В свете фар

На улице типичная Питерская весна. Утром солнце и идиллия, вечером конец света. Или наоборот. Или даже по несколько раз на дню погода резко разворачивается на триста шестьдесят, вызывая недоумение на лицах заскочивших в кофейню людей, что, повернувшись к окну, вдруг застают, терзаемые потоками воздуха вихри снега, хотя заходили они в полный штиль. Антон восстанавливается быстро. Синяки и ссадины бледнеют, боль от каждого движения исчезает. Все происшествие отзывается в нем лишь беспокойным сном и чем-то вроде панических атак, когда он оказывается в толпе. Дышать все еще тяжело, и он автоматически пытается отстраниться от слишком близко вставшего человека. Впрочем, ничего нового. В шараге учителя попритворялись для приличия и благополучно забыли о его особом положении, вернув свое привычное к нему отношение - раздражение с презрительными нотками. На утренней паре Иваныча, когда солнце заливает мастерскую подозрительно ярким светом, абсолютно ничего этим не обещая, его ставят за станок в пару с Равчеевым. - Как у вас там у молодежи говорится - коллаборация! - тыкая пальцем в потолок, говорит Иваныч, а потом минуту отплевывается, пытаясь избавить свой оскверненный забугорным словом рот от его послевкусия. Рома на него не смотрит, очень нервничает. Он хватает ступицу, собираясь засунуть ее в станок, но Шастун его останавливает. - Не той стороной. Рома замирает и ровным счетом ничего не делает. Стоит столбом с металлом в руках. - Не той стороной, говорю, - повторяет Антон тоном, после которого обычно начинаются проблемы. - Кольцом вверх. - Знаю, - огрызается Рома. Сейчас проблемы не начинаются потому, что Рома в слишком невыгодном положении. Он нервно переворачивает деталь, возится с ней дольше обычно. Выглядит это странно. Он никогда не слыл гением, но в мастерской любого заткнет за пояс. То, что он плывет на такой фигне, как обработка базовых деталей, говорит только об одном. Он испытывает сильный стресс. И Шастун чувствует, как несмотря на сдавивший грудь бинт и не до конца сошедшие синяки по всему телу и на лице, где осталась желтушная клякса, подведенная бордовым кровоподтеком на глазу и корка на щеке, все в нем ликует. Рома боится. И, повернув немного голову, чтобы посмотреть на Иванова, Антон натыкается на еще один испуганный взгляд. Тот в ответ опускает глаза. Антон не может отказать себе в таком удовольствии, хотя он и обещал себе молчать, пока не придет время. Он поворачивается обратно, наклоняется к чужому уху. - Ром, ты же на учете состоял? - говорит он тихо, и голова парня дергается. Он выпрямляется, смотрит на него одновременно злобно и опасливо. Они во многом похожи. Оба из детдомов, оба не возлагают больших надежд на будущее, оба скорее борются с этой жизнью, чем живут. Но разница в том, что Антон никогда не бежал от последствий своих действий. Будь это домашний арест за очередной ночной побег или порка ремнем за хамство учителям, или что посерьезнее, вроде темной от старших ребят за то, что он отказывался существовать по их правилам. За свое желание побыть счастливым он уже тоже поплатился. Правда, за свою жизнь он усвоил одно - наказание всегда соразмерно проступку. И пара сломанных костей далеко не достаточная плата за то, что он успел натворить за последние месяцы. Он ведь совершил немыслимое - попытался выбраться из установок. Все так старательно было для него построено, каждый прут в его клетке так четко подогнан, чтобы в прорезь можно было лишь иногда вдохнуть, а он взял и все разрушил. Нет. За это придется отдать сполна. Но, в отличии от этих мудаков, он перед своей судьбой глаза не опускает. - Нос не суй не в свое дело, целее будешь, - шипит Рома. - Да я уже не совсем цел. Терять нечего. А вот ты… за рецидив точно тюряга. Нанесение тяжких телесных. - Во-первых, я хуй знает, что ты несешь. Во-вторых, заявление надо вовремя подавать, а не когда все уже затянулось, придурок. Антон хмыкает. Походу он ничего не испортил. Этот отморозок уверен, что Шастун думает на него заяву накатать. Но это неправда. В нем очень аккуратно, где-то в нагрудном кармашке души лежит эта не выпущенная ярость. Она его даже не беспокоит. Но он ее чувствует. Она порой колет в груди, когда он двигается, и напоминает о себе немного оттопыренной тканью. Когда будет надо, он ее достанет. Они дорабатывают в полном молчании. Коллаборация не удается. Последней парой физра. Он от нее, естественно, освобожден. С Арсением они договорились встретиться у Техноложки через двадцать минут. Леша позвал их на очередную свою выставку, что пройдет совместно с каким-то мастер классом. Антону не особо важно куда они едут. Он хочет увидеть ребят, к которым, так необъяснимо, успел прикипеть. В гардеробе он натыкается на Игоря. Тот утонул уже по локоть в на этот раз малиновом рукаве, пытаясь видимо достать шапку. Антон оглядывается. В длинном зале на последней скамейке лишь пара хохочущих девчонок. Подходит почти вплотную. - Привет. Игорь дергается, оборачивается и одновременно достает наконец свою шапку. - Чего ты шугаешься?, - ухмыляется Антон. - Да мало ли, - Игорь неопределенно пожимает плечами. Он видит как у брюнета краснеют уши. Старается не обращать на это внимание. Забирает свою куртку, одевается. Повисает неловкое молчание. - Как у тебя дела-то? - Нормально, - Игорь аккуратно заглядывает Антону за плечо вдаль комнаты. - Да нет там никого. Не ссы. Тебе, кстати, куда? - Мне? Я к друзьям. - Какой адрес? Меня Арсений забирает, довезем. Он не сразу замечает, как уверенно об этом говорит. Может это далеко. Может Попову будет неудобно. Нужно ли вообще их друг с другом знакомить? Просто ему вдруг хочется сделать Игорю хоть какой-то жест доброй воли. Его не покидает ощущение, что он ему должен. - Троцкий проспект, одиннадцать. - Пошли. На улице Антон закуривает, зачем-то протягивает открытую пачку Игорю, хотя никогда не видел, чтобы тот курил. Парень мотает головой. - Прям вообще не куришь? Хоть, пьешь? - с надеждой спрашивает он. - Нет. Мне нельзя. Я на спорте. - Безнадега какая, - вздыхает Антон. Игорь поднимает на него голову и улыбается. Улыбается он красиво - с ямочками на щеках и блестящими карими глазами. Антон невольно ухмыляется в ответ. Дальше они идут молча. Шастун несколько нервозно думает о том, что в еще одной точке их с Арсением жизни сейчас соприкоснутся. Пока они идут, солнце полностью скрывается за тучами. Они - жирные, темно-грифельного оттенка не сулят ничего хорошего. У Техноложки, они садятся в мерседес. Антон спереди, Игорь на заднее. - Подвезем друга? Ему на Троцкий проспект. Арсений заинтересованно глядит в зеркало заднего вида, поворачивается и протягивает парню руку. - Арсений. - Игорь. У Попова на губах улыбка и одно из самых его обворожительных выражений, у Игоря широко распахнутые глаза. Антон хмыкает. Наверное, знай он о себе при их первой встрече, что он гей, смотрел бы так же. Арсений мать его Попов умеет производить впечатление. А тут еще в своем кожаном салоне, черном пальто и очках - голубая мечта любого педика. - Учитесь вместе? - Не, ты че? - Антон привычно сползает вниз по сиденью, упираясь коленями в бардачок. - Не видишь, он из этих - умных. Арс издает короткий хохоток. - Я, честно, большой разницы между вами не вижу. - А она есть, Арс. Огромная такая пропасть. Посмотри хоть на его прическу. - Что не так с моей прической? - обиженно хмурится Игорь. - Да, что с ней не так? - Арсения разговор видно очень веселит. Он все поглядывает в зеркало на парня сзади. - По-моему очень симпатично. - Бля, не знаю. По мне так, либо ты все под ноль сбриваешь, либо все везде одной длины. - Шастун, ты бы молчал о прическах. Сам, небось, с бигудями каждое утро сидишь. Арсений разражается хохотом. - Это ты верно подметил! Антон кривит лицо в раздраженной гримасе. - Ладно тебе, кудряшка, не обижайся, - Арсений хлопает его пару раз по коленке. На этот раз смеется уже Сечников, удивившись тому, чему только что был свидетелем. - Сказали бы мне, что я такое увижу, не поверил бы. - Что именно? - раздраженно оборачивается на него Антон. Игорь в ответ учащенно хлопает ресницами, изображая флиртующую девушку. Антон показывает ему средний палец. Пока они едут, начинается метель. Арсений успевает вытащить из нового знакомого чуть ли не всю биографию прежде, чем они заезжают во двор и высаживают Игоря у подъезда. Мужчина провожает его взглядом. - Приятный парень, - бросает он и начинает выкручивать руль, чтобы выехать со двора, но натолкнувшись на испепеляющий взгляд, останавливается и закатывает глаза. - Я не это имел в виду, Антон. - Конечно, - он что-то обдумывает с секунду и говорит. - У тебя тут все равно шансов нет. Он в меня втрескался по уши. Уже давно. - Да ладно? - Да, подставился под меня тут недавно, даже без презика. Был рад безумно. Ему противно от самого себя. За то, что он так по-скотски девальвирует чувства Игоря в угоду своему абсолютно тупорылому желанию вызвать эмоции, которые он вызвать не способен. Он отчаянно пытается нашкрябать ответную ревность, увидеть хотя бы ее отголосок в синих глазах, заметить сжатый от злости в руках руль. Совсем ожидаемо ею даже не пахнуло. Арсений смотрит на него неопределенно, вроде бы с легкой грустью. Антон даже улавливает там жалость. Он возвращает взгляд на дорогу, и тянется к нему рукой, кладет сзади на шею и проводит большим пальцем по щеке. - Антон, - говорит он с усталым вздохом. Вот и вся реакция. - Ой, отъебись! - он смахивает с себя его руку тыльной стороной ладони. - Да что я сделал-то не так? Посмотрел неправильно? Ну извини. Я попытаюсь прикрывать глаза почаще, если кто-то вдруг окажется рядом, помимо тебя. - Да ты сам по себе неправильный. - Что ж ты мучаешься? - Могу уйти. - Уходи, - дергает плечами Попов. - На понт меня берешь? - Останови тогда у метро. Вернувшись обратно к Техноложке, он тормозит. Антон выходит, понимая что уже не может дать заднюю. Задерживает лишь на секунду ладонь на ручке, надеясь, что его остановят, но ничего не происходит. Выходит из теплого салона в метель, сразу швыряющую ему в лицо охапку колючего снега. Он набрасывает капюшон и двигается, предположительно, в сторону метро. Сквозь туман снегопада сложно понять, здания и люди проступают сквозь него расплывчатыми тенями. Все-таки добравшись и зайдя внутрь, он стряхивает с себя слой снега, успевший припорошить его за пару метров. Начинает хаотично ощупывать себя, как всегда забыв в какой карман засунул кошелек. Пытается не обращать внимание на ком в горле и трясущиеся пальцы. Мерзкое осознание того, что он сам себе преднамеренно не дает радоваться жизни, начинает уплотняться в груди. Он очень хотел встретиться с ребятами и провести время в их компании. Он хотел провести время в компании Арсения. Вместо этого, он уже четко видит, как весь вечер валяется на кровати, буравя взглядом стенку и коря себя за то, что не пошел. Он сглупил. Он идиот. Он невозможный, неисправимый придурок. В принципе, он все это заслуживает. Спустя минуту лазанья по карманам, матных причитаний под нос и внутреннего самоуничижения, он слышит знакомый аромат, что подкрадывается к нему сбоку и чувствует руку на пояснице. - Ладно, уговорил, поехали на метро. Так даже интереснее. Антон поворачивается к его ухмыляющемуся лицу. Старается ничем не выдать своего ликования, но это сложно, учитывая, что внутри у него происходит невероятный всплеск эндорфинов, растекаясь теплом по всему телу и щекоча мозг. Арсений ухмыляется еще шире потому, что Антону ничего скрыть не удается. Все запросто читается по расширенному зрачку, приоткрытым губам, румянцу на щеках. - Карту нашел, заяц? - пытается он вывести парня из транса, и тот находит ее в первом попавшем же кармане. Они заходят на эскалатор. Арсений встает на пару ступеней впереди и оказывается выше. Он наклоняется прямо к лицу Антона, вперившись взглядом в его. - Это первый и последний раз, когда твоя манипуляция удается, понял? Сказано это с улыбкой, но Шастун чувствует, что иронии там только наполовину. Но ему и этого достаточно. Он всегда был этого лишен. Этого абсолютного детского желания получить внимание путем какой-нибудь уебищной выходки. Дима рассказывал, что как-то в десять лет обиделся на предков и убежал из дома. Бродил по городу почти сутки, а когда совсем проголодался, вернулся, застав мать почти невменяемом состоянии. Отец дал ему такого ремня, что Дима неделю не мог сидеть. История эта вызвала в Антоне странное чувство зависти. Лет до девяти он только грозился, что убежит, когда происходила очередная жуткая несправедливость по отношению к нему. Как-то раз они получили крутые игрушки от благотворительного фонда, и он успел первым добраться до машинки на радиоуправлении. Он помнит этот момент как один из самых счастливых в его детстве и один из самых мимолетных. Ведь счастье длилось ровно минуту, пока ее не отобрал старший и более сильный мальчик. То, что он был более сильный, не помешало Шастуну оставить на нём пару синяков. Его наказали, игрушка осталась у того мальчика. Антон, задыхающийся от слез, кричал, что уйдет из этого треклятого дома и будет жить под мостом. - Конечно-конечно, - говорил воспитатель. И не было в этих словах ровным счетом ничего. Ни нежности, ни злости. А он так хотел вызвать хоть что-то. Все последующие годы он не оставлял попыток. Дрался, хамил, портил вещи, курил, пил и по настоящему убегал. До того самого злополучного последнего побега. Потом он понял, что это бесполезно. Учителя, воспитатели и психологи не были плохими. Они были просто не его семьей. Это были чужие уставшие люди. И он был для них никем. То, что произошло сейчас это то, чего он годами не мог добиться. Он разозлился, убежал, а Арсений его нашел. Пришел за ним потому, что он ему нужен. Нужен ведь? Антон пытается выведать ответ в глазах напротив. Смотрит в них, теряется в космической радужке и засасывающем в себя зрачке. Почти там пропадает. С него резко срывают шапку. Арсений со шкодливой улыбкой отводит руку назад, намереваясь кинуть ее на соседний эскалатор. Антон вскакивает на разделяющую их ступеньку и хватает его за руку. - Ты придурок? Отдай! Он выхватывает шапку из его цепких пальцев. Арсений смеется. Антон делает шаг назад, все еще оставаясь невыносимо близко. Ему хочется очень много всего. Чувства внутри не помещаются. Пытаются выбраться за его грудную клетку, где все еще есть проход через несросшееся ребро. Но вокруг слишком много людей поэтому все, что они себе позволяют это касание пальцев на поручне, что всегда бежит быстрее ступенек. Они вместе перекладывают руки и соприкасаются подушечками. Его манипуляция, скорее всего удалась потому, что Арсений намеренно на нее повелся, отдавая себе полный отчет в том, что делает. Но это не имеет значения. По словам Попова, место на углу Невского и Литейного в которое они приходят, это бывший особняк каких-то Лопухиных-Нарышкиных, которое по обычаю переделалось в модный кластер, за неимением средств на его реставрацию. Внутри, если бы не ломающая атмосферу гундящая интеллигенция, медленными толпами перетекающая из зала в зал, создавалось бы полное ощущение замка с привидением. Облезлая штукатурка раковой опухолью расходится по стенам, оставляя темные пятна, окаймленные пыльной лепниной. Парадная лестница освещена лишь двумя огромными окнами на пролете, открывающими вид на внутренний двор с портиком с колоннами, накрытой в данный момент мебелью, и пустой деревянной сценой. Потемневшая позолота балясин, протертые перила, корявые надписи на стенах, вроде «здесь были Вова и Ваня», все это вдруг так идеально наложились на графский образ Арсения, что Антон невольно засматривается на то, как он красиво встает у зеркала, а свет от окна проходит сквозь него, освещая пыль, что вуалью струится вокруг. Образ смазывается, когда на его плечи ложится рука, и его тянут в тесные объятия, позабыв о его бедной грудной клетке. - Погоди-погоди, - стонет он, пытаясь оттолкнуть Пашу. - Блять, прости, сука, забыл, - на худом лице мужчины на секунду появляется раскаяние, но тут же испаряется. Он берет Антона за подбородок и вертит его голову в стороны, даже не стараясь быть осторожным. - Слушай, ну все уже куда лучше. Ты регенирируешь покруче Дэдпула. Эх, молодая кровь. - Не надо его так лапать. Он еще болеет, - подошедшая Ляйсан, к счастью Антона, убирает руку Воли от его лица. - Привет, Антош. - и целует его в щеку, оставляя бледный след помады. - Он и не выздоровеет. Такое не лечится! - позади них появляется Шеминов под руку с Дариной. Они обмениваются какими-то новостями, доходят до зала с выставкой, где штендер у двери гласит «Алексей Филатов. Рудимент.» и, незаметно для Антона, разбредаются. Он, захваченный красотой вокруг, уплывает вдоль стены, рассматривая работы. С первого взгляда в них нет ничего схожего. Как будто и не объединенные никакой идеей, они просто собраны из разных творческих периодов. Но потом он замечает, что на каждой очень много пустого пространства, а человек всегда только один. Это либо автобусная остановка с одинокой старушкой, каким-то образом оказавшаяся в чистом поле, либо человек в маленькой лодке посреди огромного голубого озера, либо мальчик в вагончике на американских горках. Совершенно один, в ужасе вцепившийся в ремни безопасности, запечетленный за секунду до нырка в мертвую петлю. Эта картина отзывается в нем острым чувством дежавю. Такое он определенно ощущал. Нет, не так. В последнее время он только и делает, что покачивается, а затем падает в мертвые петли. Его плеча касается рука Арсения, и он уходит за ним в другой зал. Он поменьше, со стульями и диванами, расположенными полукругом лицом к столу, с красками и кистями и мольберту с натянутым на него холстом. Попов тут же плюхается на диван и подзывает Антона. - Пока никто не занял! Давай-давай, сюда, - машет он ему рукой. Кроме их компании пока никого нет, и выглядит это смешно, но Шастун послушно приземляется рядом. Спустя пару минут зал наполняется полностью. Слышны тихие перешептывания, щелчки блокируемых телефонов и стенания метели за окнами. В остальном, время будто замедляется. Вскоре появляется Леша, говорит «привет» и встает перед холстом, обходя всех заинтересованным взглядом. Он останавливается на Антоне, улыбается ему и говорит «привет, Антон» уже индивидуально. - Ого, - Шеминов поворачивает к их дивану голову. - Слышали? Есть привет для всех, и отдельный для Шастуна. А почему? - он смотрит уже на Волю, ожидая шутку. - А потому, что он с Поповым, а значит автоматически в высшем эшелоне. Раздается смех пары их знакомых и недовольное шипение со стороны Дарины и Ляйсан. Антон заливается краской. Не находится, что ответить. Арсений лишь хмыкает и жестом показывает Антону, чтобы он не обращал внимание. - Шучу я, - доброжелательно говорит ему Воля, видя его замешательство. Прежде чем начать, Леша включает какую-то ненавязчивую музыку. Сначала он рассказывает о самой выставке. Говорит, что весь концепт в том, что мы, как бы этого не хотели, в нашей жизни не рулевые. Мы сидим на заднем сидении в ожидании места куда она нас привезет. Или в лодке без весел, отдавшись потоку. Или на остановке, ожидая автобуса с неизвестным маршрутом, который, возможно никогда и не приедет. По сути, мы в этой жизни лишь безвольный придаток, рудимент. - Какое-то значение наши действия имеют. Иногда даже что-то у нас получается. Кажется даже, что все идет по плану. Но, оно неизбежно разрушится. Из-за какой-нибудь фигни. Свернули не в то время не в том месте, сказали что-то не теми словами. Встретили не того человека на пути. Или того, - он смотрит в окно, которое пытается выбить снежный шторм, звеня рамой. Антон сжимает ткань на диване. Ему вдруг становится неудобно сидеть. Арсению видимо тоже, потому что он без стеснения стягивает ботинки и залезает на диван с ногами. Подкладывает в стык между спинкой и подлокотником подушку и вытягивается боком, задевая ступнями Антона. Тот растерянно на него смотрит - Что творишь? - шепчет он. - Ложись сюда, - Арсений тянет к нему руки, призывая лечь ему на грудь. Шастун выгибает брови, мотает головой, но мужчина все равно мягко тянет его за плечи на себя. Антон ложится между его ног, абсолютно каменный, упираясь макушкой в его подбородок. - Расслабься ты, - горячее дыхание проходится по его уху. Поза эта слишком интимная, даже будь они привычной публике гетеросексуальной парой. Антон оглядывает остальных, но они ведут себя не лучше. Паша приобнимает Ляйсан, Дарина почти так же, как и он, лежит у Стаса на груди. Он даже замечает парочку парней, держащихся за руки. Он расслабляется, но только немного. - Потому, что мы живем в парадигме, где этот самый план существует. Вырезаем себя по кальке, ведем в соответствии с надуманными образами, следуем тропу. - Что такое троп? - шепчет Антон, немного приподнимая голову. Губы Арсения почти касаются его виска. - Это вроде сюжетного штампа. Почти все, что угодно. Типичный образ героя. Ну, или нетипичный. Какая-та завязка в сюжете, вроде главный герой вдруг получает суперсилу. Понятно? - Нет. - Ну это долго объяснять. Слушай дальше. Он слушает. Филатов говорит, что все в девяноста процентов случаев произойдет не так как мы рассчитываем. И это нормально. Слишком много переменных, за всеми не уследишь. Антон с этим абсолютно согласен. Если у жизни, в которой его в один день избивают до потери сознания, а в другой он лежит на другом мужике в зале полном людей, есть план, то он упоротый, и планом по сути не является. Он уже перестал чего-то ждать. Затем Леша проводит мастер-класс по рисунку акриловыми красками. Метель все борется с оконной рамой, мелодия наматывает сотый круг, мазки ложатся на холст хаотичными движениями, удивительным образом складываясь в какую-то форму, Антон полностью расслабляется в руках у Арсения, синхронизируя свое дыхание с тем, что прокатывается по его волосам. В итоге получается человек, сидящий у окна в вагоне поезда. Лишь он и пустые спальные полки четкие, остальная действительность размазана с той стороны стекла. Человек - молодой, грустный, со светлыми кудрявыми волосами. Антон отчетливо узнает себя. - Я доведу ее до ума, отдам тебе, - говорит художник Шастуну, когда аудитория пустеет. Остается только их компания. - Спасибо, - Антон пораженно оглядывает полотно. Ему даже страшно ее коснуться, и он только жадно поедает жирные мазки глазами. - Ну, класс. Повесишь на чердаке. Он будет за тебя стареть, и Попов тебя никогда не бросит... Ой! - Воля моментально получает подзатыльник от Ляйсан. - Ты прекратишь? Что ты как ребенок? - У меня нет чердака, - недоумевает Антон. - Это из книги, Тох, - Арсений стоит рядом, с интересом смотрит то на картину, то на Филатова. - Там вместо мужика старел его портрет. - Тогда, ему тоже надо нарисовать, - говорит Антон Леше, кивая головой на Арса и закусив от смеха щеку. - И как можно быстрее. Раздается взрыв хохота. Арсений пробегает по нему возмущенным взглядом. - Заяц. Иди в жопу! На подходе к гардеробу толпа. Антона с Арсением она зажимает у левой стенки, и он начинает нервничать из-за своего ребра. С трудом просовывает между собой и человеком спереди руку. В какой-то момент он чувствует холодные пальцы в своих. Арсений берет его за другую руку, ту что между ними. Антон оборачивается, и мужчина улыбается ему. По обыкновению - одним уголком губ. Глаза за стеклами очков немного красные от недосыпа. Вроде все то же самое, но что-то вдруг происходит. Возможно, вся та палитра эмоций, что сменялась сегодня целый день, точечно ударяя в голову, вдруг собралась в единый сноп и стреляет в него контрольным. Похоже на то, как вагон поезда дергается перед отправкой. Трансформаторный писк, пшик сжатого воздуха и натужный стук. Он куда-то едет, прямо как на картине, и даже не сразу понимает, что отделился от основного состава. Вагон несется, остервенело стуча колесами, зубодробительно скрежеща на поворотах и высекая искры. У него перехватывает дыхание. Ему становится страшно, и он сжимает пальцы в своей руке, вызывая легкое удивление на лице напротив. Он знает, что, летя с такой скоростью, уже невозможно безопасно остановиться. Это уже все неважно. Что бы он не делал, как бы отчаянно не тормозил… Но он даже не пытается. Видя панику в его глазах и думая, что она вызвана толпой, Попов аккуратно меняется с ним местами, прикрывая собой. Антон утыкается ему в плечо, вдыхает его запах. Это не помогает. Вагон несется лишь быстрее. Одеваясь, он замечает, что за окном метель сменилась на проливной дождь. Внутренний двор со своей колонной галереей выглядит, как какое-то итальянское поместье. - Антон, чего ты там застрял? Парень тыкает пальцем в окно. - Пойдем там покурим. - Туда проход на зиму закрыт. Арсений подходит, смотрит на ливень и дергает Антона за рукав. - Пойдем. Покурим у выхода. Парень не трогается с места. - Нет. Хочу туда. Смотри, - он указывает на окно без стекла с противоположной стороны двора. - Через него можно туда вылезти. - Оно с закрытой стороны здания. Половина все еще на реставрации. Антох, пойдем давай, - Арсений не понимает, что ему так сдался этот двор. Но Шастун его не слушает, перехватывает рукав и тянет за собой. Попову остается только устало вздохнуть и последовать за упрямым парнем. Он вдруг чувствует прилив сил. Двигается все быстрее, почти бежит по коридору. Людей вокруг становится все меньше, пока они не остаются одни, уперевшись в закрытую дверь с надписью “Закрыто на реставрацию.” - Видишь? Все, пойдем. - Не, давай сюда. Он толкает какую-то неприметную дверь сбоку, и она со скрипом поддается. Ныряет туда, утащив за собой озадаченного Арсения. Вниз по узкой каменной лестнице, и они оказываются в сыром и холодном подвале. Окно, зияющее дырой, прямо по центру. - Тох, ты кофе перепил? Антон смотрит на него со лукавой улыбкой, словно они два подростка, один из которых боится, что шалость зайдет слишком далеко. В итоге, закатив глаза, Попов лезет за ним через пустую раму, оказавшись в галерее под навесом верхнего этажа. Запах дождя, забытый за зиму, ярко ударяет в нос. Они оба глубоко его вдыхают. Улыбаются. Антону нравится думать, что они в каким-то маленьком итальянском городке, отстали от экскурсии, и впереди еще две недели отпуска. Он даже не смущается этой мысли. Слишком она приятна. Эта мысль пахнет настоящей весной - теплой и цветочной. Она пахнет счастьем. Тем, что так сильно его пугает. Что не дает нащупать ему стоп кран. Докурив сигарету, Антон делает шаг под дождь и подставляет под него лицо. - Ну, Тоха, простынешь, - раздосадовано ноет Арсений. - Хватит душнить уже. Иди сюда. После недолгих уговоров, мужчина все-таки выходит из-под навеса и встает напротив. - Доволен, - говорит он громко, пытаясь перекричать ливень. Антон кивает и целует. Дождь катится по лицам, затекает в рот. Он отстраняется, смотрит в невозможно-синие глаза. Это все клише. Изнасилованный троп. В чем тогда разница между жизнью и глупым ромкомом. Не в том ли, что в ромкоме он был бы центральной фигурой, над которой развертывается катарсис. И зазвучала бы душераздирающая скрипка. И камера проплыла бы над ними сверху под красивым углом. В реальности же снаружи совершенно ничего не происходит. И мир не останавливается от того, что эти слова всплывают в его сознании. Не замедляются лирично капли дождя на фоне, когда он отстраняется. Не берется крупным планом его ошеломленное мокрое лицо. Внутри революция. Все, что он думал он знает, рушится. На их место встает что-то другое. Одно он знает точно - такого он еще не ощущал. Значит оно новое, значит это вполне может быть любовью. Не трагичной и не запретной. Нет, трагизм, страсть и запретность хоть и присутствуют, но вдруг уходят на десятый план. Остаются там, отголосками влюбленности. На их место приходит одно лишь желание быть рядом, оберечь, сохранить. Он смотрит в лицо напротив - худое, с легкой небритостью, уже неизбежно тронутое возрастом, что видно по глубоким носогубным складкам, морщинкам вокруг глаз, по бровям, почти всегда немного сведенным к переносице в выражении непрекращающейся обеспокоенности. Понимает, что этот образ въелся ему в мозг, стал родным. Он кладет руки на его щеки, просовывает кончики пальцев под шапку, еле прикрывающую уши (Антон всегда считал что это бесполезная дань моде - эти короткие шапки на макушке), касается губами опять, но не губ, а уголка, щетины, глаз. Собирает капли с его лица. Это его. Только его. Он не отдаст и не потеряет. Стас подбрасывает их, к брошенной Арсением машине, и они едут домой. Питеру дождь к лицу. Еле проглядываемая фигура Ленина сквозь косой поток, красивые бусинки под шапками света от фонарей , утопающая, будто в ускользающем сновидении Нева, все пытающаяся что-то сообщить бледными фонарями с той стороны. Арсений как обычно что-то рассказывает. У него всегда много мыслей, которые он способен одеть в слова и транслировать вовне. Антон так не может. Чувства циркулируют в нем по кругу - не обличенные, не имеющие имен. Хотел бы он проникнуть в голову Арсения и посмотреть как там все устроено. Как у него это получается. Или, возможно, даже он хотел бы пустить его в свою голову. В тело и душу он уже пустил. Осталось только это. Может беспорядок в одном месте, он бы мог компенсировать наведением порядка в другом. Когда они выходят из машины, Арс все еще болтает. Уже в подъезде Антон берет его за руку и тянет к себе. - Ты заткнешься когда-нибудь? Они стоят на первых ступеньках лестницы, целуются, не слышат и не видят ничего вокруг. В том числе, спускающегося вниз человека. Они замечают его только, когда он заворачивает за пролет и останавливается. Антон отрывается от Арсения и смотрит на Диму. Дима смотрит на него. - Я тебе писал. Ты не отвечал, - говорит он абсолютно мертвым тоном. - Я телефон дома забыл. Антон все еще стоит, прижатый Арсением к перилам, его руки у него на талии. Дождь истерично барабанит по крыше. Их миры соприкасаются еще в одной точке. Было бы, конечно, неправильно сказать, что они просто соприкасаются. Арсений накладывается к его привычному костюму рукой грубого портного совершенно вроде бы неподходящим куском ткани, закрепляясь острой иглой, что вспарывает кожу. Это больно. - Познакомишь? - с улыбкой спрашивает он.