В свете фар

В больнице он лежит три дня. Сломанное ребро, ушиб почек, сотрясение мозга и синяки с гематомами это неприятно, но ничего смертельного. Зато внимания, словно он на смертном одре! Первой прилетает Кузнецова. Это ее момент икс. Она была рождена для помощи всем косым, хромым и обездоленным. Ныряет в омут с головой. - Мне кажется, если бы меня не избили, ты бы это сама сделала рано или поздно. Просто чтобы надо мной покудахтать, - говорит Антон, и ему прилетает толчок в плечо. Почти невесомый, но от самого движения он немного дергается, тревожа все свои кровоподтеки, раздробленную кость и ноющие мышцы. Морщится и шипит. В праведном ужасе от самой себя, Ира ухаживает за ним еще усерднее, аккуратно вливая горячий суп ему в рот с ложечки. Антон млеет. Никогда до этого к нему не проявляли столько внимания и нежности, и он очень усердно изображает инвалида войны, вообще не утруждая себя никакими лишними движениями. Приходит и Сечников. Рассказывает последние новости. Иванов с Равчеевым и еще пара ребят в группе на следующий день не появились. Видимо решили немного залечь на дно. - Ты бы знал с каким трудом я уговорил Пашу тебя не пиздить после того раза на баскетболе. А потом еще уговаривал его не пиздить Матвиенко. Пригрозил, если что кому сделает, меня больше не увидит. В итоге тебе прилетело откуда совсем не ждали. Паша - тот самый третьекурсник, бывший парень Игоря, что накинулся на Антона на новогодней вечеринке. - Да уж, - говорит Антон. - Все очень круто поменялось. - Это даже забавно. Избить должны были меня. А тут ты. Выглядишь, как персонаж улицы Сезам. - Смотри, не обосрись от смеха, Игорь, - бурчит Антон, приподнимаясь на локтях и морщась от боли во всем теле. После них приходят Макар, Сережа и Дима. Рассказывают ему то же самое о Иванове с Равчеевым, и Антон делает вид, что слышит это впервые. - Короче, как только появятся, мы их отправим обратно на дно! - уверяет его Матвиенко. - Макар вон с нами, а это считай - плюс три человека. - Не смейте! Хоть пальцем кого тронете, пока я отлеживаюсь, я вам сам глаз на жопу натяну! - Антон пресекает любые разговоры на эту тему на корню. Матвиенко пыхтит и пыжится, но соглашается. Антон рад, что эта новоприобретенная ненависть вытесняет из Серого всю обиду. Последний намек на нее выдворяется за пределы их дружбы после пафосного разговора о братской любви. Сережу даже на слезу пробивает, и он сжимает шипящего от боли Антона в объятиях. Позов, к удивлению Макара и Сережи, ведет себя слишком спокойно. Сдержанно, что ли. Антон видит, как он беспокоится, но тайна, что он хранит, крепко держит его за горло. И он, раздираемый внутренним противоречием, просто застывает на месте, не зная, как на что реагировать. Ситуация патовая. Это со стороны Макара и Сережи все очевидно - Шастуна избили за то, что он наехал на пацанов. А вот со стороны Димы это хитросплетенная, поражающая своей ебанутостью цепочка событий, начинающая и заканчивающаяся на абсолютно немыслимой истине, что Антон чертов гомик. Также они довольно долго обсуждают, что делать с громилами из клуба, которые с высокой долей вероятности собираются выкрутить им яйца плоскогубцами, только если они не сдадут лысого. Макар уверяет их, что берет это на себя. - Я поговою с ними. Они люди небедные. Должны иметь какие-то рычаги давления. - Ты хочешь сказать, что они богаче казино, которое обносят? - спрашивает Позов, руша все иллюзии Шастуна и Матвиенко, что решить все действительно так легко, как Макар об этом говорит. Антону, впрочем, в его теперешнем положении, ничего не остается, кроме как отдаться течению. Потому, что на то, чтобы плыть против него, ресурсов у него сейчас не хватает. Каждый вдох и выдох обжигает. Постоянно хочется сжать бандаж вокруг грудной клетки в тиски, чтобы она не раздувалась и не сжималась. В туалет он ходит часто. Держась за стенку и кусая губы от неприятных ощущений, наблюдает, как из него выходит желтая струя с красными кровяными прожилками. В зеркало пока себя плохо узнает. Там натюрморт в стиле авангардизм - шов на брови плавно перетекает в черно-лиловое вздутие вместо глаза, а оттуда через пластырь на носу к опухшей щеке под бинтом - результат столкновения его лица с асфальтом. Хуже всего ночью. Болит голова, гематомы на теле начинают жалобно ныть. Ложиться на живот нельзя из-за сломанного ребра, а на спине больно из за почек. Обезболивающее конечно помогает. В конце концов он проваливается в беспокойный сон. Кошмары не снятся. Вообще будто ничего не снится. Скорее реальность с ее тревогами настырно пробирается в его сон, то и дело вытаскивая его в какую-то полудрему с галлюцинациями. Иногда, просыпаясь, ему кажется, что он в все еще детдоме, и он минут десять разглядывает обстановку, наконец, вспоминая кто он и где он. Через три дня он возвращается домой и под причитания Саныча и скрипучие излияния Васильевны, скрывается в своей комнате. Так безвылазно долго в своем клоповнике он еще не находился. Если бы не навещающие его друзья, квартира бы его поглотила, утащив в свою депрессивную фантасмагорию с головой, где невидимая лампада отбрасывает на стены тени медленно умирающих людей вокруг. Лишь тени его окружают, нет достаточной плотности в тех людях, что живут с ним под одной крышей. Алкаш, вросший в стул на кухне, все выискивающий что-то на дне бутылки, молчаливый очкарик - ни дать ни взять персонаж Стивена Кинга, застревающий периодически в пространстве коридора и жутко глядящий на Антона, пока тот не находится пригрозить какой-нибудь страшной расправой, шаркающая днями и ночами из одного конца коридора в другой Васильевна. Весь этот удивительный бестиарий стирает границу между реальностью и беспокойными снами, превращая каждый день в попытку отколупнуть себя от этой самой реальности, вспомнить что-то извне - скользкие мостовые, убегающие из под ног, красивые закаты, разноцветные штабеля домов, проносящиеся за окнами такси, монотонный голос преподавателя и шелест тетрадей, запах столовки, запах кедра... его запах. Естественно, сильнее всего, ему хочется увидеть определенного человека. Арсений пишет ему пару раз - «Куда пропал» и «свободен завтра?», на что Антон отвечает, что занят. Причина этого довольно стыдная. Он в ней себе признается не сразу. Он не хочет, чтобы Арсений видел его таким… неприглядным. Он думает, что это по-бабски, серьезно переживать, что увидев его синяки Попов потеряет интерес. Масла в огонь подливает Ира. - Почему ты не напишешь ему и не расскажешь? - спрашивает она в какой-то из одинаковых дней, сидя с ногами на его постели, и облокотившись головой о стенку. Об Арсе они перед этим вопросом даже не заикались. Он просто как-то резко глянул на загоревшийся экран телефона, и она прочла все по глазам. И он сразу понимает кто этот «он». - Зачем? - Ну, я думаю, он хотел бы знать. - Я думаю, что нет. У нас есть наши с ним отношения, все остальное его не касается. - Это ты так решил? - Ну да. Немного помолчав, он тихо добавляет: - К тому же я сейчас выгляжу как редкое уебище. Ира хмурится и резко открывает рот, чтобы сказать что-то возмущенное, но также резко себя тормозит. Ее глаза пробегаются по каждой ранке и синяку на его лице, а губ вдруг касается улыбка. Она ее тщательно сминает. - Тош, хочешь я тебя немного отретуширую? Антон хмурится, медленно поворачивает к ней голову. - Чего? - Ну, подмажу немного тональником. Будет получше. Антон глядит на нее здоровым глазом, как на трехголового пеликана, вдруг материализовавшегося в его комнате из воздуха. - Совсем дура? Давай уж сразу помаду мне морковную ебани! - А что, морковную-то? - заливается смехом Кузнецова, стекая по стенке и ложась к нему под бок. - Она не в тренде. Нужно винную. - Не, Ир, это ты так с Игорем развлекайся. Я уверен, он не против будет воплотить все твои самые дикие фантазии. И чулки наденет, и лобок побреет. Ира снова хохочет. Антон смеяться не может, только хмыкает, сжимая бандаж под рукой. Когда успокаивается, Кузнецова нежно проводит рукой по его предплечью, берет его ладонь, и он сжимает ее пальцы. Она кладет ему голову на плечо, и ее волосы лезут ему в нос. - Напиши ему, Антон, - говорит она совсем серьезно. Все веселье испаряется из ее голоса без остатка. - Пусть придёт. Антон шумно и больно выдыхает. Смотрит в стену. - Не бойся. Ты такой влюбленный котик, - проводит она пальцами по его здоровой щеке. - Ир, меня итак мутит иногда. Щас блевану! Но, на самом деле, ее мягкий тон действует лучше обезболивающего. Он обволакивает, дует теплым на его болячки, нежно зализывает раны и успокаивает душу. Их отношения никогда не были такими легкими и близкими, когда они встречались. Они оба это ощущают. Ложь, что всегда между ними присутствовала, хранила их настоящие чувства к друг другу под мерзкой коркой мазута, а сейчас, когда между ними остается только лишь это платоническое и нежное, он не хочет чтобы она уходила. Зима стремительно перетекает в весну. Март радует непривычно частыми солнечными днями. Антон наблюдает за этим в основном из окна, но даже так - сквозь раму, ощущение приближающегося тепла греет душу. Арсу он пишет через пять дней пребывания дома. Просто «меня избили чуть больше недели назад. Я на больняке. Заедешь сегодня? Только заранее напиши, как из квартиры выйдешь. Чтоб я дверь тебе открыл, а не кто-то другой.» Приходит лаконичный ответ «буду часов в 19». Он начинает нервничать тут же. Всего пару слов, а все его мысли уже не о погоде, не о боли во всем теле и даже не о терроризирующих их братках из покерного клуба, а о синих глазах и улыбке, которая вдруг так явственно встает перед глазами - тонкая полоска губ, когда он внимательно его слушает, кривоватая и насмешливая, заставляющая Антона усомниться в своем существовании или его любимая - белозубо-открытая, сопровождаемая необычным звонким смехом и сморщенным носом. Как же он, блять, соскучился, раз всерьез прокручивает в голове все виды его ебаной улыбки! Когда ему приходит сообщение «открывай, я у двери», он осторожно выбирается из комнаты и, не заметив опасности, отворяет входную. Успевает мазнуть взглядом по выбившейся из-под шапки шоколадной челки (то, что он даже домой не зашел почему-то очень согревает), немного уставшим глазам и легкой небритости на острых скулах, и сразу отворачивается. Он все же замечает этот ужас, проскочивший во взгляде, глубоко погруженный, от того кажущийся еще более интенсивным. Когда они заходят в комнату, Антон подходит к окну, достает сигарету. - Давай покурим. У меня там сосед заебистый сверху, на дым жалуется, так что я дома не курю обычно. Но сейчас похуй, к тому же его дома вроде нет. Арсений кивает, встает рядом, опирается о раму. Из открытого окна тянет свежестью. День теплый, звонко бренчит, разбиваясь об асфальт, тающий снег. Сквозь облака в квадрате неба над колодцем процеживается линялый солнечный луч. Они стоят близко, плечом к плечу. Антон чувствует, как его волос касается рука, проходится пальцами по коже головы. Такая невинная близость, но у него дыхание перехватывает. Он оборачивается, смотрит на Арса, тот осматривает его лицо со смесью тревоги и очень эфемерной, почти неуловимой злости, направленной на кого-то неизвестного. Но там нет отвращения, и Антон наконец успокаивается. Взгляд синих глаз скользит по рукам, где скопившиеся разноцветными сгустками разорванных капилляров, остались следы его попыток защититься. - Можно? - Арс касается краев его футболки, и Антон кивает, приподняв руки. Арсений осторожно тянет вверх, открывая красно-желтые кровоподтеки на впалом животе и выпирающих косточках под бинтом на груди. Он шумно выпускает воздух вместе с сигаретным дымом, отвернувшись к окну. Рука опускается вместе с тканью и остается у Антона на бедре. - Не расскажешь, что случилось? - Поскользнулся. Арсений смотрит на него без тени улыбки, даже строго. Антон смущается. Рассказать правду значило бы пропустить Арса глубже в свой мир, которого он едва ли до этого касался. Все топтался у порога, но по-настоящему они - миры их никогда не пересекались. Он не уверен хочет ли он этого слияния, ведь даже сейчас, когда Попов впервые в его комнате, это вызывает тревожащий диссонанс. Он в этой обстановке, как сатиновая заплатка на ситцевой ткани. Но что-то заставляет его открыться. Может этот строгий взгляд, может то, что за ним. - Защитил одного паренька. Пацанам с моей группы это не понравилось. Брови Арсения взмывают вверх. - От чего защитил? - Он гей. Это все знают. Он не может за себя постоять. Не боец. Но он хороший добрый парень. Арсений смотрит на него пораженно. - Благородно, - говорит он, и совершенно невозможно понять по его тону, с уважением ли или с пренебрежением. - Благородство - дорогое удовольствие по сегодняшнему курсу. - Всегда было дорогим, - качает головой Попов, явно что-то припоминая. - Может раньше даже было дороже. Они молчат, выпуская в форточку дым. - Тебе он нравится? - спрашивает Арсений, разглядывая, ничем не примечательную стену противоположного дома. - Как человек да. Как парень нет. - Почему? Говоришь же хороший добрый. - Ты сам знаешь ответ. Арсений на это ничего не отвечает. После недолгого молчания, спрашивает: - Так ты знаешь, кто это с тобой сделал? - Ну да. - Заявление собираешься подавать? Антон фыркает. - Вот еще! Я что - изнасилованная баба? - Да, причем здесь это? - Арс, раздраженно тушит сигарету, вбивая ее в пепельницу сильнее, чем того требуется. - Людей, когда избивают, они подают заявление. Это нормально. Тем более, ты знаешь чьих это рук дело. - О, да! И поверь мне, вонючим штрафом они не отделаются. - А, ясно, ты рассчитываешь еще и в тюрьму сесть! - Ага, будешь навещать, как невестка? Попов выгибает бровь в ответ на озорную улыбку. - Когда это я в невестку преваратился? Антон пожимает плечами. - Ты же не всерьез рассчитываешь, что только ты меня нагибать будешь? Арсений оглядывает его как-то по-новому, с интересом. Улыбка касается уголков губ. - Хочешь меня нагнуть? У Антона во рту все пересыхает. От этой фразой, брошенной с неким вызовом, от прямолинейного взгляда. Рука на бедре вдруг обжигает. - Да, - хрипло отвечает он, и улыбка медленно проявляется на губах мужчины, как фото на пленке. Тягуче и горячо уже не только под его рукой, оно расходится вокруг - в паху, в животе, течет по ногам. - Я скучал, - говорит Антон, и рука с его бедра медленно и невесомо перемещается чуть выше. Прилив возбуждения накрывает его слишком резко, заставляя загудеть виски. Антон сам кладет ему руку на бедро, проезжается ладонью к паху, подается вперед, носом и губами мажет от подбородка до уха. Дыхание его становится горячим, и от того как часто он начинает дышать, ноет сломанное ребро. - Ты что делаешь? - шепчет Арс. - Трахаться хочу, пиздец, - опаляет он его ушную раковину. Облизывает мочку, шею, пытается просунуть руки под кофту, жмется настырно насколько позволяет саднящее тело. Арсений усмехается. Жмурится, оскалив зубы. Пытается своей головой убрать голову Антона от своего уха. Весь сжался. - Щекотно, Антох. Кончай! Антон убирает свои губы от мурашек на шее и сталкивается взглядом с синими - насмешливым, но все же немного рассеянным от возбуждения взглядом. Близко, в сущих миллиметрах. - Я это и пытаюсь сделать. - Тебе же нельзя делать резких движ… О, боже! - он выдыхает, когда Антон сует его руку в свои пижамные штаны. У Шастуна заездочки пляшут перед глазами от контакта своего налитого кровью члена и его руки, которой Арсений его даже и не обхватил. Он не понимает, откуда такое желание. По ходу что-то он там не так намешал в этом длинном больничном рецепте. Арсений только глазами хлопает. Парень толкается бедрами в руку, молча умоляя сделать хоть что-нибудь. - Тшш, заяц, - Арсений прижимает его за плечо, не давая пошевелиться, и достает свою руку. - Арс, - Антон горячо дышит ему в губы, открывает рот и, не целуя, проходит языком по розоватой коже. - Давай, на кровать ляжешь. Антон не сопротивляется, следует за Поповым. Опираясь на сильную руку, медленно садится на кровать, а потом так же медленно, прямой как бревно, опускается на спину. Смотрит на Арсения, который начинает вставать и хватает его за предплечье. - Если не хочешь меня, то хотя бы просто посиди. Я знаю, что хреново выгляжу. Мужчина со вдохом наклоняется и целует его в лоб. - У тебя жар, и ты болтаешь хуйню. Арсений отстраняется с мокрым чмоком. Смотрит одновременно возбужденно, сосредоточенно и устало что ли. В его глазах будто шторм пытается перевернуть непотопляемый фрегат. Он садится, положив локти на расставленные колени, а голову на сложенный посередине замок из рук. - А ты по мне скучал? - слышит Шастун свой вопрос. - Да, конечно. Я же писал тебе несколько раз. Оно все мерзко вертится на языке, не отлипает. Он силится это проглотить, но оно все-таки вылезает. Это жалкое: - Ни с кем не был? Арсений хмурится. - Какое это имеет значение к тому скучал ли я по тебе? Дальше разговор можно не вести. Ответ он уже получил. - Может никакого. Так был? - Ну, был, - нежность из голоса Попова испаряется. Сквозит раздражением. Заткнись, заткнись. - С Женей? - Да. - Ты когда сильнее по мне скучал - когда ему в рот спускал или когда в жопу? - Господи, - произносит Арсений на выдохе и прикрывает глаза. Он молчит. Напряженно смотрит в противоположную стену. - Арс. Он поворачивается. - Антон, обязательно все превращать в сопливую драму? Слова и тон, которым они произнесены, попадают куда-то под кадык, и Антон сглатывает. Ему вдруг резко хочется, чтобы Арсений отсюда исчез, а вместо него появилась Ира. Он устал от этого дерьма. Ему угрожали, а потом еще и отпиздили. Хочется немного, мать ее, нежности. Арсений тяжело вздыхает, смотря под ноги. Он проводит большими пальцами от горла до подбородка, обдумывая следующие слова. - Хочешь, - начинает он осторожно. - Пойдем ко мне? Я разложу диван и мы посмотрим что-нибудь. Закажем пиццу. Антон очень хочет, но говорит: - Иди нахуй. - Окей, - Попов встает. Не глядя на него, идет к окну, где Антон оставил свою кружку с водой, и ставит ее ему на прикроватную тумбочку. С секунду поразмыслив, касается кудряшек и проводит по ним рукой, зачесывая назад. Шастун рвано выдыхает. - Если хочешь вести себя как ребенок и дуться, твой выбор. Он уходит. Антон мучается весь день. Больше никто не приходит. Жаловаться некому. Он пытается залипнуть в телефоне, но мысли убегают туда - в соседнюю квартиру, где пицца, кино и теплый бок. Он пытается противостоять этому, но в какой-то момент осознает, что просто оттягивает неизбежное. Он обязательно встанет, и обхватив себя поперек груди, поплетется в Поповскую квартиру. Что он и делает. Стоит, в пахнущем сыростью подъезде, слушает эхо звонка. Когда дверь открывается, мужественно выдерживает синеглазый взгляд. Уголок губ Арсения дергается, угрожая превратится в ухмылку, но он сдерживается, чтобы не дразнить парня. Тот и так карабкается через свою строптивую гордость, терпя немыслимые потери. Он молча пропускает его в квартиру. Антон так же молча наблюдает, как в гостиной Арсений раскладывает диван, приносит подушки и одеяло и подзывает его к себе. Они смотрят “Большой Куш”, жуют пиццу и пьют колу. После нескольких глубоких глотков, Антон раскатисто рыгает, и Попов тихо смеется, качая головой. Потом они просто лежат, время от времени хохоча над происходящем над экраном, Арсений, перекинув через Антона руку, водит пальцами по его макушке, щеке, подбородку и шее. Когда фильм заканчивается, они долго и лениво целуются. - Угомонился? - проговаривает Арс ему в губы, когда они прекращают на секунду разносить по комнате чавкающие звуки. Антон кивает, опустив взгляд. А что он скажет? Что нет, не угомонился? Что не хочет его ни с кем делить? Он всю жизнь все с кем-то делил. Тумбочку у кровати, воспитателя, душевые, туалеты, комнату, потом квартиру. Ничего своего. Он уже понял, что бесполезно. Напрямую не сказано, но тут и дураку понятно. Не несет он в себе достаточной ценности, чтобы одним собой заменить еще и белобрысого хуесоса. Еще через несколько дней он возвращается в шарагу. Учителя глубоко возмущены историей о том, как на него в темноте напали хулиганы, избили и украли кошелек. Все спрашивают чем могут помочь, дают многочисленные послабления в учебе и выделяют ему пару сессий с психологом. Одну он даже посещает, так, чисто из интереса. Дамочка оказывается подозрительно похожей на ту, что была у него в детдоме - с таким же безразличием государственного служащего она отсиживает положенные сорок пять минут, не оставляя ему ни минуты сверху, и ее рука так же вяло делает какие-то пометки в своих формах. Иванов и Равчеев, тоже вернувшиеся, сидят тише воды ниже травы. Все порывы Матвиенко хоть что-то им сказать, Антон жестоко обрубает, заставляя его чуть ли не варится в собственном соку. - Когда я полностью восстановлюсь, неожиданность будет на нашей стороне, - объясняет он рвущемуся в бой Сереге. - Они, небось, думают, что я зассал. Но зассали-то они. С Сечниковым старается в стенах шараги не пересекаться. В первую очередь, ради безопасности последнего. В общем, ученая его жизнь вдруг превращается в молчаливое отсиживание пар и курение в их маленькой компании отдельно от остальной группы где-то у стенки. Это ощущается странно, но логично. Правда просочилась лишь чуть-чуть, и уже сжала его мир втрое. Но, если (или когда) она выльется полностью, вопрос будет в том, хватит ли ему на том пятачке, что останется, места, или правда эта полностью выдавит его из какой-либо социальной жизни. Он старается эти мысли от себя гнать. Неизвестность все еще пугает до ужаса. В один из дней они едут с Арсом на его работу. Там он долго обсуждает с Пашей и парой других работников компьютерные игры, пока Попов недовольно прикрикивает, чтобы они возвращались к своим обязанностям. Потом они идут в какой-то итальянский ресторан, и Антон, обалдев от цен, жалуется, что лучше бы они сгоняли в макдак. - И дешевле, и вкуснее, - говорит он, несмотря на подошедшего официанта. Тот лишь бровью дергает. Антон, заметив это, открывает перед ним меню и тычет пальцем в бургер за пятихатку. - В биг маке соуса больше и котлета не блевотная, а забашлять нужно не больше ста пятидесяти. Арсений беззвучно смеется, отвернувшись к окну, пока официант совершенно неохотно оправдывается. Они едут домой, разморенные и немного уставшие, намереваясь провести вечер вместе. На заднем кресле в двух пакетах горы сладостей. На Антона то и дело накатывают волны совершенно неожиданной эйфории. Будто и нет никаких проблем. - Только смотреть будем чего-нибудь веселое. Никакой экзесцен... экзистенциальн... блять, ты понял! - Понял-понял, - улыбается Попов. - Сам выберешь. У Арса вдруг высвечивается какое-то сообщение на телефоне, и прочитав его, он вмиг становится напряженным. Улыбка исчезает. Шастун замечает. - Что-то случилось? - Антон, - отвечает он как-то слишком резко, и тот настороженно на него смотрит. - Сейчас зайдет Женя. Он должен был прийти завтра, но планы поменялись. Нам надо обговорить лендинг для нашего сайта. Он этим занимается. Займет полчаса, не больше. Посидишь на кухне или гостиной. Все это он проговаривает каким-то безаппеляционности тоном, заранее пресекая любой спор. Антон молчит. Молчит потому, что любые слова которые он может в данный момент сказать, не хотят быть услышанными. - Анто-о-он,- тянет Арс, скашивая на него взгляд. - Не услышал, что ты меня понял. - Понял-понял. Освободишься после того, как он свои пару палок получит. - Опять начинаешь? Можешь дома у себя подождать или у меня покушать, посмотреть что-нибудь. Только без сюрпризов. - Однохуйственно. - Что это значит? - Это значит, - Антон поворачивается к нему. - Что мне вообще похуй, где и сколько ждать, пока ты эту шлюху накачиваешь спермой! Машина так неожиданно-резко сворачивает к бордюру, что Антону приходится ухватиться за торпеду. Его простреливает острой болью в груди, от сжавшего ее ремня. Мотор глохнет. - Выйди из машины и прогуляйся. Тебя надо остыть. Они скрещивают свои взгляды как мечи. Разница между их яростью в том, что у Антона она на поверхности, моментально превращает его в другого человека. Рисует жирными мазками по напряженным желвакам, выступающим костяшкам на пальцах и боевой позе. У Арсения - скрытая, выдающая себя лишь слегка учащенным дыханием и глазами, в которых синева вдруг становится горячей, словно там полыхает природный газ. - Я спокоен. - Ты взбешен. Арсений опускает глаза на побелевшие костяшки пальцев. - Кулаки убери, а то я тебя сам из машины вытащу. - Посмотрим как у тебя это получится. - Антон, ты же не думаешь, что я буду махаться с ревнивой малолеткой? - Еще раз меня так назовешь, у тебя выбора не останется, гондольер! Арсений уже открывает рот, чтобы ответить, но замолкает. Он хмурится. - Как ты меня сейчас назвал? - Не помню уже. - Гондольер? - голос его сквозит веселостью. Получилось это совершенно неожиданно для Антона. У него язык не повернулся назвать его грубее. Оба не сдерживают улыбки. Через пару секунд, вспомнив о разговоре, опять становятся серьезными. Но градус падает. Арсений барабанит пальцами по рулю, обдумывая, как вывести этот разговор в безопасное русло. - Антон… - Между мной и им, кого выберешь? - выпаливает Шастун прежде чем успевает себя заткнуть. - Свободу. Он мне ультиматумов не ставит. От тебя того же жду. - А если поставлю? - Ну тогда нам с тобой не по пути. - Типа бросишь? - кривит губы Антон. Говорит нарочито-развязно, будто его это вообще не задевает. - Типа мы с тобой не мэтчимся, - подражает его тону Попов. - Придется разбежаться. Антону это легкомысленное «разбежаться» поникает под сломанное ребро. Так вот насколько у него все просто. Он отворачивается к окну, чтобы не дай бог не выдать свою боль. - Давай договоримся. Надо было, конечно, это еще на берегу сделать, - он продолжает вкручивать эту гайку прямо в сердце. - Я волен делать, что хочу. Ты тоже. Наверняка, ведь есть симпатичные пацаны твоего возраста. Повисает молчание. В него просачиваются лишь звуки шин и автомобильных гудков снаружи. - Заяц, - Арс тянет к его лицу руку, но тот отстраняется насколько позволяет пространство. - Поехали уже, - говорит стеклу. - Я посижу спокойно на кухне. - Без сцен? - Без. Женя приходит минут через десять после того, как Антон уютно усаживается на свое место на кухне с дорогим виски, что нашел в баре-холодильнике и мороженым сникерс, абсолютно не смущаясь странным сочетанием. Алкоголь помогает расслабиться, но он все равно чувствует сосущее под ложечкой напряжение, слыша Женин голос в коридоре. - Там прям весна на улице! - Весна, блять, у тебя в штанах, - бурчит под нос Антон. Он прислушивается. Ждет звуков поцелуев или чего-то типа этого, но они говорят о погоде, а затем о работе, и под этот разговор уходят в кабинет Попова. Дверь закрывают. Антон налегает на виски. Проходит где-то полчаса. Антон уже изрядно пьян, сгорбился над телефоном. Краем уха слышит, что дверь открывается и закроется снова. По шагам, направляющимся к кухне, понимает, что это не Арс. Шаги останавливаются, Антон поднимает голову. Женя - невысокий, худенький и довольно миловидный. Сережка в ухе и странные шмотки пьяному Шастуну, что красная тряпка для быка. Еще и его вечно нагловатое выражение лица. Он явно считает себя лучше кого бы то ни было. Антона в особенности. - Привет, - говорит как ни в чем не бывало и направляется к холодильнику. Достает бутылку воды, и не удосужившись налить в стакан, нагло хлещет из горла. Потом лезет рукой на верхнюю полку, достает тарелку с недоеденным бифштексом, и прислонившись задом к столешнице, начинает есть. Ведет себя как хозяин. Антон наблюдает. Женя поднимает на него взгляд, проталкивает в горло кусок, кивает на телефон. - Что смотришь? - Стенд ап. - Чей? - Чебатков. - М-м. Прикольно. Что тебе прикольно, хуйня из-под коня?! Он продолжает есть, Антон продолжает смотреть. Он сидит, закинув ноги на перекладину под столом, руки положил на взмывшие вверх коленки, держит телефон в вытянутых руках. - Как дела вообще?, - снова спрашивает блондин, заметив его взгляд. - Не жалуюсь. - М-м, - Женя прожевывает кусок. Огоньки в его глазах раздражающе горят. - Что-то не так? - перестав на секунду жевать, спрашивает он. - Я просто жду, когда ты уедешь. - А, - как ни в чем не бывало возвращается к еде. - Чем я тебе мешаю, можно узнать? Антон всеми силами давит в себе, начинающее формироваться раздражение. Он обещал. Поэтому он просто замолкает и возвращается к ролику. Но Женя стреляет в него едким взглядом исподтишка. Он продолжает: - Я тут слышал, что ты с нами на лыжах поедешь кататься. До этого пробовал? Антон вновь отрывается от видео, опускает кисть с телефоном вниз, и она остается свисать с коленки. Смотрит уже опасно. Женя бы это понял, но он живет совершенно в другой реальности. В той, где за неправильно сказанное слово не отправляют лечиться. - И ты едешь? - Конечно. Я так этого ждал, - в голосе ни капли эмоции. Антон хоть и чувствует что его провоцируют, ничего не может поделать с захлестывающим его чувством. Ребра жжет от учащенного дыхания. - Ну значит я не поеду. Что, я на вас смотреть буду? Женя поднимает глаза, его ухмылка посылает разряд прямо в мозг. Мышцы напрягаются. Это уже не остановить. - Идея неплохая, - говорит Женя. - Что тебе еще остается? Антон медленно кладет телефон на стол, поднимается и подходит к блондину. Оказывается на полторы головы выше. Женя, только сейчас почувствовавший опасность, убирает тарелку и вжимается в столешницу позади себя. Смотрит вверх как кролик на удава. Шастун с зашитой щекой и подбитым глазом выглядит действительно угрожающе. Он ставит руки по обе стороны от него, опираясь на гранитную поверхность, заставляя Женю стать еще меньше. Прежде, чем он успевает хоть что-то сказать, они оба слышат хлопок двери. - Жень, ты где? Арсений замирает в проеме двери. Быстро оценивает обстановку, переведя взгляд с одного на другого. - Антон, - голос его звенит угрозой. Антон на это никак видимо не реагирует. Он помнит, что обещал. Он сдержит обещание. Но может ли он оставить все как есть и просто сесть обратно за стол?! Решение приходит неожиданно. Вспыхивает в голове ярким образом, рожденным той частью его нового, расширенного за последние месяцы сознания. Он вдруг понимает, что если действительно решится, это означает, что границы допустимого разъехались слишком широко. Антон не дает себе время на подумать. Не сводя взгляда с Арсения, прожигающего в нем дыру, буквально кричащего “не смей”, он наклоняется к Жене, слепо утыкается губами в его. Никакой реакции, кроме ощущения тяжело дышащего тела под ним, не наблюдает, и сминает его губы в своих. Выражение лица Арсения меняется не сразу. Он явно не верит своим глазам, немного даже оседая к полу, будто у него ноги сейчас откажут. Он сглатывает. Антон больше на него не смотрит. Он углубляет поцелуй, когда мягкие губы поддаются, как от правильно выбранного ключа. Раздается щелчок. Он проникает в его рот. Целует развязно, властно, нависнув над парнем, как над добычей. Антон отпускает гранит и кладет руки ему на поясницу, придвигается ближе. Женя упирается животом в довольно ощутимый стояк и судорожно выдыхает в поцелуй. Антону насрать на Женю, встает у него потому, что Арсений смотрит. Одно лишь его присутствие в комнате крутит спирали у Антона в животе. Антон мог бы нагнуть этого Женю и выебать на кухонном столе только потому, что Арс смотрит. Даже, если он к нему не прикоснется. И эта сучка, что учащенно дышит в его руках будет вообще ни при чем. Но Арс прикасается. Антон чувствует руку в своих волосах. Его тянут назад, заставляют вытащить язык из чужого рта. Он сталкивается с потемневшим взглядом синих, в данный момент туманных, как ночная река, глаз. Чувствует поток горячего воздуха. Арс усмехается прежде, чем поцеловать. Этот поцелуй такой же глубокий, может даже еще более откровенный, но совсем другой. Только что он обладал и наслаждался своим превосходством, но у него это нагло забирают. Рука на его затылке не дает и шанса. Сколько бы он не старался перехватить власть, Арсений всегда быстрее. На его стороне и возраст, и опыт, и куда более сильная уверенность. На стороне Антона энергия неконтролируемой агрессии и, хоть и менее четкое, но оттого ничуть не менее яркое, наоборот почти животное желание. На самом деле, неважно кто кому вставляет, в этом мире овец и волков, они оба определенно волки. Овечка, которая так неосторожно оказалась поймана ими в капкан, этой энергии безапелляционно подчиняется. Женя мажет губами по Арсовой шее, пока тот увлечен Антоном, и медленно опускается на колени. Он расстегивает его ремень, и звук бляхи отрезвляет обоих волков. Они отрываются друг от друга, смотрят вниз. Арс смыкает руку у Жени на затылке, и он, стянув одним движением боксеры, облизнув по всей длине член, насаживается на него, не сводя с них обоих взгляда. Он успевает несколько раз дернуть головой вперед-назад, когда, убрав руку Арса, уже Антон грубо хватает его за волосы, снимает с чужого члена, и тот шумно подбирает слюни, смотрит вверх почти жалобно. Женя понимает все по стальному взгляду, расстегивает и его джинсы, спускает вниз вместе с бельем, но не успевает ничего сделать сам. Антон лишь дергает его за голову, заставляя раскрыть с тихим писком рот, и вгоняет свой член ему в горло. Тот даже не давится. Антон лишь брови выгибает от таких умений. Вот и ответ на вопрос, почему эту суку не хочется бросать. - Аккуратнее. Ты ему шею свернешь, - слышит он укоризненный шепот у самого уха. Как же ему насрать! Удел блондинки стоять на коленях. Какая разница комфортно ему или нет. Эти мысли Антон топит в еще одном глубоком поцелуе. Они сосутся, Женя в это время сосет. Все на своих местах. Все как и должно быть. Когда они снова смотрят вниз, Женя уже в слезах и с красным лицом. Они соединяются головками, одновременно тыкая ими в его язык, и он собирает с них предэякулят. Потом подныривает сначала под Арса, всасывая яички, и то же делает с Антоном. Шастун не удерживает стона, когда тот упирается ему в мошонку носом. Эта блядь ползает перед ними на коленях, трется лицом о их гениталии. Так сладко унижается. А в это время Арс скользит сзади рукой по его ягодице, проникает пальцем между половинок, давит на колечко мышц. Антону кажется, что пространство вокруг уже не существует отдельно, плывет сквозь него тягучим эфиром. Он мало что соображает. Вообще он сделал первый шаг ко всему этому, совершенно импульсивно, непонятно зачем и не имея никакого четкого плана действий, и сейчас он полностью теряется. Потому что решать что-то сейчас уже поздно. Способность мыслить пропадает безвозвратно, в этих ощущениях со всех сторон, в жарком воздухе, блядских звуках обсасываемых яиц, давлении на его анус. Арсений все еще держит ситуацию под контролем, скорее всего единственный, и Антон полностью полагается на него, когда он ведет их обоих в спальню. Там они раздеваются. Арс пытается стянуть с Антона футболку, но тот не разрешает. Тогда мужчина облизывает его шею, обхватывает член, и Антон даже забывает про третьего лишнего. Но тут его отпускают. Рука покидает его желтовато-синие бедра, и он растерянно смотрит, как Арсения утягивают на кровать. Он нависает над Женей, который улегшись на спину, обхватывает его ногами, целует, пройдясь языком по подбородку. Его рука несколькими размашистыми движениями скользит по Жениному органу, и тот выгибается на встречу. Арс опускается ниже по гладкому светлому телу без каких-либо отметин (и у Антона от досады саднит в горле), предплечьем подбрасывает его ноги вверх, так что Женин член утыкается ему в грудь, и начинает его вылизывать. Наблюдать за этим странно. Он уже это представлял, в приступах ревности перебирал картинки их ебли, как слайды, выжигающие в нем внутренности. Но сейчас, когда он это видит, он понимает, что ревность - это лишь про желание обладать. Он не чувствует нежности, не хочет чтобы Попов переключился на него и вылизывал его дырку. Не хочет, чтобы он трахал только его. Нет, он хочет забрать его, как только что утащенное другим мальчиком в его песочницу ведерко. Это его. Только он имеет на него право. И так как всю жизнь ему приходилось вырывать свое у других в драке, он не уступает. Он подходит к кровати, хватает Попова за руку, и тот от неожиданности не успевает ничего сделать. Шастун толкает его на кровать, вынуждая Женю экстренно подвинуться. Залезает следом, внимательно вглядываясь в лицо напротив. На нем, уже пришедшее осознание, рисует сложную нечитаемую ухмылку. Антон проводит рукой по бедру от ягодицы до колена. Тяжело дышит. Ему больно. Он сделал слишком много резких телодвижений для своего, еще не восстановившегося тела. Но это так неважно. Важно вернуть свое. - Что, мальчик ждет разрешения? - низкий голос пробирает до изломанных костей. Это даже еще мучительнее чем резкие движения. Просто слова. У Антона мутнеет в глазах. Он облизывает два пальца, и оттянув одну ягодицу, резко проталкивает их внутрь. Арс мычит что-то нечленораздельное, покрываясь краской от лица до груди. - Антон, там смазка, в тумбочке, в верхнем ящике, - рвано проговаривает он. Антон двигается словно в шорах. Видит только все, что по самому центру. Где-то там пыхтит, скорее всего дрочащий, за неимением вариантов, Женя. Он находит смазку, возвращает к Арсу, опять устраивается между его ног, выдавливает жидкость на пальцы. Наклонившись к самому лицу, ныряя в эти синие и бездонные, он начинает трахать его пальцами, добавляя по одному по мере возможности. Арсений глухо стонет. Видно, что пока только от боли. Но Шастун не старается быть нежнее. Он не хочет доставить удовольствие. Он хочет забрать. Покорить. Поставить свой штамп на своей вещи. Он достает пальцы, и наклонившись еще ниже, шепчет в искривленные губы: - Ты мой, понял? Синие пробегают по его лицу, что-то обдумывая. Остановишь на каком-то ему - Антону неведомом решении, он шепчет: - Хорошо. Антон входит в него резко, выбивая из Арса уже громкий стон, а из себя пораженный выдох. Мир сжимается в одну маленькую точку, грозя взорваться и превратиться в черную дыру. Он бы хотел, чтобы за этим наблюдал не только Женя. Как Арсений становится его. Он вбивает эту мысль с каждым толчком. “Мой-мой-мой-мой”, а красивое тело под ним вторит хриплым стоном на каждое “мой”. Соглашаясь ли? Он не знает. Не может прочитать его эмоцию. Он откинул голову назад, прикрыл глаза. - Арс, - зовет Антон, и тот нехотя на него смотрит. Парень смыкает руку на его челюсти, не давая его голове повернуться. - Смотри на меня пока я в тебя не кончу. Арсений смотрит. И он кончает только от этого взгляда уже через минуту. Хотя, там и намека нет на подчинение. Там столько всего, чего он не знает. И это всеобъемлющее незнание и отчаяние от того, что никогда он не будет его, заставляют его кончить ярче, чем когда-либо в своей жизни. Черная дыра все-таки образуется. Из нее даже свет не может выбраться. Ему остается томиться в нем в заточении до скончания веков. Он не выходит из него, дрочит ему, пока и Арс не кончает, излившись себе на живот. Немного отдышавшись, Попов приподнимается на локтях, потянувшись к его губам, но Антон отстраняется. Поднимается на ноги, смотрит на Женю, давно уже кончившего в одиночку и выглядящего вполне довольным, потом на Арсения, говорит “Я в душ” и уходит. После душа он сидит на кухне, слышит, как Арсений провожает Женю, и тот говорит: - С вами не соскучишься! - весело, будто день рождения отмечал. Раздается хлопок и звук, проворачиваемого ключа. Попов появляется в проеме двери. Опирается на него спиной, вытягивая ноги, руки в карманах домашних брюк. Выглядит красиво с растрепанными каштановыми волосами, немного мятый. Такой красивый и такой не его. Антон сглатывает. - Хочешь об этом поговорить или просто пойдем что-нибудь посмотрим? - спрашивает он. Тон его мягкий и заботливый, пролезает под бинт прямо к сердцу. Антон не отвечает. Все это было спектаклем со стороны Арсения, чтобы он поверил, что он что-то для него значит. Что он может указывать ему, что делать. Он дал ему поиграться с собой немного, а теперь стоит и всем своим видом показывает, что забава эта закончена. Антон - ты ничто. Чем ты можешь обладать? - Заяц, - зовут его из его мыслей. Арсений огибает стол, садится на соседний стул, зарываясь рукой в кудряшки, тянет к себе. Антон ложится на его грудь, слушает мерный стук сердца. Если бы у него когда-то была семья, было бы все по-другому? Может это проклятие? Проведя рукой по его щеке, Арсений чувствует на пальцах влагу. - Так! Он резко наклоняет голову, чтобы заглянуть в лицо парня. Тот опускает его ниже. - Антон, ну чего ты в самом деле?! Неужели трахать меня настолько прям хреново? Антон не удерживает смешок. Арсений тоже тихо смеется, его грудь дрожит под его виском. Они сидят молча какое-то время. Попов опять ничего не спрашивает. Ждет, что, может, парень сам расскажет о причине своих слез. По привычке не лезет в душу. Но одного он не знает - в душу он уже залез. Так глубоко, что уже не выкорчевать. Разбросал все там по углам - не найти теперь, где что лежало. И непонятно, будет ли собирать назад.