В свете фар

- Дима, это Арсений, - говорит Антон, выскальзывая из чужих рук. - Арсений, это Дима. Арсений тянет руку. Дима на нее смотрит так, будто ему протянули кинжал и сказали сделать себе харакири. Руку он все же пожимает. - Ты чего-то хотел? - Антон старается звучать обыденно. Не знает как себя вести. Виновато? С вызовом? Невозмутимо? - Да не важно - бросает Дима и, обогнув Арсения, скоро спускается вниз. - Дим, - окликает его Попов. Тот останавливается, оборачивается, смотрит вверх удивленно. Антон смотрит так же. - Зря что ли ехал? Пойдем посидим. Поешь, выпьешь. Дима в своей привычной манере глядит абсолютно ошарашено. Антон, пожевав губы и просканировав ступеньки, поднимает на него взгляд. - Пойдем, Поз. Вино правда охуенное - из Пьемонта, - он манерно растягивает слово, вызывая хохоток со стороны Арсения. Дима медленно начинает подниматься обратно. Видеть Позова в обстановке Арсеньевской кухни более чем странно. Как сон. Он сидит, глазами хлопает, трогает дужку очков, чтобы поправить, хоть они некуда и не съезжают. Арсений подает вчерашнюю рыбу, наливает вина и упорно вытряхивает из Димы о нем информацию. Дима сопротивляется, но это же Попов. А значит сопротивление рано или поздно будет подавлено. Антона эта его черта поражает. Для него будто вообще не существует понятия давности знакомства. Любой подвернувшийся на пути человек сразу Антоха или Димон. Разговор с его стороны абсолютно открытый, дружеский, никаких молчаливых пауз. Кидается вопросами, словно умелый фокусник, выуживая откуда-то из рукава новый, как только отвечен предыдущий. Успевает пошутить, удивиться и даже в чем-то поддержать. Антон думает, что Диме неловко, но потом вспоминает себя в первую их с Арсением встречу. Тогда он внутренне окрестил его повесой. А еще он ощутил энергию, возникшую из вакуума посреди промозглого зимнего дня. Что бы Дима сейчас ни чувствовал (неловкость в том числе), он неизбежно Поповым проникается. Сам этого не понимает. Но на его харизму не повестись просто невозможно. - За знакомство, - он садится рядом с Антоном напротив Димы и чокается с ним бокалами. Шастун зачем-то уступил другу свое место у окна. Вроде как, чувствуя себя должным, совершенно забыв, что сакральное это место только для него одного. Для Димы это просто стул у окна. - Если хотите поговорить, я пойду поработаю, - говорит Арсений. - Эээ, нет, - Дима бегает взглядом по столу. - Я просто хотел спросить… Шаст, ты на днюху Сережи едешь послезавтра? - Да, конечно, - тон недоуменный. Это явно не то, ради, чего он приезжал. Они о чем-то болтают еще минут двадцать, пока Позов не уходит. Антон с Арсением остаются на кухне одни. Мужчина готовится резать салат, совершенно ничем не смущенный. Напевает что-то под нос. - Он, наверное, хотел поговорить о тебе, - Антон закинул ногу на стул, смотрит в окно. - Да? А что обо мне говорить? - веселым тоном. - Арс, - Антон смотрит несколько раздраженно, обкусывает губы. - Ты, я так понимаю, все еще не вдуплил в какой компании я кручусь. Я до встречи с тобой годами доказывал, что я гомофоб потому, что сам был не в курсе кто я. А мой лучший друг вообще считает, что мы с тобой ошибка природы и нас всех нужно нещадно пиздить. Арсений присвистывает. - Не надо было ничего никому доказывать. Вот и поминай плоды, - он невозмутимо режет овощи. Антон морщится от корявого фразеологизма. - Ты опять спутал. - Что? - Пожинай плоды или поминай как звали. А ты срастил. - Ну да, - ухмыляется он. - играюсь в контаминацию. Полезно для мозга. Антон закатывает глаза, но все же спрашивает, что это значит. Арсений объясняет. Когда они доедают, Арсений уходит в душ. Затем Антон. Выйдя, он находит, пьющего чай Попова на кухне. Он стоит, прислонившись к столешнице. Антон говорит ему, что пойдёт что-нибудь посмотреть по телеку, но Арсений просит его передать полотенце со стола. Антон поворачивается к нему спиной, хмурится, не обнаруживая никакого полотенца и в следующей момент чувствует теплоту чужого тела сзади себя. Близко. - Стратегически меня переиграл? Арсений хмыкает. Руки его мягко смыкаются на груди. Мягко но крепко. Антон не может пошевелиться. Так хочется чтобы руки эти были ближе к телу. Проникли под футболку, потом под бандаж и дальше. Под ребра. Его бедные ребра, к его бедному сердцу, что из-под этих самых ребер уже само вовсю стучит навстречу. Арс немного приспускает его штаны, только чтобы воздух соблазнительно прошелся по полоске кожи. Тягуче медленно оглаживает бока, доходит до бедер и обратно. Антон лишь дышит. Арс давит ему рукой на лопатки, и Антон ложится на стол, уткнувшись в рукав лбом. Слышит как сзади опускаются на колени, и по открытой пояснице проходит уже другой воздух. Горячий, рваный, словно он кусками выходит из легких. Штаны спускаются ниже. Ладонь проходит между ягодиц, палец останавливается на колечке мышц, давит. Обе руки разводят половинки шире, упираясь большими пальцами у дырки. Мажущее ощущение языка. И вот он внутри. Все по-другому. В десять раз чувственнее. Будто он под кайфом. Сразу не понимает почему. Но потом осознает, после того как язык делает внутри него круг, и из него выходит громкий, на границе отчаяния, стон, что он больше совсем не борется. Арсений поднимается, нагибается к его уху, шепчет: - Как же сладко ты стонешь! Сделаешь так еще? Антон только кивает, так и не подняв голову от рукава. Все, что угодно. Они идут в спальню. Раздевшись, встают друг против друга коленями на кровати. Арсений кладет руку ему на затылок, пальцами массажирует кожу, притягивает к себе и лижет по губам. Другой рукой берет оба их вставших члена и неспешно дрочит. Он целует глубже. Отстраняется удивленно потому, что не чувствует сопротивления. - Что, даже синяков не оставишь на мне сегодня? - Я обычно оставляю синяки? Арсений в ответ строит саркастичную гримасу. - Всегда. Тебя же не трахнешь пока не поборешь. Рука его наращивает темп. Внезапно отпускает, и их члены болтаются между ними, пару раз столкнувшись. Кадык Антона дергается. - Я хочу, чтобы ты меня выебал. Рука на его затылке напрягается и стягивает кожу. Синие зрачки мгновенно мутнеют, и у Антона дыхание захватывает от того, что причина этому он. Его целуют опять. Властно, оттягивая за волосы назад. Стоять так ужасно неудобно. Только рука в волосах удерживает его от падения. Арсений отпускает и, перехватив в последний момент за плечо, разворачивает к себе спиной. Антон упирается руками в изголовье. Мужчина тянется над ним к тумбочке, чмокая мимоходом в висок. Выдавив смазку на пальцы, прикасается ими к анусу, но Антон подается вперед. - Не надо. Я уже подготовился. В душе. Пальцы, после секундному замешательства, пропадают, и под его коленями ходит ходуном матрас. Сильное тело накладывается на него сверху, вторит изгибу, так идеально и одновременно так несовместимо. Рука ложится под подбородок, сжимает сильно челюсть. Антону приходится открыть рот. - Так не терпится быть выебанным? И он запускает свой язык ему в рот, свой член ему в задницу, а руки, вопреки всему, к сердцу. Ломая кости опять. Ломая все. Больно. Так это невыносимо больно. Потому, что неправильно. Они не созданы друг для друга. Как ребёнок, который пытается засунуть неподходящую по форме деталь в отверстие и в итоге корежит ее. Так с ними играет судьба. Сталкивает вместе и выкручивает, изгибает, настырно и капризно, чтобы они один с другим состыковались. Арсений двигается медленно, сжав свои руки вокруг рук Антона, держащегося за спинку кровати. Не давая ни к себе прикоснуться, ни двинуться в принципе. Он садится на пятки, тянет его за собой, и парень садится сверху. Член внутри глубже некуда. Перед глазами все плывет. - Давай сам, - с придыханием говорит Арс. Антон приподнимается и садится обратно со шлепком, выуживая сзади себя хриплый стон. Он скачет на члене, вбирая его каждый раз до основания, дышит учащенно, то и дело мычит и чуть ли не скулит, когда под правильным углом он так сладко задевает простату. А потом снова и снова. Тянется к своему органу, но руки ему перехватывают, заводят за спину, сцепляют в замок. Арсений толкает его бедрами, и тот поднимается на коленях, нависает над матрасом. Арс выходит из него полностью, а затем вгоняет под корень снова. Антон вскрикивает. Он долбится в него, разнося по комнате звуки шлепков, скрежета ножек, по паркету, стук изголовья о стену, свой и Антона стоны. Мир сматывается в узел, скручивается все сильнее, руки отпускают его запястья. Антон валится на кровать, забыв о груди. Подставляется ещё сильнее, выгнувшись до невозможного. До боли в лопатках. Одна рука упирается в матрас рядом с его плечом, другая грубо приземляется на его ягодицу. Удар расползается красным пятном. Потом, она же дергает его голову за волосы назад. - Кончишь без рук, заяц? Мир продолжает наматываться сам на себя и каким-то образом весь, такой огромный и разнообразный, умещается у Антона внизу живота. И взрывается. Красиво. Разлетаясь в нем по всему телу - негой и любовью. И выходя наружу на чистые простыни. Любовь. Его любовь держится еще десяток грубых толчков, затем переворачивает его на спину, вытаскивает из него член, и встав коленями по обе стороны от его тела, кончает ему на живот. Антон собирает сперму пальцами, прикасается подушечками к своему горячему языку, пачкает ярко розовую кожу белым. Арсений хмыкает, смотрит завороженно и гладит его по волосам. Так хочется сказать. Он бы ведь произнес их в первый раз. В таком смысле действительно в первый. Он не говорил их ни отцу ни матери. Ни тетушке, что приходит по праздникам, слюнявит лоб и задаривает подарками. Ни братьям и сестрам. Так бы хотелось ощутить их вкус на языке. - Арс. - М-м? Он нависает над ним, опять тянется к тумбе, чтобы забрать салфетки и начинает вытирать ему живот. - Я… - с первой попытки через такую огромную стену не перемахнуть. Он спотыкается. Но Арсений вдруг все понимает. Резко останавливается, дергает головой, и челка его, вороная в приглушенном свете, падает на глаз. Смотрит неопределенно, но так многозначительно. - Погоди, погоди, Антон, - приглушенно, с напускным смешком, говорит он. - Ты сейчас просто на эмоциях. Дофамин сейчас рассосется, и скажешь все, что хотел. Антон мрачнеет. На языке так и остается вкус только его спермы. Не перебиваемый ничем другим. От этого вдруг хочется остаться одному. - Я хотел сказать, что мне в душ надо. Дофамин рассасывается в одно мгновение. В день рождения Серого они с утра приезжают к Макару на дачу. День пасмурный. Висит низко безымянным небом без каких-либо намеков. Только белесые прожилки проглядывают тут и там, напоминая, что свет в этом мире существует. Это их не особо расстраивает. Сегодня все намереваются набухаться до бессознательного состояния. Не каждый день кому-то из них исполняется двадцать. Небольшой участок с домиком в Ленинградской области - последний в ряду, упирающийся справа в стену ельника, а задом в поле, с уходящими вдаль столбами ЛЭП. Каждый час на платформе в ста метрах перед участком останавливается электричка, из которой никто не выходит. В остальном, почти полная тишина. Только гомон птиц - стрекот, рокот, переливчатое пение разносится над ними, но быстро становится настолько привычным, что и вовсе незаметным. Родители Макара и владельцы соседних участков приезжают сюда только летом. Так что место для вечеринки идеальное. Помимо именинника с его очередной девушкой, Димы с Катей, Антона и Макара, приходят еще какие-то знакомые. Друзья Макара и пара человек из их группы. Они все быстро напиваются. Танцуют в доме, прыгают из бани в сугроб, играют в прятки, носятся по улице, поскальзываясь и хохоча, горланят песни. Кто-то сдирает кожу с головы, приложившись об лед, Макар падает со стола, вызывая оглушающий грохот, когда его гигантское тело соприкасается с полом, кто-то блюет в туалете, Дима и Сережа без конца сосутся, при каждом удобном случае, со своими девушками. Кто-то сосется уже и не со своей девушкой. Просто познакомились и тут же прониклись друг другом. Антон с Макаром и Сережей зачем-то уходят на платформу и слоняются по ней, что-то выкрикивая в пустоту ночи. Она возвращает им лесные звуки - уханье совы, карканье, скрип веток. Серый чуть не падает на рельсы. Только Дима весь день старается не оставаться с ним один на один. Иногда Антону удается поимать его взгляд исподлобья, и тот сразу его прячет. Прочитать что-то конкретное по этому взгляду или уловить в этой давящей ауре вокруг него сложно. Это невыносимо. Хочется на него накричать. Взять за ноги, перевернуть и все оттуда вытрясти. Все его вопросы, претензии, мнения. Но Антон подозревает, что Дима сам ничего из вышеперечисленного в арсенале не имеет. Так, только смутные наметки и ничего, что можно было бы предъявить. Будь это Сережа, он бы ничего до конца формировывать не стал. Выпалил бы, смахнув с поверхности: «Ты че, охуел?», еще бы и прописал в дыню. И отвечать на это было бы необязательно. Позов же, как человек более основательный и рациональный все ждёт, когда в нем появится что-то, о чем действительно можно поговорить. Оно уже которую неделю не появляется. В голове все еще туман. Антон это видит, и ему от этого больно. - Тох, а че ты подругу-то свою не позвал? - трясет его Матвиенко, навалившись рукой на плечи. - Мы расстались, - Антон больше не видит смысла поддерживать эту легенду. Он допивает шот с водкой. Горечь приятно разливается в груди. Рука Матвиенко сдавливает сильнее. - Ну-у, блять! - он раздосадовано валится спиной на спинку. - Брат, я знаю это все неприятно. Но, наверное, с такой взрослой бабой у вас и шансов-то особо не было. - Не было. Дима сидит напротив. Катя у него на плече. Он приобнимает ее, прижавшись щекой, но смотрит на Антона. Они остаются за столом одни. Кто-то ушел спать, кто-то все еще бесится снаружи. Оттуда доносятся пьяные крики, обезображивающие уютную девственную ночь. Какой-то глухой стук, за ним издевательский смех. Мат. - Кать, нам надо с пацанами поговорить, - говорит Дима. Она поднимает голову, смотрит на него непонимающе. - Можешь, пожалуйста, выйти? Немного насупившись, она дергает плечами, встает и уходит. Антон с Сережей провожают ее одинаковыми, пустыми взглядами. И так же, одновременно, возвращают их Диме. - Антон хочет тебе что-то сказать. И даже улица замолкает. И ночь, затаив дыхание, готовится слушать. Антон хмурится. Смотрит волком. Сознаваться в день рождения Сережи? Он же не последняя сволочь, чтобы так портить человеку праздник! Ну или нет здесь никаких благородных мотивов, и он просто боится. - Да? Я внимательно слушаю, - Сережа пьяно наклоняется к нему, смотрит так, что у Антона внутри все скулит. Дружба Сережи иная чем Димина. Антон уверен, что можно придумать миллион вещей, которые Позов не простит просто потому, что логически просчитает, что это уже нездоровые отношения. Мучить ни себя, ни других не будет. Матвиенко - человек эмоций. Ему можно нож в спину всадить, но если он любит, то простит. Набьет ебало, а потом простит. И будет любить, как прежде. Наверно. Антону хочется верить, что так оно и есть. Он смотрит на его смуглое лицо и темные волосы, пьяные глаза и видит в каждой этой детали полное к нему доверие. Будто решаясь, даже начинает набирать в грудь воздух, но перед внутренним взором вдруг возникает картина того, как Сережа издевается над парнем-филологом в туалете, расстегивая с ухмылкой свою ширинку, потом как он катается по полу с Сечниковым, его слова о “мерзких педиках, которых надо уничтожать”. И десятки других картинок и слов вспарывают сознание. И там не только Сережа, там он сам. Толкает кого-то плечом в стену, харкает в лицо, глумливо окликает, сидя с ногами на скамейке. И этот кто-то испуганно к ним приближается. А они начинают пояснять что-то за розовый цвет, странную стрижку, слишком узкие джинсы. Шастун и Матвиенко - бравые блюстители натуральной ориентации! Да он же ему даже не поверит. Потому, что после всего, это просто какой-то сюр. - Люблю я тебя, Серый! Так люблю! - в итоге Антон наваливается на него в ответ и прикасается лбом ко лбу. Прячет реальность за напускным опьянением. Сережа же по-настоящему слишком пьян, и совершенно не уличает странности в том, что перед этим зачем-то надо было выгнать из комнаты Катю. И, в принципе, что это далеко не новость. Он выпивает. Дает Шастун звучную пощечину, от которой у того искры из глаз, и говорит: - Я тоже, брат. Я тоже. - Бля-я-ть, - тянет Позов, и душераздирающе скрипнув ножками по полу, встает из-за стола. Он уходит на улицу. Антон через минут десять идет следом. Он сидит на капоте ржавой девятки. Существовавшей здесь будто и до участка, и до леса. Вросшей в снег и лед. Он сидит, сгорбившись с бутылкой пива в руке, смотрит вдаль. Там уходят в закат столбы подпорок ЛЭП, костлявые и немного комичные, держащие в многочисленных руках провода. На горизонте сосны и ели втыкаются в темное звездное небо еще более густой чернотой. Антон садится рядом, тоже с бутылкой пива. Они ни раз так сидели втроем, на исходе бурной ночи, допивая последние горькие глотки. Когда заканчивались слова и энергия, приходило тянущее в виске похмелье и какая-то безвыходная умиротворенность. Понимание, что какой-бы эта ночь ни казалась яркой на своем пике, она закончилась, ничего не изменив, а их жизнь продолжается еще одним, таким же как прочие, днем. Ничего не сулящим. Но сейчас все по другому. Эта яркая ночь слишком затянулась и оставила неизгладимый след на грядущем дне. И он не об этом дне рождения. - Дим, ты скажешь мне наконец что-нибудь? Дима делает глоток. - Что я тебе должен говорить? Я не знаю. - Что-нибудь. Ты все еще мне друг или уже нет? Дима вздыхает так, будто весь этот простор, что перед ними, решил вобрать в себя, через один вздох. - Я не знаю. - Что мне нужно сделать, чтобы ты узнал? - Ой, - Дима раздраженно от него отмахивается, словно Шастун никогда в жизни его не способен будет понять. - Ладно бы ты просто с дуру бесился, но я то вижу. Ты влюблен, Антон. Вроде ходишь, говоришь, ешь, а на самом деле не здесь. И это пиздец потому, что я никак не могу понять, как такое возможно, - он замолкает, делает еще глоток, продолжает говорить приглушенно, выдавливая слова из горла. - Я тебя сегодня с ним увидел и мне так мерзко стало. И молчи, - останавливает он, открывшего было рот Антона, успевшего только звук издать. - Дай сказать. Это даже не про гомофобию. Я не Матвиенко, мне насрать на педиков. Есть они, нет, по барабану. Это вы с ним… вы же с Серегой всегда однозначно об этом говорили. Ты же сам кому угодно готов был ушатать за любые такие проявления. А сейчас сам… это, блять, такое лицемерие! И… заткни ебало свое! - снова он пресекает попытку Антона. - Мерзко еще потому, что ничего мерзкого-то в этом нет. Парадокс, но все же. Вы там стояли на лестнице надо мной, когда он меня окликнул, я обернулся, и знаешь… - замолкает. - Что? - Антону вдруг до сжатой челюсти захотелось узнать. - Вы смотрелись хорошо. Да. Как пара. Но, при этом, Антон, настолько вы с ним разные, что я думаю, этот тот самый случай, когда противоположности не притягиваются. Я не знаю, - потерявшись в мыслях, он встает, отмеряет скрипучими шагами расстояние до стоящей рядом сосны. Поворачивается и говорит уже свистящим шепотом. - И я чувствую себя мразью потому, что тебя избили. И я вижу, что ты сам ничего не понимаешь. Что тебе нужна поддержка. Я все это вижу, но не могу эту поддержку тебе дать. Не могу себя пересилить. И дело не в том, что ты гей. Дело в том, что ничем хорошим это для тебя не закончится. Мне за тебя страшно. Антон кусает щеки изнутри, в глаза не смотрит. Бутылка как-то уж совсем опасно повисает в его пальцах, будто он не в силах ее держать. - Все что ты говоришь - правда. Кроме одного. - Чего? - устало потирая переносицу, спрашивает Дима. - Я не влюблен. Я его люблю. Не убрав руки от носа, Дима часто кивает. Будто это само собой разумеющееся. - Да-да. Атона это поражает. Он думал, что Дима будет удивлен, начнет его учить, что он ничего о любви не знает. Но тот соглашается в миг. - Любишь, да, - поднимает голову, смотрит вдаль на металические столбы. - Конечно, я твой друг Антон. Именно поэтому мне так хреново. Не будь я им, я бы за тебя радовался. Они празднуют два дня. С Димой договариваются дни эти не омрачать и Серому рассказать все попозже. На счет “покерной” проблемы произносится только пара успокаивающих фраз от Макара. Мол, все на мази. Больше не от веры а от усталости, они соглашаются об этом тоже не дискутировать. Антон на эти два дня забывается, растворившись в музыке, смехе, танцах, алкоголе и компании. Утром третьего дня, Антон едет в такси домой, придавленный к креслу похмельем. Деревенская местность сменяется на городскую, когда они въезжают на эстакаду, а лес резко обрывается выжженным пустырем, где на фоне высятся многоэтажные окраинные муравейники. Затем обстановка становится теснее, здания все ближе к дороге, все старее, как только они оказываются в центре. Мосты, тающая хлипкая Нева, чугунные ограды. На сердце привычная пост-вечериночная тоска. Хочется уснуть, не более. Во дворе он замечает джип Арсения, а рядом серый фиат. Не придает этому значения. Кто-то приехал к кому-то в гости. Закуривает, встав у стены чуть дальше от входа в подъезд. Смотрит под ноги, почти ни о чем не думая. Даже моргает медленно, лениво. Какие-то мысли, в основном обозначающие только окружающую действительность, ковыляют в голове, навалилаясь одна на другую. Лед под ногами, чьи-то окурки, носок его собственного ботинка, ковыряющего снег. На секунду он думает зайти к Арсу. Просто спросить как дела. Он подносит в очередной раз сигарету к губам, слышит скрежет подъездной двери, поднимает глаза. Из подъезда выходит Женя. Он видит его спину в болотной зеленой куртке, направляющуюся к фиату. Внутри, где еще секунду назад не было почти ничего, появляется все сразу. Чувства влетают с ноги, сорвав дверь с петель. А вот последние мысли, испугавшись, испаряются без остатка. Он пронзительно свистит, закусив губу. - Женя! - гаркает на весь двор. Голос его улетает вверх, напугав пару ворон. Среди всех чувств, одно сияет ярче остальных. Злости больше чем он может вместить. Женя оборачивается. - Привет, - говорит он неуверенно, и глаза его успевают только начать шириться в страхе. Злость эта не родилась в нем сейчас. Она приходит из темных уголков его души. Раскаленно-красная, освещая эти уголки опасными бликами. Она настойчиво сдавливает все остальное лишь бы пробраться к самому мозгу, как в переполненный вагон метро. Там уже дышать невозможно, а она лезет. Антон оказывается рядом с ним в несколько широких шагов. Вытолкнуть ее к хуям, чтобы дать себе кислорода - все что он хочет. Он отводит голову назад и бьет лбом по носу в одном мимолетном но мощном движении. Кислород наконец попадает в легкие. Сквозь красивые пальцы с кольцами струится безудержным поток кровь. Необычно яркая в тусклом окружении. Женя пятится, вслепую, прислонив руку к носу. Двигается беззвучно, и Антону кажется от этого, что он просто потерял слух. Но вот Женя попадает ногой на камешек, скрипит им по асфальту, и все возвращается. Женя пытается нашарить дверцу машины, но Антон хватает его за шкирку, встряхивает, и блондин издает какой-то маленький звук. - Еще раз тебя здесь увижу, переломаю еще и ноги! - Ты ебанутый что ли? Дрожащий шепот подскакивает на октаву, когда его опять встряхивают. А затем кидают об машину. Он соприкасается с ней спиной, шипит и хнычет. - Я понял-понял! Антон его отпускает, кладет руки в карманы и кивает на дверь. - Съебался отсюда! Женя уезжает. Антон закуривает опять. В голове бьется в конвульсиях какое-то облако тегов. Все те новые странные слова, что он успел узнать от Арсения за последнее время. Он отчетливо видит его лицо, когда он произносит каждое. Его нравоучительный взгляд. А нахуя?! Ведь это все от него отлипло как высохшая грязь. Не прижилось. Он думал, что поменялся. Но остался тем кто есть. Просто теперь он может все это назвать каким-то красивым словцом. Они с Арсением не пара потому, что они контаминация. Арсений о происшествии еще не знает, но он уже его бросил, и это этернализм. Он все сам себе обосрал. А это уже троп. Он уходит домой спать.