Последний танец

Я нашёл кухню по запаху свежемолотого кофе. Шут встал раньше, выглядел куда свежее меня и уже вовсю колдовал над каким-то замысловатым блюдом. Меня всё ещё шатало, поэтому я опёрся на стену и стал наблюдать, как он готовит. — У тебя что, нет повара? Или слуги? — я вдруг понял, что весь вчерашний вечер нас никто не беспокоил. — Конечно, у меня есть слуга, но я дал ему выходной ещё вчера. Даже два выходных. И я вполне могу приготовить еду сам, — ответил Шут, потом повернулся ко мне и нахмурился. — Как ты себя чувствуешь? — Если бы я не знал тебя так хорошо, то решил бы, что ты пытался меня отравить. Что за дрянь мы вчера пили? — Я не подумал, что Касго раньше увлекался различными дурманами, — вздохнул Шут. — Сейчас он стал куда осмотрительнее, но в его погребах ещё могло остаться несколько тысяч бутылок с тех времён. — На тебя-то вино не подействовало, — проворчал я. — Я не совсем человек, ты забыл? К тому же, ты всегда отличался особой чувствительностью к подобного рода веществам. Садись, — он кивнул на стул и вернулся к готовке. — Ждать уже недолго. Я послушался, но мысль о еде вызывала лишь отвращение. Голова болела, мышцы были ватными, и холодная вода лишь отчасти вернула мне способность размышлять здраво. Шут поставил передо мной чашку и тарелку и сел напротив. Я никогда не жаловал кофе, но сейчас этот горький чужеземный напиток пришёлся весьма кстати. Я сделал глоток, ради приличия поковыряться в тарелке и перевёл взгляд на Шута. Он выглядел в точности как в тот день, когда приехал в мою хижину, которую я делил с Недом и Ночным волком. И как и тогда, я ничего о нём не знал. — Я так и не спросил вчера… Ты был в Клерресе? — Быстрый кивок. — И как давно ты приехал сюда? — Неопределённый жест. — Ты решил осесть в Джамелии? Навсегда? — Навсегда — слишком смелое слово для того, кто может прожить ещё сотни лет, — наконец-то он заговорил, но как и всегда, не ответил на мой вопрос. — Шут! — я отодвинул недопитый кофе. — Я слишком стар, чтобы продолжать играть в эти игры! Неужели, после всего что было, ты так и будешь уходить от прямых ответов? Ты действительно мой друг? — Ты сомневаешься в нашей дружбе? — он тоже отставил тарелку. — В такие моменты — да. Я никогда не хотел с ним ссориться. Но старые размолвки и недопонимания грызли мне душу. Я боялся, что зря бросил всех дорогих мне людей и приехал к нему. Непонятные видения и смутные опасения гнали меня вперёд, но вот я нашёл его — совершенно невредимого, спокойно живущего и, видимо, не нуждающегося в моём обществе. Если бы рядом со мной был мой волк, он бы сказал мне перестать грызть дохлятину. Но самая мудрая часть меня давно ушла, и ничего уже не могло меня остановить от мучительных размышлений. — Я всегда боялся, что мои слова могут подтолкнуть тебя не к тому пути. Что ты уйдёшь, что ты не захочешь мне помогать. И сейчас я тоже боюсь. Но уже противоположного. Что ты захочешь помочь. — А тебе нужна помощь? Он помолчал, словно взвешивал на невидимых мне весах каждое последующее слово. — Да. Для этого я здесь. Я попытался получить эту помощь у Касго, когда-то мы были знакомы, не слишком близко, правда… Ничего не вышло. Но сейчас мне предоставилась возможность заручиться поддержкой одного из его новых советников, и тогда я попробую ещё раз. Я не мог понять, что чувствую. Когда-то мне больше всего хотелось, чтобы меня оставили в покое и позволили жить своей жизнью. А сейчас Шут признавался, что ему нужна помощь, но… не моя. Я должен был радоваться, что он не втягивает меня в новую круговерть проблем. Но вместо этого я злился, что он не подумал попросить о помощи меня, даже не спросил, хочу ли я помочь. И я волновался — за него. — В чём тебе нужна помощь? — В уничтожении Клерреса. В убийстве Слуг. Всех до одного. Он сказал это столь буднично, с лёгкой полуулыбкой. Я не мог поверить, что не ослышался. Шут всегда выступал против насилия, если это было возможно. Ему не нравилось, что я был вынужден убивать. И, насколько я его знал, он сам не лишил жизни ни одного человека. И вот он так спокойно рассуждает о смертях десятков, а возможно и сотен людей. Что настолько ужасное могло произойти в его жизни? Я присмотрелся к нему ещё пристальнее, ещё тщательнее. Не нашёл никаких травм, но ведь шрамы могут скрываться под одеждой или быть вообще не видны. Шут поднялся. — У меня сегодня есть дела, Фитц. Я вернусь к обеду. Можешь оставаться у меня или пройтись по городу. Здесь есть на что посмотреть. Он едва притронулся к еде. И его уход больше был похож на бегство. На бегство от меня и необходимости отвечать. Я схватил его за руку, чтобы остановить. Не рассчитал силу, потому что когда он отдёрнул руку, тонкая перчатка осталась у меня. — Что это? — Шут не успел спрятать руку. Я перехватил его запястье, подался вперёд, чтобы рассмотреть пальцы. Те, которые когда-то были покрыты Скиллом. Сначала ярко-серебряные, потом тускло-серебристые, сейчас они выглядели так, будто с них содрали кожу, оставив грубые шрамы. Я поднял глаза. — Шут, что это? — Это — пустяки. — Его губы искривились в ядовитой усмешке. — Пустяки по сравнению с тем, что они могли бы со мной сделать, если бы мне не хватило ума сбежать. Верни перчатку, Фитц. Мне нужно идти. Я разжал пальцы, но не смог его просто отпустить. Не после увиденного. — Ты вообще собирался мне об этом рассказать? — Зачем? — он покачал головой. — Я не стану делать это снова, Фитц. Я не стану тащить беды этого мира на твой порог и вынуждать тебя расплачиваться своим здоровьем и своим счастьем за мои победы. Раньше я мог утешать себя, что ты всё равно сделал бы это, ради Шрюда, ради Верити, ради Дьютифула… — Так почему бы мне снова не вмешаться? Ради тебя. Я сказал это так тихо, что сам едва расслышал. Но он меня понял. — Я не хочу… — Ты опять лишаешь меня выбора! — я повысил голос. — Потому что я хочу знать! И сразу куда-то пропало всё его упрямство. Плечи поникли. Сжатые губы расслабились. В глазах что-то ярко сверкнуло и — потухло. Он сдался. Но я почему-то не ощущал себя победителем. — Хорошо, Фитц. Клеррес… — он рвано выдохнул. — Мне не стоило туда ехать. Но у меня всё равно не было других вариантов, не было дома, в который я мог бы вернуться. А Прилкоп был весьма убедителен. Это был долгий и трудный путь, но мы справились. И сначала… Нас встретили, как героев. Внимательно слушали, записывали каждое слово, соглашались, что были не правы насчёт меня. Но потом я вдруг понял, что Слуги не столько восхищаются мной, сколько боятся. Но ещё больше они боялись тебя. И то, что они сделали с моей рукой… Они не очень понимали Скилл и всё же предположили, что таким способом я могу связаться с тобой. Они жаждали узнать твоё имя. Полагаю, чтобы убить или использовать для каких-то своих целей. Они и меня хотели использовать. Для разведения Белых. Да, Фитц, они занимаются этим — выводят подобных мне, как породистых лошадей, скармливают им ложь о настоящем мире и записывают их сны и пророчества. Но я упирался, отказывался, сохранял твоё настоящее имя в тайне. И тогда мне показали, что бывает с теми, кто разочаровывает Слуг. Только показали — для этого есть специальная галерея, откуда удобно наблюдать без риска запачкаться брызгах крови. Они умеют быть очень искусными по части пыток. Именно они научили Бледную женщину этому искусству… — он прервался, чтобы налить себе воды. Его руки дрожали, и теперь, уже зная, куда смотреть, я заметил, что повреждённые пальцы двигаются не так ловко, как прежде. — Конечно, я не отправился к тебе. Боялся, что меня могут выследить, а значит, нападут и на твой след. И к тому же речь идёт не просто об уничтожении какой-то там крепости. Это настоящее государство, маленькое, но почти всесильное, хорошо защищённое. Мне нужно войско. — Ладно. Я тебя понял. Но войско… Разве не достаточно будет убить только тех, кто желал тебе зла? — Мне? — он улыбнулся. — Нет, Фитц, если бы речь шла только обо мне… Они вырастили Бледную женщину, скормили ей выгодные для себя пророчества и выпустили в мир, чтобы мир пошёл по тому пути, который нужен им. У них не вышло. Не вышло в этот раз. Но они попытаются снова. Заставят рождаться новых Белых, будут собирать новые пророчества, будут пытать и убивать неугодных… До тех пор, пока не разрушат всё, что мы с тобой создали. И вот этого, мой Изменяющий, я простить им уже не могу. Наверное, в его словах был смысл, но от меня он ускользал. Судьба мира — это слишком сложно для человека, который провёл большую часть своего детства на конюшне. Но искалеченные пальцы Шута и то, что с ним сотворили на Аслевджале… Да, это было мне понятно. Это было тем, чего не мог простить уже я. — И ты думаешь, сатрап тебе поможет? — Он уже отказал. Но у меня осталась надежда на его советника. Поэтому мне так важно сейчас уйти. Найти сопровождающего на сегодняшний вечер. На самом деле я должен был сделать это ещё вчера. — Сопровождающего? — я насторожился. — Если тебе нужна защита, то я пойду с тобой. Может, последние годы я и вёл мирную жизнь, но ещё не утратил старых навыков. Я не был так уж уверен в своих словах. Будет ли моя рука с зажатым в ней кинжалом так же быстра, как и в юности? Найдутся ли в моей сумке нужные порошки для изготовления подходящих случаю ядов? Успеют ли мои глаза заметить опасность? Может, Шут именно поэтому не стал просить меня. Может, я действительно стар и бесполезен. — На меня никто не будет нападать, Фитц. И я не так уж и беспомощен. Перестань волноваться обо мне и отдыхай. — Если ты хочешь, чтобы я перестал волноваться, то объясни: что это за встреча с советником, на которую ты не можешь пойти один? — Я предпочёл бы не говорить об этом. Я продолжал испытывающе смотреть на него. Наконец, он невесело рассмеялся. — Ах, Фитц, ну почему ты так стараешься узнать именно то, что тебе не понравится? Но будь по-твоему. Я приглашён на Вечер мужских удовольствий. — Я поднял брови. Это название мне ни о чём не говорило. О джамелийских обычаях я знал слишком мало, да и те знания, что у меня были, сводились по большей части к не самым достоверным слухам. Шут вздохнул и отвёл взгляд. — Советник имеет склонность определённого рода к… мужчинам, — он опять замолчал в ожидании моей реакции. Я предпочёл бы не слушать продолжения, но после того, как я так яростно добивался правды, заткнуть уши уже было невозможно. — Это единственная возможность пообщаться с ним в неформальной обстановке. Но на такие вечера принято приходить со своими любовниками. Ну вот, я добился правды. И как и предсказывал Шут, она мне не понравилась. Надо было что-то сказать, а у меня опять не получалось найти правильные слова. Когда-то я решил, что никогда не стану думать о личной жизни своего друга. Но сейчас я нарушил это давнее обещание. И я не просто подумал, я спросил: — У тебя есть любовник? — Я мог лишь надеяться, что моё лицо не выдаёт моего осуждения. — Нет. У меня нет любовника. — Моё облегчение разбилось о его последующие слова. — Именно поэтому мне нужно найти того, кто сыграет эту роль. А теперь, когда ты всё выяснил, позволь мне пройти. Не то, что бы я хоть как-то ему мешал. Я не загораживал выход из кухни, не нависал над ним, не угрожал, заставляя говорить. Он мог бы промолчать и уйти. Мог бы соврать и уйти. Но нет, он доверился мне. И, разумеется, как бы я не пытался скрыть свои чувства, он их видел. Мысль о гипотетическом любовнике Шута была мне омерзительна. Но… Это всё ещё был мой лучший друг. Человек, с которым я провёл больше всего ночей, если не считать Молли. И я искренне хотел ему помочь. Эда и Эль, ну почему он просто не попросил меня всех убить?! Это было бы куда проще выполнить. — Я могу тебе помочь. Могу сыграть эту роль. Слова, которые догнали Шута в дверях и заставили того замереть, никак не могли принадлежать мне. И всё же они вылетели из моего рта. Наверное, это всё последствия вчерашнего вина, от которого у меня всё ещё туманилась голова. Конечно, это всё дурман. — Ты понимаешь, что предлагаешь? — голос Шута был таким же напряжённым, как и его спина. Ко мне он не повернулся, предпочитая разговаривать с пустым пространством впереди. — Ты представляешь, каким вещам можешь стать свидетелем? — Да. — Нет. Но я не мог взять свои слова назад и отказаться. Поэтому, пожалуйста, оцени мой благородный порыв, поблагодари меня и откажись сам. Ради всех богов, Шут, откажись сам. — Я… Спасибо, Фитц. Что я наделал? Я попытался найти ответ на дне недопитой чашки, но не смог. Я хотел броситься за ним, остановить и сказать, что, конечно же, я не могу притвориться его… Я остался сидеть на месте, с гудящей головой, разбитый, полный сомнений. Мне были одинаково омерзительны все мужчины, имеющие противоестественные отношения. Но не Шут. Какие бы чувства я к нему не испытывал, этого среди них никогда не было. И я не хотел позволять ему думать, что то брезгливое поджатие губ относилось к нему. Хотя бы на один вечер я могу преодолеть своё отвращение. Ради Шута. Ради нашей с ним дружбы.