В свете фар

В клубе жарко. Он не перестает бряцать фишками. Пускает одну по костяшкам, ловко ловит в кулак и опять. Нервно поглядывает на таймер, что неумолимо отсчитывает время до повышения блайндов. «Чек… чек… чек… рейз 800», раздается стук фишек по столу. Из-под натянутого до глаз капюшона смотрит на Макара. Тот отводит большой палец лежащей перед ним руки на девяносто градусов от ладони и сгибает. Пять-четыре одномастные на руках - считывает по этому жесту Шастун. После него еще один человек сбрасывает карты. Антон, на всякий случай проверив точно ли у него Туз-Валет, отвечает. Играют втроем. На терне Макар все еще ставит при доске три-четыре-дама-туз, выбивая своим блефом третьего. На ривере Антон тоже сдается, с очень убедительной досадой, сфолдив карты. - Блефовал по-любому, - жалуется он мужику сбоку. - Сто процентов, - улыбается мужик. Еще через пару раздач, вылетает Сережа, отдав Макару весь свой стек. Со стороны, Илья с Антоном выглядят расслабленно. Откинулись на спинки своих кресел, качаются из стороны в сторону, шутят. - Пас - деньги спас, - в саркастической манере бывалого покериста сообщает столу Макар. - Ну, с моим банком это ненадолго, - вздыхает Антон. В этом отыгрыше вежливых незнакомцев есть один огромный подводный булыжник - очень легко забыться. Один раз Антон чуть не говорит: «Да, Макарыч, сегодня жойстко!». За этой маской каждый мускул напряжен в попытках ничем себя не выдать. Движения плавные, но с некоторой нервной возней на крупных рейзах, чтобы не показаться излишне спокойными. Комментарии дружелюбные но субординированные. Никакого удовольствия от такой игры нет. Каждая минута таймера вкручивает в нервы гайку. Медленно и криво. Макар выигрывает. Все по плану. После, они выходят и на разных такси доезжают до одного места. Там, в полупустом кафе недалеко от Техноложки Антон с Сережей напряженно следят за тем, как Макар переписывается с их спонсорами. Он убеждает их, что деньги не перевести - телефон все шлет сообщения об ошибке. Надо бы приехать и решить проблему вместе. После нескольких злых ответов с намеками на угрозу, человек по ту сторону переписки соглашается. Макар кому-то звонит, называет адрес. Они ждут. С того места где они сидят хорошо виден тупиковый переулок, куда заворачивает черный БМВ. Антон бросает нервный взгляд на Макара. - Это не та машина. - У них не одна машина, Шастун. Заткнись. Макар не отводит взгляда от переулка, сжимает в огромных кулаках несчастную салфетку. Машина стоит там минуты три. Телефон Макара загорается поочередно тремя короткими сообщениями. “Вы где?”, “Даю две минуты”, “Если думаешь, что не найдем, ошибаешься. Это было неверным решением”. Все трое смотрят на телефон лежащий посередине стола искоса, не двигаясь, так словно от любого лишнего движения он может взорваться и разлететься на осколки. Возвращают взгляд переулку. БМВ мягко отталкивается и начинает двигаться. - Да где же они, сука? - как только Макар произносит эти слова, заставляя всех напрячься еще сильнее, со стороны проспекта в переулок довольно резко заворачивает белый Лексус, преграждая бэхе путь. Все они тяжело выдыхают. Спустя несколько секунд БМВ отмирает, сдает назад, проезжая метр, и останавливается снова. Назад дороги нет. Все четыре двери лексуса открываются одновременно, выпуская по одной широкой фигуре из каждой. Двух из них Антон уже видел. Желудок скручивает от жутких воспоминаний. Тяжелая рука на затылке, запах пота и будничный тон, рассказывающий ему что-то об утюгах и паяльниках. Смотреть на это со стороны почти также страшно. Все происходит слишком спокойно и медленно. Звук до них не доходит, поэтому они наблюдают за сценой, словно контуженные, боясь лишний раз моргнуть. Двое человек отделяются от лексуса, подходят ближе к бэхе. Можно было бы притвориться, что они не имеют к этому никакого отношения, но уведомления на телефоне Макара все еще не погасли. Чтобы сейчас не произошло, они будут к этому причастны. Они это начали, сейчас это закончится. Четыре фигуры подходят еще ближе, скорее всего что-то говорят. Из БМВ вылезают двое - те громилы, что всегда сидели по бокам от лысого. Лысый видимо не приехал, но что-то всем им подсказывает, что этим он себя не уберег. Они садятся обратно в ту же машину из которой только что вылезли, только на задние места. Две фигуры подходят к передним дверям и садятся внутрь, раскрыв на доли секунды свои лица. Такие лица запомнить сложно. Они вроде и впиваются в сознание, учитывая напряженность ситуации, но остаются там чем-то настолько безличным, что Антон уже через минуту понимает, что неспособен будет подробно эти лица описать. Человеческого в них мало, одна лишь неотвратимость. Они получили приказ и остановить их может только тот, кто его отдал. Осознание этого пронизывает до костей. И когда каждый из них понимает, что по сути отправной точкой этого приказа послужили они, становится тошно. Лексус, объехав БМВ, уезжает. Один из оставшихся садится в машину, другой разворачивается и идет к ним. Тот самый, что угрожал Антону. Звякает дверь, он заходит, скользит глазами по залу и, натолкнувшись на них, улыбается. Приближается немного развязно, падает на кресло, комично кряхтя, будто старый друг припозднился на встречу. Откидывается на спинку, одну ногу закинув на колено другой, и, взявшись за голень, обводит их насмешливым взглядом. Тянется к недопитому кофе Матвиенко. - Чего пришибленные, молодежь? - спрашивает весело после сделанного глотка. Звучит немного странно потому, что Макар кажется почти одного с ним возраста. - Что с ними будет? - неуверенно спрашивает Антон. Он сомневается, что действительно хочет знать. Громила беззаботно пожимает плечами. - Не знаю, малой. Как Нева полностью растает, посмотрим где всплывут, спросим, - он улыбается совершенно искренне. На него будто накладывают озвучку совершенно из другого фильма. Так не сочетается это поведение со словами и тоном. От того только в десять раз более жутко. - Я шучу. Я, правда, не знаю. - От нас что-то еще требуется? - Макар выглядит не впечатленным и как-будто бы даже не нервничающим. На бородатом широком лице все то же выражение, что и за покерным столом. - Те предыдущие деньги можете оставить себе. Сегодняшний выигрыш, пардоньте, не скинем. Все расслабляются, но не до конца. Никто не верит, что он пришел сюда сказать лишь это. Громила держит паузу, снова начинает скручивать их нервы своим молчанием и неуместной улыбкой. - Ребята, - зовет так, будто они итак не смотрят на него во все глаза. - Если кого-то из вас где-то заметят играющим, пусть даже не в нашем клубе, хоть где-то… мы приедем и сыграем за компанию. Только не на деньги. На органы ваши. Они не знают насколько это угроза правдива. Есть что-то в нем настолько психопатическое, что можно только догадываться о том, где кончается реальность и начинаются его собственные фантазии. Но причин не верить нет. Они сами только что были свидетелями как двух бугаев увезли в неизвестном направлении. Он допивает кофе Матвиенко, салютует, еще раз одарив всех криповой улыбкой и растворяется в глубоком вечере, словно никогда его здесь и не было. Словно вся эта история с договорным покером им приснилась. Какое-то время они сидят в молчании. Осознание произошедшего, подползает к мозгу и обволакивает его эндорфиновой негой. Только эндорфин этот передержанный, уже тронутый разложением. Все кончено, но из этой передряги они выбрались, поплатившись кем-то другим. Наконец, Макар поворачивает к ним голову. - Бухать? Антон с Сережей кивают. Они вызванивают Диму и бухают так будто последний день живут. Пьют на ходу, двигаясь по Московскому проспекту через Фонтанку, отражающей в темной воде, что старательно раздвигает последние льдины, лунный свет. В Юсуповский Сад, где они пытаются скинуть Сережу в пруд. Он упирается и заезжает Диме по больному носу. Макар блюет в кусты. Они идут дальше по Садовой. Спускаются в подвальчик, чтобы докупиться выпивкой, и Шастун сносит стойку с чипсами. Кассир делает ему замечание. Антон лезет через кассовую ленту, чтобы набить ему морду. Его останавливают, выталкивают на воздух. Там ему зажигают сигарету и подносят к губам потому, что он совсем теряет способность управлять своим телом. Его он не чувствует. И не хочет. Так хорошо быть бесплотным. Бесконечным питерским бухим призраком, летающим по дворам-колодцам и под низкими мостами, липнуть к фасадам и разговаривать с горельефами и кариатидами. Да, он бы хотел остаться в этом состоянии навсегда. Ничего не ощущать, кроме величия города вокруг себя, стать его частью и потечь по его бензиновым венам. Это же и правда мечта. Ничего не чувствовать. Почти как раньше. По мокрым дорогам, что начинают пахнуть плесенью чем ближе к утру, они добираются до предрассветной Думской. Пантеон тамошних демонов в это время достигает высшей точки своей бесноватости. Толпа на дороге обступила драку. От пьяного и неловкого апперкота еще более пьяное тело летит в аккуратно стоящие у стены мусорные мешки. Приезжает автозак. Оттуда вываливаются трое ментов. Кого-то бьют дубинкой по хребту, кого-то электрошокером. Но шокер не срабатывает, и нарушитель вместе с ментом с досадой и непониманием смотрят на провод тянущийся от гарпуна, зацепившегося за куртку, до пистолета. Мент говорит «тьфу» и так же, как и напарник, достает дубинку и с размаху бьет ею по ногам. На Думской такие представления - данность, и толпа реагирует вяло. Пара улюлюканий, хриплый смех, и все начинают расходиться. Сережа нечаянно толкает кого-то из зевак плечом. Парень успевает набычиться, но его куртка на груди мгновенно сминается в огромный кулак Макара. Парень смотрит вверх на каменные скулы и грозные брови и, не долго думая, поднимает руки ладонями вверх в капитулирующем жесте. Они заваливаются в один из баров. На, все еще бушующем адреналине, расталкивают толпу у барной стойки. - Лей текилу! - орет Макар в лицо хмурого бармена. Текила льется. Мешается с водкой, пивом, чем-то слишком ярко-ненатурального цвета, одним своим видом обещающим смертельное похмелье. Антон боится вернуть самоощущение. Поэтому он заглядывает в спасительный стакан с очередной жидкостью, ныряет туда и падает, падает, падает. Как нажратая Алиса летит все глубже в кроличую нору. Только никак не попадет в Страну Чудес. Дна нет. И он этому рад, ведь ото дна можно ненароком оттолкнуться и всплыть обратно. И снова почувствовать. Кто-то пытается его вытащить. Чья-то рука проникает в его упоротый дзен, неприятно сжимая колено. - Антоша, не купишь мне дайкири? Рука оказывается присоединена к почти такой же, как и он сам, пьяной девушке. С трудом он узнает в ней старую знакомую. Одна из тех давалок, что он трахал пару раз за несколько коктейлей. Наверняка, ее трахал и Сережа, и Макар, и еще пара десятков человек. - Ага. Сначала отработаешь, - он тянет ее за руку в направлении туалета. Девчонка не сопротивляется. Втискивается с ним в тесную вонючую кабинку. Он прислоняется к стенке, она опускается на колени. Вниз Антон даже не смотрит. Ощущения где-то на границе его рецепторов, будто это сейчас не с ним происходит. Всего лишь воспоминание, что уже почти выцвело. Туалеты, пьяные девки, отсосы на отъебись, бесцветный секс - всегда одинаковый. Сейчас, когда ему расстегивают ширинку и прикасаются к коже, и он на автомате зарывается пальцами в волосы, Антон понимает, что у него не стоит. И не встанет. Потому, что волосы длинные и слишком жесткие, а прикосновения наоборот слишком мягкие. И потому, что желудок у него вдруг завязывается в узел, выдавливая кислые отходы к горлу. Он сгибается и блюет в толчок. - Бля, Антон! - жалуется девка. - Пошла нахуй. - Что? Я еще ничего не... - Нахуй, сказал, пошла. Раздается пара оскорблений и хлопок двери. Он опирается рукой о стену перед собой и кладет голову в сгиб локтя. Ждет когда желудок угомонится и, начавшие подбираться к голове чувства, уберутся откуда пришли. Через минуту или час выходит обратно, спотыкается о громкую мерзкую музыку и бесконечную выпивку и падает опять. Просыпается дома с диким похмельем и вырванным из головы с мясом отрезком об остатке ночи. День проводит, валяясь в кровати в отходняке, читая, смотря видосы и периодически выходя поблевать. Достается всем, кто хоть раз попадается ему на пути. Васильевне, очкастому и даже безобидному Санычу, которому Антон в жизни не грубил. Его больше никто не трогает. Его больше ничего не трогает. И чтобы так и продолжалось дальше, он решает долго в своем собственном соку не вариться. На следующий день едет сначала к Сереже, а потом и к Диме, будит их, стоически выдерживает поток проклятий и уговаривает поехать в шарагу. Его непонятно откуда вылезшую тягу грызть гранит науки никто не разделяет, но, продавившись под слишком уж настойчивым тоном, все таки едут к третьей паре. Они сидят в коридоре на полу в ожидании английского. Как обычно, у соседнего кабинета стоят скромной кучкой филологи. На этот раз между ними спокойно. Будто разделенные невидимой для наблюдателя стеной, обе компании не пересекаются ни словом ни взглядом. Делают вид, что друга друга не существует. - Ой, бля-я-я! - стонет Матвиенко, заставляя Антона к нему повернуться. Его черноволосая голова склонилась над телефоном. Он резко ее поднимает, тыкает экран Антону в лицо. Тому приходится немного отстраниться, чтобы рассмотреть, и упереться затылком в стену. Там смазанная фотка - с трудом угадываются очертания одной знакомой девушки, к которой Матвиенко усиленно подкатывал последнюю неделю, чуть ли не лежащей на другом парне на каком-то диване. Их головы сливаются в одну, видимо сосутся. - Это где? - На вписке вчерашней у Савченко. А говорила - не пойдет, - хмыкает Сережа. Он тоже откидывает голову на стену позади, протяжно выдыхает. - Мужики, где эти бабы обитают? Вот эти верные, добрые, ласковые. - Может не там ищешь? - подсказывает Дима. - Не на Думской уж точно. - Бля, может правда. В библиотеку что ли начать ходить? Дима с Антоном многозначительно переглядываются и тихо смеются, живо представив Серого за книгой, пытающегося преодолеть хотя бы несколько страниц. - Чтобы завлечь бабу из библиотеки, надо знать что-то кроме азбуки, Серег. Хотя бы школьную программу. - Я знаю! - оскорбляется брюнет. - Тургенев собаку утопил, у Толстого все перееблись. - Вот так и подкатывай, - хлопает его по ноге Антон. - Это очень хорошо. Там и сама библиотекарша не устоит. Как только он это произносит, со стороны лестницы доносится смех. Тот смех, что можно услышать в семь утра у падика и передумать выходить. В этом хриплом смехе бултыхаются остатки бессонной пропитой и прокуренной ночи. В конце коридора появляются Равчеев, Иванов и еще пару ребят, и Антон вдруг ясно осознает, почему же до этого было так спокойно. Вот он - источник напряжения между их миром и тем. Градус повышается мгновенно. Они проходят мимо Антона, Сережи и Димы, наклоняются ко всем остальным, чтобы хлопнуть друг друга по рукам в знак приветствия, и стекают по стенке чуть поодаль. - Че, нормально вчера потусили? - спрашивает кто-то из группы. - Охуенно! - голос у Ромы до жути сиплый, отекшая слизистая выпускает звуки через один. Антон понимает, что речь о той самой вписке, которая судя по всему продолжилась где-то еще, вплоть до раннего утра. - Девок много было, - у Иванова зрачки во всю радужку. Все они делают много лишних движений. Мотыляют языками во рту, пытаясь насобирать слюну. Вьебанные в усмерть. - Че, сколько там до пары? - Равчеев дергает на себя свою же собственную руку, будто она ему не принадлежит. Пытается крутануть запястьем циферблат часов. Вроде и получается, но судя по тому как он таращится, свирепо моргая, чтобы дать хоть какую-то влагу глазам, цифры и стрелки ничего ему не дают. - Минут пять, - говорит кто-то. - А, да похуй! Эта пизда все равно всегда опаздывает, - Рома издает неприятный хохоток, вытягивая ноги вперед. - Вдуть бы ей разок. - Да-да, неплохо было бы! Чтобы герундий свой забыла. - У нее мужик-то вообще есть? - Думаю, не один. Там же все при ней - и жопа и сиськи. - Ну, она явно не против кого помоложе. Одевается так, будто провоцирует. Все ждет, что ее на парте разложат. Антон слышит сбоку сдавленное “гнида”. Оборачивается к Сереже, кивает. Они оба понимают, что не произойди всего того, что между ними произошло, они бы с удовольствием примкнули к этому разговору. Более того, Матвиенко был бы еще более откровенен в выражениях. Поэтому злость их стыдливая и неяркая. Они на нее не имеют особо права. - Э! Выруби нахуй это говно! - Ромин ломаный голос заставляет всех повернуться в направлении к тому, кому он обращен. Обращен он к Игорю, что включил какую-то музыку на телефоне, чтобы поделиться с остальными. Тот замирает с вытянутой перед собой рукой. Из динамика так и льется что-то лиричное на английском языке. Он не выключает. - Это домашнее задание, - зачем-то начинает объяснять. - Надо было найти в песнях… - Мне поебать, - отрывисто произносит Равчеев. - Ладно, - Игорь выключает, кивает головой в сторону, призывая Иру и еще какого-то парня, имя которого Антон не знает, последовать за ним. - Пойдемте в туалет. Там, надеюсь, можно заниматься образованием. Рома провожает их неопределенным взглядом. Сложно прочесть что-то в его неадекватным глазах. Проводит языком по нижней губе, шмыгает, видимо собрав со стенок носа остатки дури, резко вскакивает. Он ничего не говорит, но его свита встает вслед за ним. Они тоже уходят. Где-то там раздается эхо слишком резко распахнутой двери, а затем хлопок. И тишина. Время вокруг, словно гудрон. Оно даже не течет, его можно только постараться потянуть, собрав в кулак побольше черной массы, чтобы дать хоть какой-то ход. Но все молчат. Антон не рассчитывал на сегодня. Да и не хотел он разбираться с ними в стенах шараги. Он планировал отомстить где-то на улице, чтобы оставить их в каком-то оледенелом дворе. Чтобы они не только кости лечили, но и обморожение. Но выбора как-будто не остается. Он смотрит на Диму. Дима ответным взглядом бурит в нем дыру. Немой вопрос, страх, злость, но больше всего там убежденности. Как и Антон, он знает, что будущее неизбежно. - Как думаете, сколько там в итоге будет трупов? - с усмешкой произносит Сережа, наконец запуская время. Этот ни о каком будущем не задумывается. Антон смотрит на него твердым взглядом несколько секунд, встает, говорит “Пошли” и, кивнув уже поднимающемуся Диме, идет по направлению к туалету. - Сейчас? Здесь? Ды ты че, Шастун? - ошарашенный Матвиенко, отцепившись от стены, все же идет за ними. Чтобы охватить взглядом и полноценно осознать экспозицию, развернувшуюся перед ними, когда Антон открывает дверь, уходит больше минуты. Равчеев опирается задом о раковину, ноги и руки скрещены, смотрит на то, как его шестерка, держа Игоря за горло, вжимает того в угол между кабинкой и окном. От линии волос у него текут две струйки крови, губы разбитые и вспухшие. Ира сидит на корточках в другом углу. Вся сжалась, закрыла лицо руками и подвывает. Рядом с ней стоит Иванов. Третий филолог полулежит в раскрытой кабинке. И третий же равчеевский дружок держит его за шкирку, оттянув ворот рубашки, не давая никуда отползти. - Вы че с ней сделали? - орет Позов, намереваясь подойти к Ире, но Антон удерживает его рукой. Рома смотрит на них, потом переводит взгляд на Иру, пожимает плечами. - Ничего, - опять оборачивается к ним, но смотрит только на Антона. - Я за тобой твоих сучек подбирать не намерен. Она мне нахуй не сдалась. Антон улыбается. Все это родное. Последние секунды перед дракой - выплеск адреналина, окаменелость мышц, готовых к боли - к физической боли - той которая так знакома и приятна, знание, что ни один обидчик в этой комнате не останется безнаказанным. Здесь он как рыба в воде. Здесь он все знает. - Ты, - Антон обращается к Иванову. - Отошел и дал ей выйти. Она тут вообще не причем. Рома смотрит на него несколько секунд, недовольный командным тоном, но все же поворачивается, кивает Иванову, и тот отходит в сторону. Ира встает, убрав руки от лица, оглядывается на Игоря, всхлипывает, потом идет прямиком к Антону и виснет у него на шее. Ее холодные руки, продутые окном, пускают мурашки по загривку. - Пожалуйста, пожалуйста… - что-то просит. Умоляет. Антон мягко ее приобнимает. Такую тонкую, слабую и родную. Каждый, кто есть в этой комнате отчасти или абсолютно заслуживает в ней оказаться, но только не она. - Тшш, - шепчет он ей на ухо. - Все хорошо будет. Он берет ее руки, нежно но твёрдо отцепляет от себя. Они дрожат. Она вся дрожит - от воздуха, что судорожно выходит из нее до капель в глазах, что еще не успели политься по уже протоптанным влажным дорожкам на щеках. - Ир, иди. - Убьете друг друга, - шепчет. - Никто никого не убьет. Антон уверен, что врет. Потому, что все еще вполне успешно уворачивается от чувств. Внутри пусто. Пустее, чем когда либо за всю его блядскую жизнь. Более подходящей эмоциональной палитры для свершения мести и не придумаешь. Она будет не то что холодной. Она звенит ледяным спокойствием. Ира все-таки уходит. Антон поднимает взгляд на Рому. Тот отвечает неопределенно. Кроме ненависти есть там что-то еще. Какая-то тоска. Ведь они все-таки похожи до ужаса. Одной руки хватит, чтобы посчитать отличия между ними. Но разве не все в этой жизни завязано на битве с самим собой? Антон делает два шага, Рома разворачивается к нему, оказывается чуть быстрее и успевает довольно сильно въехать кулаком в челюсть. Шастун отшатывается, но не теряет баланс и, поднырнув под следующий выпад, оставляет на чужой челюсти куда более сильный удар. Пока Равчеев не успел оклематься, он хватает его у затылка и давит вниз, прикладывает двумя резкими движениями о раковину. Все останавливаются после этих двух глухо-звенящих звуков. Оборачиваются. Антон нависает над Ромой, лежащим в полубессознательном состоянии, садится сверху, двинув звучную оплеуху. Когда Ромин взгляд возвращается и фокусируется на нем, Шастун одной рукой тянет его за лацкан кофты, а другой, собранной в кулак, бьет по носу, потом еще раз у глаза, и еще раз туда же. Встает, тянет колено к подбородку и бьет ступней. Там уже не лицо - месиво из сломанных костей. Антон ногой переворачивает его на бок и пинает в живот, по яйцам. Рома приподнимает голову, начиная задыхаться от попавшей в горло крови. Харкается красными сгустками. Антон наступает на руку. Хрустят пальцы. Рома воет. Кто-то набрасывается на Шастуна сверху, обвивает руки вокруг шеи и душит, увлекая за собой назад. Они падают на дверь кабинки, что распахивается от веса их тел. Антон вжимает своим туловищем то что сзади в стену, дергает головой, ударяя затылком в лоб. Руки на его шее слабеют, и он бьет еще и локтем. Видимо в висок. Руки безвольно виснут сбоку от него. Встает, хватает парня за волосы и опускает головой в унитаз. Всплеск ложится освежающими каплями на его лицо. Жарко. Руки пытаются схватить, дергают беспорядочно воздух над собой, иногда задевая кофту Антона или его лицо. Он держит, держит, держит. Пока тело это почти не перестает цепляться за жизнь. Руки только подрагивают судорожно. И тут его опять хватают сзади. - Остановись, Антон! - Дима поднимает его на ноги, на автомате Шастун тянет за собой парня, вытаскивая из унитаза. Парень опускает голову, и его рвет водой. Шарит руками по обоссанному полу, судорожно вдыхает воздух в обожженные легкие. Антон бьет его ногой по лицу, и голова, резко запрокинувшись от удара, замирает. Все замирает. Только вода, капающая из-под крана, и тяжелое дыхание вокруг и в нем самом напоминают, что он еще не умер. - Шаст, - Дима берет его за локоть и выводит из кабинки. Поле битвы окрашено кровью и заполнено трупами. Трупы еще дышат и стонут. Мертвы не до смерти - думает Антон. Но ждать от них уже ничего не стоит. Лежат только противники. Игорь с фингалом под глазом держится одной рукой за живот, другой за подоконник. Второго филолога нигде не видно. Успел, наверное, выскочить. - Ты что, тоже дрался? - спрашивает Антон. Он не отвечает. За него это делает Сережа, ошарашено на него глядящий. - Ага. Дрался. На Сереже особо повреждений нет. Волосы растрепаны, пара царапин, пот на лбу. Больше всех досталось Диме. Он отходит к раковине, и Антон наблюдает в отражении зеркала, как он смывает кровь с лица. Открывается дверь. На пороге оказывается англичанка. Стоит там долгую минуту, переводя взгляд с одного тела на другое. - Все, увольняюсь, - заключает она и пропадает из дверного проема. Через двадцать минут приезжает полиция и скорая. В КПЗ прохладно и пахнет сыростью. Зеленые стены освещены двумя тусклыми лампочками. Антон сидит, закинув одну ногу на скамейку и прислонившись к решетке. Чуть дальше Сережа, раскинувший ноги и сложивший руки в замок, и Дима, флегматично подпирающий стену головой и глядящий в пустоту перед собой. Игорь сидит отдельно на противоположной скамейке, обхватил коленки и успокаивающе водит по ним большими пальцами. Сережа не отводит от него испытующего взгляда из-под бровей. В скорой их быстро и раздраженно осмотрели. Проверили грудь Антона. Молодой организм заживает быстро, а драка никаких осложнений не причинила, так что он отделался парой царапин. Матвиенко тоже никак не пострадал. Рассеченная бровь и несколько обширных синяков на двоих у Позова с Сечниковым оказались самыми тяжелыми повреждениями. Они только что отчитались перед пухлым ментом, лениво заполняющим бумаги. Допрос произошел быстро. Кто-то умер? Нет? Кто-то подавал заяву? Нет? Ну, на нет и суда нет. - Парни, - вздыхает мент. - Знаю я этого Равчеева. Он до восемнадцати на учете в ПДН был. Там полный букет - и наркота, и воровство, и драки, и даже подозрения в изнасиловании. Не доказано. Хоть убили бы, кто плакать будет? Родителей нет. Вообще никаких родственников нет. Вы сами можете заяву накатать. Но я возиться с этим не хочу. Его и без вас закроют ни сегодня, так завтра. Вы же в обезьяннике тоже далеко не впервые. У меня тут все есть, - он кивает на монитор, - Тот же набор только в меньших размерах. Более удачливые вы, короче. В общем, позвоните кому-нибудь. По пять кусков на каждого сойдемся. Никому не дозвонитесь, будет сорок восемь часов здесь торчать, имею право. А там, может и Равчеев этот кони двинет, и тогда до суда будете здесь куковать. Ну и после, если все докажут. Я не в курсе насколько там все серьезно, но выглядел он хреново. Первая мысль - позвонить Макару, но Антон отметает ее довольно быстро. Он здесь еще более частый гость, и его не хочется приплетать. Дима уже соглашается позвонить отцу, тяжело вздохнув, но тут у Шастуна внутри что-то дергается. Имя возникает в голове, пробившись туда сквозь туман. Непонятно почему, непонятно зачем. - Я знаю, кому звонить. Леша приезжает где-то через сорок минут. Парни удивленно таращатся на неизвестного им взрослого мужика, что и бровью не ведет, вносит залог, который Антон тут же ему переводит на карту. - Вечер в хату, часик в радость, чифир в сладость! - приветствует он их и приобнимает Антона. Остальные за его спиной только переглядываются. - Антох, не хочешь зайти ко мне? - Филатов закуривает, когда они выходят на улицу. - Поболтаем? - Пацанам можно с нами? - Без проблем. Игорь пытается слиться, но Антон его останавливает. - Поехали с нами. Он стесняется, но Шастуну отказать не может. Сережа хмурится. Перебегает взглядом с Игоря на Лешу. Новые нейронные связи в его голове, непривыкшие к формированию, все пытаются выстроить какие-то цепочки. Игорь садится спереди в машину Филатова, остальные сзади. Едут недолго. Леша узнает их имена. - А вы то кто? - спрашивает Сережа подозрительно. - Я Антошкин личный живописец. Матвиенко ничего не понимает. Дима поглядывает на Антона. Антон замкнулся сам в себе. Внутри все начинает ныть. Он сам это сделал. Он позвонил ему неслучайно, а чтобы снова с ним соприкоснуться. С миром, который он покинул. Филатов оказывается радушным хозяином. Кормит, делает кофе, шутит, не обращая внимания на атмосферу. Антон с Димой ему отвечают, но Сережа, сохраняя угрюмое молчание, начинает медленно закипать. Он ошарашено смотрит на то, как художник с гордостью показывает Антону законченную картину. Смотрит на кудрявого парня в вагоне метро, на то как солнце красивыми мазками пронизывает его лицо, ложится на одежду. Смотрит на настоящего Антона и ждёт ответов. Антон молчит. Внутри такое, что объяснять что-то не представляется возможным. Миры подбираются друг к другу, наслаиваются словно тектонические плиты, вызывая землетрясения, цунами и разрушения. Чтобы как-то это заглушить, он болтает. Рассказывает Леше все, что с ними произошло за пару последних дней - и о покере, и о драке. Они все сидят в гостиной, мало чем отличающейся от Лешиной мастерской - повсюду картины и всякие художественные принадлежности. Антон с Димой на диване, добытом откуда-то с блошиного рынка, немного покоцанном, Сережа и Леша на креслах напротив них. Игорь ходит по комнате, рассматривает картины. Чувствует себя не в своей тарелке, периодически натыкаясь на недоумевающий и злой взгляд Матвиенко. - Эй, пацан, че ты как не родной, - зовет Филатов Сечникова. - Давай к нам. - Да я тут пока посмотрю. Леша поворачивается обратно к ребятам, понижает голос, спрашивая с хитрой улыбкой: - Че вы его не очень любите? Привязался к вам, небось, к компании крутых парней? - Мы с педиками дружбу не водим, - подает голос Сережа. - Чисто в замес попал с нами случайно. Воцаряется тишина. Почти полная, если бы не миры, что скрежеща и надрывно ноя, проникают друг в друга. Антон сжимается. Леша удивленно смотрит на Матвиенко, затем на Игоря, тот отводит взгляд к картинам, молчит. Затем на Антона, что не произносит ни звука. И наконец на Диму. - Он не знает, - после секундного размышления произносит Позов. - Про Антона. - Что я, блять, не знаю про Антона? - отрывисто спрашивает Сережа. Никто ему не отвечает. Кто-нибудь что-нибудь знает про Антона? Даже Антон не знает. Сердце… попытаться бы найти хоть его. - Анто-о-о-х. Что я о тебе не знаю? Что там от него осталось? Антон почему-то улыбается. Вопросы Сережи будто пролетают мимо него. Матвиенко хмурится и пытается снова. - Шаст, ты че, придурок, белку словил? Если это и сердце, то он его не узнает. Губы его дергаются, снова рисуют эту мертвую никчемную улыбку. Но ничего смешного не было. Антон встает и делает два странно-аккуратных шага к окну, словно есть риск наступить на мину. Но это оно. Все наблюдают за ним с тревогой. Молча ждут, что он сделает. Антон кладет ладони на подоконник, нагибается, опираясь на них, повиснув безвольной головой между плеч. Издает звук, вроде того, когда разминаешь натруженные мышцы на следующий день после спортзала - тихий и страдальческий короткий стон. Оно же в клочья. - Шаст, блять, тебе плохо? - уже совсем неуверенно спрашивает Сережа. Матвиенко ничего в чужих чувствах не смыслит, но даже он понимает, дело дрянь. Антон качает головой, отрывается от подоконника, делает два шага обратно к дивану, садится и впивается болезненным взглядом в Филатова Тут уже ничего не соберешь. Такие куски мелкие. - Тебе Арс рассказал? - спрашивает осипшим голосом. Он вроде не кричал, но каким-то образом его сорвал. - Да, конечно. - М-м. Антон медленно сгибается, ложится животом на диван, утыкаясь лицом в угол между спинкой и подлокотником. Леша медленно встает, садится между ним и подвинувшимся Позовым, что, как и все остальные выглядит совершенно растерянным. Мягко касается плеча, и оно под его рукой начинает дергаться. Плач слышен сначала только этими выходящими через нос частыми кусочками дыханиями, а потом и всхлип пронизывает повисшую в комнате тишину. - Антон, - Леша говорит тихо, проникая в его горе деликатно. Успокаивать не собирается, только сообщить, что он рядом. - Мне кто-нибудь объяснит что за хуйня происходит! - Сережино возмущение выходит в виде шепота. Сидит на краешке кресла, смотрит на подрагивающее тело друга с ужасом в глазах. Он никогда Антона в таком состоянии не видел. Смотрит на Диму. Позов и сам не знает, но ему открыта более широкая картина, и он догадывается. Антон подбирает под себя руки, приподнимается, красные глаза сталкиваются с сочувствующими глазами художника. - Я не знаю, как мне без него. Не знаю. Не могу, сука,- шепчет он. - Пока не знаешь, Антон. Это только пока. Все заживет. И синяки твои, и то, что внутри, - Леша гладит его по спине, и Антон не выдерживает. Всю жизнь на любые его проявления чувств реагировали однозначно - с черствым безразличием. Его истерики пресекались на корню еще с детства. Ни у кого не было времени с ним возиться. Никто так искренне и по доброму не подставлял плечо. И он в него утыкается. Ткань рубашки мгновенно мокнет от слез. Его обнимают. - Если мне, блять, сейчас же кто-нибудь не расскажет что случилось, я... - Серый! - голос Филатова звенит в наэлектризованной комнате. Во взгляде его сталь. Матвиенко аж в кресло вжимается. - Сейчас Антон в себя придёт и расскажет. И если ты, сука такая, его не поддержишь, я с тебя шкуру спущу, понял? - Блять, да хорош! Что случилось?