В свете фар

- Завтра едем на игру и даже не думай отвертеться, хуйло длинное! - Матвиенко плюется желчью вместо приветствия. - Ни фига! Ты со мной разговариваешь?! Они встречаются у низкого здания-мастерской в ожидании Иваныча. Одно он понимает сразу, как только к ним подошел. Позов Сереже о своих догадках ничего не рассказал. Это придает ему немного уверенности. Есть время подумать, как ему себя с ними дальше вести. К тому же, немного поразмыслив в течение своего самодельного выходного, он понимает, что не хочет оправдываться. После суток, даже больше, проведенных с Арсением помимо вины появляется новое чувство, чуть ли не противоположное первому - некое безразличие. Так ли он виноват во всем? - Я с тобой разговариваю только потому, что хочу выиграть. Мы не можем не общаться, придется, - он отвлекается на подошедших ребят из их группы. - Здоров. Они хлопают друг друга по ладоням и прикасаются плечами. Когда Равчеев отодвигается от Антона, отпустив его руку, он достает сигарету изо рта и смотрит на него с неприятной ухмылкой. - Спросить что-то хочешь? - Антон отвечает твердым взглядом. - Я думаю, все тут хотят задать один и то же вопрос, - Рома сощурено оглядывает остальных. С первого взгляда, желанием горит только его дружок Дима Иванов, тянущий лыбу сбоку. Остальные смотрят либо под ноги, либо куда-нибудь вдаль. - Да? - Антон с наигранным удивлением вторит его жесту, обводит всех взглядом, останавливаясь на Равчееве. - А че, все тогда языки в жопу засунули? - Не дерзи, Шастун. Тебе б объясниться, чего ты Сереге не дал разбить пидорскую хлеборезку! Это что, твой личный гомик для битья и только тебе можно его пиздошить? Страха пока еще нет. Есть тетива внутри, неминуемо оттягивающаяся. И, чтобы сорваться, ей много не надо. - Это я тебе должен что-то объяснять, мудила? Равчеев резко сплевывает сквозь зубы в сторону, делает шаг ближе, рука в его брюках дергается, но все это слишком медленно. Раскрытая ладонь Антона прилетает ему в кадык одним выверенным движением. Он хлопает раз глазами, успевает только отклонится назад, даже ногу не отрывает от земли, а его уже дергают за голову вперед. За какие-то доли секунды он оказывается у Шастуна в районе пупка, придавленный его рукой у затылка. - Че ты, сука! Антон тычет его с силой в воздух, как нашкодившего котенка. Тетива уже отпущена, дрожит в воздухе. В крови только адреналин. Заполняет каждую клетку. Стучит в ушах. Крутит мышцы. Ему кажется, что он мог бы и убить. Вот так просто. За неосторожное слово. - Что. Я. Должен. Тебе. Гондон. Объяснять?! Он орет каждое слово в покрасневшее ухо. Рома делает слабую попытку ударить его рукой куда-то в район поясницы, но Антон отталкивает его от себя, бьет ногой в плечо, и тело, сбив импровизированную мусорку в виде металического ведра, валится в грязный снег. - Стоять, сукины дети! Все оборачиваются на старческий голос Иваныча. - Вы че удумали, говнюки мелкие, мокруху мне тут постелить заместо коврика у входа?! Отошли от двери, сволочи! Он делает пару мелких шагов, нетвердо неся свое старческое тело по наледи в сторону Ромы. - Лежи, не дергайся. Может че сломал. Ты, - он наугад тыкает в кого-то из толпы. - Марш в травмпункт. - Да с ним все норм. Его тихонечко, - говорит Сережа. Иваныч зыркает на него сквозь очки. - Твоих рук дело, опездол? - Да нет… - А чьих? - его глаза, заполнившие весь диаметр огромных стекол проезжают асфальтовым катком по каждому, но никто не раскалывается. Он поворачивается на, все-таки поднявшегося Равчеева, но тот тоже молчит, лишь тяжело дышит буквально всем телом. - Ой, хуй вам всем за воротник! - он с досадой отмахивается и заходит в здание. Все медленно следуют за ним. С пары Равчеева все-таки забирают, хотя он и высказывает пару ласковых в сторону забирающего. Потом приходит директор. Патетически слагает легенды о том, что всю их группы закроют, контракты с детдомами разорвут и брать на курс будут только после прохождения психиатрического теста. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Все это выглядит очень смешно потому, что его щеточка под носом дергается как у мышки, его маленькие шажки совершенно не устрашающе семенят из одного угла класса в другой, а Иваныч то и дело поддакивает каким-нибудь «понятно вам, моль вы подрейтузная?», пока директор не велит ему угомониться. Было бы еще смешнее, если бы в груди у Шастуна не поселилось это мерзкое осознание, что все теперь будет становиться только хуже. Оно полетело снежным комом вниз, и остановится только когда, достигнув дна, разлетится к хуям собачьим. Он не верит, что что-то займется. Кто-то пострадает. Не один человек конечно. Будет первая жертва, а потом жертвой станет ее создатель. И все это круги на воде, а он - Антон - ебаный булыжник, что в эту реку сиганул. После пары Дима говорит, что ему надо по нужде и дает знак Антону. Они оставляют Сережу одного идти до другого корпуса на русский, а сами, зайдя в холодный технарский туалет без кабинок, где ветер гуляет, и яйца успевают покрыться коркой льда, пока ссышь, курят в окно, ожидая, когда все из него наконец испарятся. - Антон. Он хоть и готовился морально к этому разговору, оказавшись вдруг перед лицом этого «Антон», разрубившим тишину пустого туалета, он чувствует, как сжимаются внутренности. - Я все правильно тогда понял? - Ну смотря, что ты понял, - Антон ковыряет пальцами штанину. Невероятно в ней заинтересован. - Давай ты сам скажешь. Я это произносить не собираюсь. - Ты не можешь просто спросить, педик ли я? - Антон вдруг смотрит на него с вызовом. Раздражение и злость дают сил, выравнивают тон голоса, и даже возвышают. Будто это Диме должно быть стыдно. И, видя, как тот смущается, понимает, что такая самозащита работает. Возможно, он даже сможет выйти по ту сторону этого разговора своими ногами. - Ты педик? - вопрос его в туалете ПТУ звучит, как нечто метафизическое. Словно вопрос, который должен был быть ему задан давным давно, но просто кем-то забылся, или скорее всего проигнорировался, как нечто несущественное. Возможно, это должен был быть один из его учителей в детдоме или та безучастная баба-психолог. Но вот, сквозь года, он все-таки произносится в, пахнущем мочой и куревом толчке технического факультета. Возможно, первый раз. А, может, уже сотый. Но каждый раз, обращенный к нему. Что там Арсений говорил про этернализм? Эту ситуацию он уже переживал. И еще переживет бесконечное число раз. Стоит ли тогда беспокоиться? - Ну да, - Антон даже плечами пожимает. Берет на слабо. От собственного ли ужаса, настолько сильного, что он его даже не ощущает, либо от ужаса Позова, что он чувствует в его глазах за стеклами очков, в его пухлом теле, прислоненном к подоконнику. - Что, прям самый настоящий? - Наверное. Спроси меня, что делает настоящий педик, а я тебе отвечу делал ли это я. По лицу Димы кажется, что он хочет убежать. Антону становится его жалко. Как и в случае расставания с Ирой, сейчас дело даже не в нем самом. Это Димино испытание. Сможет ли сила его дружбы выдержать такое предательство? - Хуй сосал? - Да. - В жопу ебался? - Да. - А давал в жопу? - голос его дрогнул. Впервые с начала разговора. - Да, Дим, не раз. Позов прикрывает глаза. Выдыхает. Смотрит в окно. Ужас его степенный и последовательный. Это видно по языку тела. Деликатно выкручивает по одной маленькой мышце за раз. Издевается. . - И что, приятно? - опять смотрит в глаза. - Очень, - Антон меняет местами затекшие ноги, начинает обыденно, как если бы он объяснял как ловить карася на мормышку. - Там нервных окончаний больше, в очке. Когда тебя туда ебут, а при этом еще и дрочат, это прям бинго. И парня трахать приятней. Уже, теснее. Он замолкает, выжидающе смотрит на Позова. Дима сглатывает. Качается пару раз вперед назад, пытается успокоиться. - Ненавижу тебя, - говорит он в итоге. Антон кивает. - Я себя тоже ненавидел. Но мне просто надоело. Не очень это увлекательно, как оказалось. Дима будто уже и не слышит. Очень шумно выталкивает воздух из легких и оседает на корточки, хватаясь за голову. - Ну, Дим, чего ты? - Антон вдруг начинает беспокоиться. А вдруг у него сердце не выдержит. - Еб твою мать, Шастун, - бормочет он. - Нахуя, ну нахуя? - Жизнь себе хотел усложнить, блять, - он вытаскивает еще сигарету, с удивлением обнаруживает трясущиеся руки. - Че думаешь, я специально? - Ну ты же понимаешь, что это ненормально? - Дима смотрит на него снизу вверх, так и не отцепив руки от головы. - Может быть, - с трудом поджигает сигарету. - Но вообще неважно что я об этом думаю. Это то, кто я есть. Их разговор прерывается тягостным молчанием, в котором Дима все пытается совладать с информацией, а Антон просто курит. Потому, что способность чувствовать все еще атрофирована. Наконец, Позов поднимается на ноги, кладет руки на подоконник, обращается к стеклу: - И что ты дальше будешь делать? Убежите с Сечниковым в закат? - А причем здесь Сечников? Дима одаривает его озадаченным взглядом. - А с кем же ты тогда? - Помнишь нового соседа? - Антон вдавливает сигарету в подоконник. - Вы еще видели как-то как он меня подвез до Техноложки. Осознание по лицу Димы ползет медленно, сминая его и выводя страдальческие морщины. Он же только-только хоть и не смирился, но хотя бы усвоил предыдущий пиздец. Только поборол тошноту, а тут снова кишечник закрутило. - Тот мужик? - произносит он на выдохе. - Сколько ему лет? - Тридцать девять. Дима отпускает подоконник. Снова это его комичное выражение лица - глаза по пять копеек, чуть приоткрытый рот. Шастун сдерживает улыбку. - Еб твою мать. - Это что-то меняет? - Ну я не знаю… блять, да! - Дима всплескивает руками. - Мне Катя им мозги тогда вынесла - «какой красавчик, какой красавчик!». Я даже приревновал чутка. Оказывается, блять, вообще не в ту сторону беспокоился! Антон тихо смеется. - Тебе весело что ли? Серьезно? - Прости. Нет. Я просто устал. И опять молчат. Каждый не знает куда теперь двигаться, что делать. Дружба их слишком основательна, чтобы вот так вот просто развалится в одночасье, поэтому Дима не убегает, не орет и не машет кулаками. В нем эта дружба осыпается известкой на пол, и ему - Антону лишь надо подождать прежде чем подняться и смести ее остатки куда-нибудь под коврик. По крайней мере, Антону так кажется. Но Дима говорит лишь: - Пойдем. Сережа нас сейчас потеряет, придётся что-то придумывать. - Ты что, ему не расскажешь. - Нет, - он смотрит с некоторым недоумением. - Сам скажешь. Страх вдруг возвращается. Позов его не отталкивает, но и не принимает, оставляя в этом подвешенном состоянии. И Антон, который уже смиренно летел в пропасть, идет за ним чуть ли не на кончиках пальцев. Там еще трепыхается хрупкая надежда. Вчера, помимо нескольких сообщений от Димы, вопрошающих, где он, и даже одного презрительно-обеспокоенного от Сережи, он с удивлением натыкается на Ирино. Она просит встретиться с ней и с Игорем в их с Сечниковым кофейне. Он соглашается. Ничего хорошего от этой встречи не ждет, но гаситься смысла не видит. Почему бы не вбросить еще говна на вентилятор, учитывая, что он уже давно весь в крапинку. Когда он заходит, по кафе точно так же, как и обычно, зацикленно гуляет джазовая мелодия. И пахнет так же. И девушка, улыбаясь все той же улыбкой, просит его приложить карточку к терминалу. Единственное, что в новинку, за столиком сидит не только Игорь. Видеть их двоих, ожидающих его для какого-то абсолютно непрогнозируемого разговора, очень странно. Слишком сложная и длинная история отношений выстроилась между ним и каждым из них за эту зиму. В ней уже в пору и запутаться. Хронология событий в его голове нечеткая. Он к обоим успел прикипеть, использовал, бросил. Или никого он не бросал? Нет. Они его бросили. Хотя и любили. А он любил? Хоть немного? Наверное, нет. Просто прилип, как паразит. И они оба нашли в себе силы его от себя оторвать и жить дальше, тратя ресурсы только на самих себя. А теперь они ждут его за этим столиком, о чем-то мило беседуя. Будто он встречается с друзьями в таком вот пахнущем свежими булочками местечке, чтобы обсудить последние новости. Ему вдруг до кома в горле хочется, чтобы это было правдой. Чтобы этот столик был больше, и за ним сидели они, а еще Блю, Мика, и Воля, и Шеминов, и их очаровательные жены, и конечно же Дима с Сережей, а они бы зашли с Арсением, опаздывая, а те бы им сказали «Да сколько вас ждать можно?», и они бы сели обсуждать какую-нибудь общую поездку, вроде той, на которую его приглашал Арсений, чтобы покататься на лыжах. Но это все невозможно хотя бы потому, что люди за столиками ему не друзья и быть ими не могут. Он собственноручно лишил себя какого-либо шанса, раскромсав их чувства. Да и с Арсением они никогда не будут настоящей парой. И эта мысль его оглушает. Он впервые думает об этом серьезно. Не так, витая в облаках, после той первой дрочки дома у Арса. Или после пары тех свиданий в музее и кино, когда он был абсолютно потерян в своих чувствах и в ужасе тыкался в углы, пытаясь найти из них выход. Сейчас, когда все куда яснее, он понимает, что мог бы и хотел бы назвать Арсения своим парнем. И чтобы Арсений его так назвал. Как бы ванильно это все не звучало. Но это все невозможно. Потому, что кому он - сирота, промышляющий договорным покером, нужен?! Загнобивший сам себе внутренним диалогом, он подходит со своей кружкой кофе к их столику. - Антош, на тебе лица нет. Что случилось? Голос Иры неожиданно нежный. Такой, какой он уже и не надеялся никогда услышать. По его ране, что он только что сам же расковырял и что даже начать рубцеваться еще не успела, он проходится, словно наждачная бумага. - Я просто… о чем вы хотели поговорить? Он сидит посередине, они друг напротив друга. Перекидываются неопределенным взглядом. Игорь поджимает губы. Брови Иры выгибается в сочувствующем выражении. Она произносит что-то неслышно, одними губами. У него в ушах от напряжения начинает стучать кровь. - Я хотел сказать спасибо. Антон смотрит на Игоря с почти равнодушным выражением лица. Слова этого он не ждал, и оно пролетает мимо синапсов неподготовленного мозга, бьет по его черепной коробке и разбивается. Какая бессмысленная смерть. - Что? - Спасибо. За то, что защитил от Сережи. Я знаю на какую жертву тебе пришлось пойти. Антон переводит взгляд на Иру, как бы спрашивая «что он говорит?». - Я знаю про вас. Игорь рассказал. И то, что ты сделал, это… это, - в глазах у нее поблескивает слезы. Антон ровным счетом ничего не понимает. - Я бы ни за что не поверила, что ты на такое способен, Антон. - Я тебе врал, - выпаливает он. Делает попытку защититься от этой неоправданной благодарности. - Да. - Изменял. - Да. - Его я использовал, - он кивает на Игоря. - Тебе нужна была поддержка. Ты бы сам не выкарабкался, - говорит Сечников. - Ты знаешь о чем я. - Да. Ты был расстроен. - Это оправдание? - Нет, - Игорь качает головой, делает глоток из чашки. - Но ты по другому тогда не мог. А сейчас можешь. И ты взял и просто это сделал. Пошел против всего во что верил и всего что знал. Просто ступил за борт без парашюта. На это надо много смелости. Да что там, надо быть абсолютно отбитым. Он все еще не понимает. - Вы что, меня позвали, чтобы спасибо сказать? - Да. И еще сказать, что мы с тобой. - У меня все нормально. Ира кивает. Но глаза ее выдают, что он не прав. - Просто знай, что мы всегда рядом. Антон не шевелится. Жизнь его научила не ставить на предохранитель раньше времени. Все не может быть так хорошо. Прям, взяли и простили? Как же. - Антох, булки расслабь, - трясет его за плечо Сечников. - Ты тогда кофе горячий подальше от себя поставь. Игорь смеется, качая головой. - Ты неисправим, Шастун. Как у тебя дела, в целом? Они болтают о чем-то повседневном. Ира рассказывает о подругах, сплетнях и книге, что сейчас читает. Игорь о баскетболе, о показе Мики, опять зовет туда Антона. Все будто бы так, как он себе представлял несколько минут назад. Людей не хватает, но оно все равно немного нереально. Когда Ира, при прощании обнимает его, и он ощущает ее запах, почти забытый, что-то в нем надламывается. Его не осуждают. И осознание этого выбивает из колеи. Вечером следующего дня приходится ехать в клуб. Надо отдать долг и заработать сверху. Ошибки быть не может, и на Антоне самый большой пласт ответственности. Ведь это он проебался в прошлый раз. К тому же еще и оказался достаточно наглым, чтобы за последний месяц пропустить большую часть тренировок. Такси довозит его до красного двухэтажного здания почти что на окраине города. Внутри несколько лавок - одежда, фрукты-орехи и детские игрушки. В подвал ведет, на первый взгляд, никогда не использовавшаяся по назначению дверь. Контраст между тем, что снаружи и яркими, наполненными гулом, стуком фишек и звонким "Ваша ставка?" внутренностями, перехватывает дыхание. Становится совсем тревожно. Предыдущий провал все еще сосет под ложечкой. Людей здесь больше, чем обычно. Публика побогаче. Более величественно они двигаются сквозь пространство. Расслабленно, почти что скучающе. Антон замечает, возвышавшуюся над остальными рыжую шевелюру Макара в толпе, но взглядами они не пересекаются. Нельзя. Когда их приглашают за столик, Антон оказывается сидящим напротив Матвиенко и через человека от Макара. Человек - мужчина лет сорока со смоляными волосами длиной где-то до подбородка, зачесанными назад, и в костюме. Лысый с эскалейда сказал им не выебываться, одеваться всегда прилично, но не официально. Таких там большинство. Смарт кэжуал, сказал. Им всем пришлось это нервно гуглить, но оказалось не так страшен черт как его малюют. Была куплена пара прямых джинс и свитшотов без надписей. Этот же, что сидит сбоку, скрываться в толпе не собирается. Трещит без умолку, стреляет по сторонам улыбкой. За покерным столом такие кажутся шутами, призванными развлекать остальных и вылететь через пару рук из-за неспособности совладать с эмоциями, но на самом деле они самые опасные. Посмотрев на карты, они в отличие от всех, всегда отпускают какой-то комментарий, даже не пытаясь изобразить покерфейс. На рейзы остальных реагируют бурно. Могут заулюлюкать или театрально склонить голову, вроде «мое почтение». Если кто долго думает над ходом, бесстрастно буравя стол взглядом, такие могут начать комментировать его мысли. Все веселятся их присутствию только до того момента, пока не остаются за столом с ними один на один, с ужасом обнаружив, что банк у них куда больше и поняв, что покерфейс у них был на лице с самого начала. Антон это сразу видит. Все эмоции искусственные. От его пластилинового дружелюбия холодок по спине пробегает. - Знаете, самое главное не травануться паленым алкоголем, - мужик поднимает стакан с виски и трясет им в воздухе, позвякивая кубиками льда. Фраза эта абсолютно бессмысленна. Сказана только, чтобы сбить его с толку. Игра идет ровно. Антон сосредоточен, несмотря на пульсирующую вену на лбу и на мужика сбоку, ни на секунду не перестающего отыгрывать свою роль. - А пойдем-ка мы в олл-ин, - нараспев проговаривает он, выбивая из игры весь стол. - У-у-у, страшно! - он с театрально-злорадной усмешкой подтягивает к себе фишки, по-злодейки втянув голову в плечи. По столу проносится тихий смех. Антон смотрит на Макара. Тот тоже улыбается, поддерживая общее настроение. Лицо Сережи непроницаемо. В следующей раздаче, когда Шастун ощутимо «проигрывает» в пользу Макара, мужик цокает. - А как же солдат ребёнка не обидит? Макар ухмыляется: - В покере эти законы вроде не действуют. Дамы, там, дети. Или я что-то проспал? - Эх, - мужик изображает пантомиму на досадный вздох, немного приподнимаясь над стулом и садясь обратно. - Не действуют, верно. - затем обращаясь уже к Антону. - Молодой человек, будет и на вашей улице праздник. Игра слов с «улицей» вызывает пару хохотков, сразу выявляя, кто за покорным столом новичок. Понемногу Антону становится понятнее его тактика. Своими выходками он сортирует людей на группы. Вся та чушь, что он несет имеет систему. Любой жест может выдать в тебе профана, игромана или кого-то, кто на мели. Антон осторожно сглатывает. Опасаться особо не стоит. При всех своих умениях этот мудоеб против трёх игроков, знающих карты друг друга, не выстоит. Но он напрягает. Ох, как напрягает. После очередной раздачи, Антон находит у себя под рукой туз-даму и трет глаз, чтобы сообщите об этом Сереже и Макару. - Это все сухой воздух, - голос сбоку звучит непривычно тихо. Он обращается только к нему и не к кому больше. - Что? - Антон слышал, но он дает себе фору. - Глаза сушит. Антону кажется, что ничего не выдает, рвущийся в нем нерв. Но сразу после его рейза, мужик свои карты выкидывает, хотя банк ему позволяет ответить. Гадкое чувство селится у Антона в груди до самого конца игры. Они выигрывают больше чем когда-либо. Макар заранее сообщил, что больше их забирать через несколько кварталов и отдавать налик никто не будет. То, что им можно доверять, хозяин убедился. Деньги прилетают на карты через какие-то темные схемы. Триста восемьдесят тысяч. Сумма, светящееся на счете сбербанка, напрягает, но Макар убеждает, что она не достаточна, чтобы привлечь к ним внимание каких-либо служб. Они вызывают такси. Каждый свое. С Макаром прощаются крепким рукопожатием, Сережа не говорит ему ни слова. Но видно, что немного успокаивается. Выйдя из такси у дома, в арку он не заходит, а решает дойти до магазинчика за колбасой, хлебом и сигаретами. На обратном пути он все еще в глубоко в тревогах об игре, идет, смотря под ноги и размахивая батоном. Он даже не обращает внимание, как машина у поребрика включает дальний свет, четко обводя на темно-белом фоне его фигуру. Когда он равняется с водительским сиденьем, его окликают. - Здорово. Он поворачивается на автомате, встречается взглядом с парнем лет тридцати с, не сулящей ничего хорошего ухмылкой, на переднем пассажирском. Мысль еще не отлепилась от его внутренних переживаний и в реальность пробирается медленно. - Садись, - парень кивает головой назад, раздается щелчок открытых дверей. Вместе с мыслью приползает страх, покалывающий в кончиках пальцев. Антон смотрит на них, потом в сторону дома. Только начинает оценивать расстояние, но до него доносится низкое, вгрызающееся опасным зверем в пустынную темную улицу: - Даже не думай. Он садится назад, шелестит курткой по сиденью. Остро чувствует запах их упревших тел. Его начинает мутить. Парень оборачивается, выкидывая над спинкой кресла свою руку, и она повисает на нем в опасной близости. Рельеф мышц натягивает ткань, вены сжимают в тиски кисть. “Пиздец” - только и слышит Шастун. Слово это единственное, что осталось слоняться перекати-полем по пустынному мозгу. Парень, осклабившись, ведет по его худощавому телу взглядом, останавливается на лице. - Что на измену-то присел, пацан? Мы пока просто, поговорить. - О чем? - слышит он свой хриплый голос. - О спонсорах ваших, о чем! Кто вам деньги на игру дал? - Не знаю о чем вы. Парень вздыхает. Смотрит с некой грустью на коробку передач, облизывает губы. Возвращая взгляд Антону, он протягивает к нему ладонь. - Наклонись-ка. Антон не двигается. Только сильнее сжимает ткань кресла под собой. - Голову наклони. Я уже сказал, сегодня ничего не будет кроме разговоров, - он делает паузу. - Если будешь делать, что говорю. Антон медленно наклоняется, почти коснувшись лбом переднего кресла. Головой чувствует тяжесть, положенной на нее руки. Немного оседает под ней к полу. Воздух теряется на пути из легких. Он замирает. - Как думаешь, сколько весит моя рука? - раздается над ухом. - Не знаю, - сипит Антон. - Ну так, навскидку. - Я не знаю. Килограмм пять. - Ну допустим. Если я сделаю вот так, - он несильно хлопает его по макушке. Голова Антона дергается вниз и наверх. - Но в раз десять сильнее, что будет? - Не знаю. - Ну ты подумай. - Да, не знаю я! - нервы трещат. - Разобьете голову, наверное. - Ага! Ты знаешь, я проверял. Только я это не люблю. Меня больше тянет на поболтать. Мы вообще с Семенычем против насилия. Да, Семеныч? - Ага, - раздается равнодушно с водительского. Тяжесть с головы пропадает, и Антон осторожно распрямляется. Ощущение кресла за спиной теперь кажется чуть ли не раем. - Теперь еще раз. Кто спонсоры? - Я не знаю их имен. Если деньги нужны, я отдам. Переведу все, что есть. - Ты что! - громила разводит руками. - Ты ж их с дружками заработал. Может и не очень честно, со своими этими знаками, - он одновременно подмигивает, чешет нос и кривит губы, очень приблизительно пародируя их систему. Было бы даже смешно, если бы Шастун не был готов выблевать внутренности от страха. Он вспоминает мужика сбоку. Вот же сука… - Но заработал. - Что тогда? - Ну ты ж вроде не глухой и не тупой тоже. Говорю - информация нам нужна. Эти гниды первый раз думаешь так делают? Сажают таких, как ты - умельцев с голой жопой, на игру, а сами в тени бабло рубят. - Как же мы узнаем? Они теперь с нами даже не встречаются. - Ну тут два варианта, - парень приосанивается как-будто эти два варианта долго объяснять. - Первый - вы каким-то образом нас на них выводите. Я не знаю, кто у вас там к телу ближе - ты, мелкий или великан. Кто-нибудь должен что-то знать. И так свой долг благополучно выплачиваете. Второй - вы нам деньги эти отдаете, что сегодня вынесли. Антон хлопает пару раз глазами. Пытается прочесть лицо напротив, но оно непроницаемо. - И все? - М-м, все ли? - он собирает брови к переносице, смотрит вопросительно на водителя, потом хлопает себя по лбу. - А вспомнил! Еще на склад к себе пригласим. На пару часов, не больше. Покажем что у нас есть. Добра навалом - утюги, паяльники, щипцы, тазики такие глубокие для воды! Ну чего ты побледнел? Антон косится на дверь. Унижаться он не будет. Понимает, что просить бесполезно. Он просто хочет домой. Ему хреново. - Почему же вы, щенки малолетние, никогда наперед не думаете?! Сидите потом, под себя сретесь, - его дотоле дружелюбный тон, вступавший в тошнотворный контраст со всей ситуацией, сменяется цедящей ненавистью. Даже становится легче. Исчезает этот выматывающий диссонанс. - Ты все понял? - прикрикивает он, и Антон поворачивается к нему от окна. Кивает. - Вслух, гондон! - Да, понял. - Пошел отсюда. Батон не забудь. Антон не чувствует земли под ногами. Снег расходится под его одеревеневшими конечностями, арка сама собой становится ближе. Дойдя до комнаты, он пару минут сидит на полу в прострации, собирая себя по частям. Потом хватает телефон, чтобы набрать Матвиенко. Хриплый дрожащий голос в трубке сообщает, что с ним уже тоже поговорили. С Макаром тоже. Он, из них троих, держится лучше всего. Даже что-то шутит. Они решают собраться завтра с утра у Макара чтобы все обсудить. Уснуть не получается. С утра его немного потряхивает с недосыпа. Он готовит себе яичницу под аккомпанемент бухих рассказов соседа. Он только что вернулся из дальней поездки и теперь бухает с самого утра, рассказывая, чем примечательны шлюхи на трассах дальнего востока. - У многих зубов нет. Очень удобно, - и он делает мерзкий звук, будто втягивает губами горячий чай, показывая, что именно удобно. - Хватит хуйню городить, алконавт! - залетает Васильевна на кухню, больно режа своим скрипом перепонки. Антон морщится, хватает свою еду и уходит к себе. Закрытая дверь не спасает, он все еще слышит эти животные звуки. С досадой вспоминает, как два дня подряд просыпался в тихой квартире Попова. Мысль, что в принципе он может написать ему в любой момент и проснуться там снова, растекается теплой лужицей в груди. Он выходит из под арки, уставившись в телефон, где желтой иконкой горит, ждущее его такси, когда слышит громкое: - Э, Шастун! Он успевает повернуть голову где-то на четверть, разглядеть, нечто летящее к нему боковым зрением. То, что в итоге прилетает ему прямо в висок. В глазах темнеет, боль острым стержнем проходит до зубов. Он валится на стену сбоку, начинает по ней стекать, но не успевая соприкоснуться задницей с землей, чувствует новую боль - в животе. А затем в ребрах. И в почках. И в голове. Он пытается закрываться, но очаг боли разгорается тут же на том участке тела, которое он оставил без защиты. Они что-то кричат. Он не понимает. Потому, что все что он способен сейчас вбирать это боль. Она в органах, в ломающихся костях, вокруг. Он еще помнит это ощущение. Из того подвального магазина, который они пытались обнести с Кириллом. Физическая боль всегда так ладно сочетается с душевной. Вот они опять вместе, встречаются в нем, как старые добрые друзья. И он их впускает.