не значит, Шастун?! - Я тебя ни в чем не обвиняю. Я это сказал чисто, чтобы защититься от твоей нападки. Я знаю, что тебе пока тяжело. Все станет проще, я тебя уверяю. Тебе надо просто понять, что теперь это ты, и это твоя жизнь. Все, что до этого - гнилые установки. Общественное мнение, что сжевало твою личность и скроило тебя по своим лекалам. Это было лишь подобие тебя. Как только ты это примешь, станет легче. Антон кладет руку на сгиб его локтя, пытаясь убрать ладонь со своей щеки, но сильно не старается, и она так и остается мягко очерчивать его скулы. Он прикрывает глаза. Несмотря на всю свою злость, на все вопросы, на сжирающую его неопределенность, он не хочет его лишаться. Его и его руки под своей щекой. Этого запаха и разговоров, где он понимает от силы половину отсылок. Он бы его поцеловал. Но вокруг слишком много людей, а внутри слишком много преград. - Я закажу такси, - он открывает глаза, все-таки убирает его руку, потянув ее вниз. Они прощаются. Он неловко извиняется перед Пашей и Стасом, те добродушно уверяют его, что проблем нет. К дому он подъезжает часам к десяти. Уныло плетется по лестнице, чувствуя как действие водки испаряется в нем с каждой секундой, оставляя лишь давящий ком мыслей. Когда он заходит в комнату, то сразу даже не понимает, что не так. Ирины вещи лежат повсюду - на кровати, полу и столе. Шкаф распахнут. Сама Ира, активно перемещаясь по комнате, утрамбовывает все это в раскрытый чемодан на полу. - Что происходит? - Антон нервно перебирает в руках ключи. Она поворачивается к нему. Две серые дорожки, уже выцветшей туши бегут по щекам к подбородку, глаза вспухшие, губы искривлены болью. - Происходит то, что ты редкий мудак, Шастун! Ну, ни на секунду не дадут забыть! - пролетает у него в голове, совсем не к месту, забавная мысль.