Осколок Великого Неба

**** 12 мая, вечер. На иной стороне озера.       Никто и опомниться не успел, как ладья уже парила над озёрной гладью. Одно различие было: поляна широкая, сад цельный, фруктовый, тропки ухоженные вели к невысоким узорным теремкам. На пороге одного терема стояла, склонившись на трость, старушка с очень знакомым лицом. Голубые озорные глаза, улыбка хитрая и наряд знакомый, да только в косах бутоны цветов распускались.       — Есения Лесавишна? Ты здесь откуда?! — Иван опомнился первым и сбежал по сходням, стоило пришвартовать ладью у берега.       Старушка заливисто рассмеялась и топнула ногой. Весь её облик изменился. Перед гостями стояла уже знакомая молодица.       — Нешто сам князь Белогорский пожаловал? Давненько не видались. — Есения широко улыбнулась и кивнула за спину. — Живу я здесь. Все дорожки мои на эту сторону ведут.       К ним подошли все, кроме Анзора. Мальчик отказывался покидать ладью. Алия что-то шепнула своему защитнику и обернулась к старой знакомой.       — Есения Лесавишна, здравствуй. Нам бы дорожку прознать к острову, где покоится один камень.       — Знаю! Всё знаю, княжна. Подсоблю. А ты береги… — моховница не успела договорить, увидела знак особый. Лесная дева поджала губы лишь на мгновение, а после широко улыбнулась:       — Заночуйте у меня. Банька вон, растоплена, пироги с яблоком. Давненько я в Белогорье не выбиралась…       Путники быстро оказались в просторном тереме. На срубах всюду сияли обережные узоры, диковинная роспись. Уж забыть успели, что в Белогорье такое бывает. На Ивановом тереме только и остались резные фигуры животных.       Есения Лесавишна первыми позвала в баню князя с воеводой. Финист нехотя направился вслед за Иваном, который припомнил и много лет назад такое купание. Вернулись они оба разомлевшими от пара и весёлыми, словно заговорённой водице удалось смыть дурное.       Тревоги брата княжна Елена понимала: семья дома осталась. На плечи Василисы легла забота и о порядке в городе. Иван, хоть и был уверен, что супруга-воительница сдюжит, но тревожился. Болело сердце.       Боль Финиста, жгучая, пронзительная, смешивалась с привычной тошнотой и усталостью первых дней. Алия терпела неудобства физические, однако душевные разрывали сердце на части. Всё бы рукой махнуть, да не выйдет. Сердце одно – боль общая и радость.       Следом вернувшиеся камнерезный мастер и Лапа разбрелись по своим углам. Емельян улыбался, думая о своём, а Карталь выпил воды с куском хлеба и, прихватив крынку молока, ушёл к Анзору. Ночевать, стало быть, там собирается.       Аркадии омовение не надобно было, и княжна переступила порог бани одна. Сперва поклонилась до земли, выказывая банникам своё почтение, а после с трудом разогнулась. Уж до того в голове завертелось, перепуталось всё, к горлу будто комок подступил тяжкий.       Баня оказалась просторной комнатой с печью и лавками удобными. В сундуке у входа лежала омывальная рубаха с узором берегинь, водным орнаментом и знаком матери. Алия хорошо помнила наставления Микулы и сама часто наносила такие знаки на свою одежду.       — Всё Есения увидела… Спасибо ей. — княжна улыбнулась, наскоро поправляя шнуровку на груди, и потянулась к медному ковшу.       Из-за лавки бойко вышла маленькая справная старушка с цепкими беличьими лапками и остроконечными ушами, покрытыми шерстью.       — Углядела, углядела… Ты, Елена Гориславна, не тревожься, отдохни. Подсоблю тебе, смою дурную тревогу. — старушка взялась за серебряный ковш и всыпала в воду горсть трав из поясного мешочка.       Алия застыла от неожиданности и едва не выронила свой ковш. Микула говорил о духах. Видеть себя они не всякому дозволяли. Банник и банница запарить до смерти могли, коль чего не так.       — Ты не бойся, княжна. Двое нас у Есении Лесавишны. Тишило и я. Зови меня Сонюшкой.       — Благодарствую, бабушка… — Алия только оглядывалась по сторонам и кусала губы, совершая омовение.       Баенная бабушка глядела, чтобы вода впитывалась в кожу и волосы, не решалась только веником помочь и пару подбавить. Воздух наполнился ароматами душицы, ромашки и берёзового листа, запаренных в венике.       — Воин ладный да нескладный, златокудрый Солнце-сокол протащил с собою хворь. Дядька Тишило его уж и так и эдак веником с Царь-Дуба охаживал. Не помогло. — старушка мимоходом запричитала но, заметив беспокойство гостьи, переменилась. Совсем спокойно замурлыкала, стоя на высокой лавке:       — Иной из спутников твоих навроде иномирный, а дух у него жаркий, сильный. Он дядьке по сердцу пришёлся, да и нас уважил. Пришёл с мыльной кадушкой.       Баенная бабушка и вовсе расплылась в улыбке. Алия почтительно кивнула, перевязывая косы лентой, что подарила Есения.       — Мёдом пахнет и молочком. Мы такого и не видывали. — старушка обернулась, указывая на три стоящие у порога крынки. — Береги его, девица, и он вас беречь станет.       Княжна только улыбнулась и коротко поблагодарила за радушный приём. Оставила на лавке по мягкому куску хлеба и солонку. Надобно ведь уважить духов. Омовение прошло спокойно и перемен ни телом, ни душой Алия уловить не смогла. Однако стоило ей переступить порог бани в свежем платье, как мир предстал краше и узорнее, чем до того был.       По стенам терема бегали крохотные зайчики с золотистыми боками. В дальнем углу плёл серебряное кружево юркий паук. Спутники живо расправлялись с угощением. Стол у Моховницы оказался не богат на разносолы: травяной сбор, молоко парное, пироги с капустой, с яблоком и рассыпчатая гречишная каша.       — Ну что ты, братец, не весел? Икра заморская красная дома осталась… — видя замешательство Ивана, княжна отпустила беззлобную шутку. — А тебе, Есения Лесавишна, спасибо. За хлеб-соль, кров. Нам бы дорожку узнать…       Хозяйка терема улыбнулась, поправляя свой платок и заговорила:       — Утро вечера мудренее, Елена Гориславна. Завтра дознаешься. А сейчас идём, покажу тебе комнатку. ****       Недолгий переход по лестнице стал для Алии тем ещё испытанием: ноги словно ватные, боль в висках и привычная тошнота. Девушка успела перехватить небольшой кусок хлеба с травяным сбором, но того оказалось недостаточно. Чувства вновь обострились, уже готовясь завывать по-волчьи.       На втором этаже было просторней, что подчеркивало обилие животного орнамента. В самой комнате стояла удобная кровать, под окном была заметна широкая лавка, а в углу пара увесистых подсвечников отбрасывала причудливые тени по стенам. У самого входа нашёлся сундук, не иначе, с одеждой.       — Княжна, у меня нарядов немного. Который глянется, тот и твой. Отдохни, о деле завтра потолкуем. — Есения тепло улыбнулась, оставляя свою гостью одну.       — Спасибо за помощь…       Алии не хотелось осматривать каждый угол. На сердце было тревожно. Дети одни остались. Как они там? Всё ли добром? Аннушка справится, да только не к её годам такая ноша.       От тяжёлых мыслей отвлёк скрип двери. Через порог переступил Карталь. Вид у него был уставший и до непривычного встревоженный.       — Прошу меня простить… — впервые за многие годы княжна уловила в этом бархатном голосе смятение.       — Это я прошу прощения за весь этот цирк. Так не должно было случиться. Ты здесь ни при чём, Карталь. — свой собственный голос неумолимо дрожал, и Алия боролась с подступившей усталостью. — С Анзором всё хорошо?       Лапа слегка улыбнулся. Он знал, что тревожит девушку глупостями, но истерзанный разум желал найти успокоение. Карталь не понимал, отчего смог узнать двух сестёр. В сердце разливалось недоверие к их проводнице.       — Он разумный. Беспокойство излишне, а вот… — язык обожгло, ведь бед в достатке, и новые всё порушат. — Я ведь не из ваших сказочных, Госпожа моя… Чувство неспокойное, что и Аркадию, и других знаю. В первый раз вижу, а будто знаю. Неужели жизнь в Белогорье никого не щадит?       Княжна разглядела уклончивую манеру друга. Сердце укололо болью: по её вине так случилось.       — Что ты придумал себе? — Алия выждала, пока защитник сядет рядом с ней, и заговорила спокойнее. — Веришь или нет, но у меня тоже чувство, что я их знаю. Один раз издалека видела. Точнее, не я…       Карталь отстранённо смотрел в сторону окна, будто вознамерился прожечь в нём дыру. Однако все попытки скрыть напряжение были тщетны: Алия чувствовала нарастающую, сбивающую с ног тревогу. Внутри неё вспыхнул невиданный тёплый огонёк и помчался, прогоняя тоску.       — Я со всем справлюсь. — Лапа искренне улыбнулся, ощущая спокойствие, которое разлилось по комнате. Алия и правда была источником вдохновляющего света. — Мы с этим справимся, вместе.       Княжна протянула руку, выказывая свою поддержку. Всё, что она могла сделать, но и это изгоняло всякие сомнения. Лапа благодарно кивнул и, быстро поднявшись с места, скрылся за дверью.       Спустя мгновение дверь протяжно заскрипела, и за ней показался Финист, явно недовольный. Ленточка больно обернулась вокруг сердца, и Алия протяжно выдохнула. За все эти годы она научилась понимать мужа без слов. Но сегодня весть об Анзоре перевернула всё.       «Подозреваешь меня в измене так скоро?» — стараясь справиться с болью, Алия нарушила гнетущую тишину первой. — Нам нужно поговорить. Сейчас.       — Ни видеть, ни слышать тебя не хочу… — холоднее этих слов могли быть только Северные земли, но Финист постарался. Ненависть ядом разливалась в небрежном ответе.       Алия поднялась с кровати, прихватывая подушку, и медленно пошла в сторону окна. Благо, Есения позаботилась и об этом. На душе было скверно. Да только не бежать же сейчас прочь из терема?       — Сегодня потерпишь, уж прости, а завтра узнаешь, как домой вернуться. — княжна заговорила, тяжело опускаясь на лавку. — Детей пусть Василиса к моим родителям отправит, а ты ищи себе другую жену, Финист Ясный Сокол.       Воевода криво усмехнулся, глядя на эти выходки. Он хорошо помнил, что связался с гордой девушкой.       — Чего ты удумала? Синяки же будут!       Алия лишь отмахнулась, сглатывая непрошенные слёзы. Она отчаянно старалась не думать, что много лет назад совершила ошибку. Дурные мысли могли потревожить ребёнка. Перекинуться Волчицей не надобно. Пусть Финист не знает.       — Не твоя забота. Вот только… клятву надо мёртвой водой смывать, но и это я решу.       Финист долго ещё сидел на кровати. Нелегкий разговор возвращался в памяти, и он понял, что случилось. Елена однажды пыталась уйти, но буря миновала. Уповать, что и в этот раз пройдёт стороной — смешно. Елена уж всё решила.       «Неужто ты завтра меня покинешь? Чего такого в мальчишке?!» — сердце налилось чужой болью.       А ведь и правда, Финист забыл. Ему бы стоило выслушать жену. За этим явился, да только с языка иное сорвалось. Сила, хоть и богатырская, а не властна над чувствами. Досталось теперь. Он скоро заметил, что Алия уснула, цепляясь тонкими пальцами за край подушки. В лунном свете блеснуло кольцо, и словно всё дурное исчезло.       «Не должно так быть!» — горькое чувство отрезвило. И верно, боги не потерпят раздора.       Финист осторожно подошёл ближе, медленно наклонился, собираясь перенести Алию на кровать.       — Не смей! — от внезапной холодности воевода вздрогнул и отступил. — Думаешь, ты один такой умный? Летаешь, где хочешь. Обвинить во всех грехах любого можешь? Уйди...       Алия прикусила дрожащую губу и отвернулась. Она не желала, чтобы ребёнку сделалось плохо. А Сокол пускай сам за свою наглость расплачивается.       — Доброй ночи… — Финист неловко попятился назад и остановился, врезавшись в изножье кровати. Дело обернулось весьма скверно. У него и власти нет, и совета. Не к ладье бежать, ведь?       Тихо опустившись на пол, воевода и просидел так до самого утра. Перебраться на кровать не хватило духу: вид измученной жены рвал сердце. Финист справедливо рассудил, что не надобно позволять себе такую милость. Он и не помнил одиноких своих вечеров, рядом всегда была семья. Теперь же самое желанное медленно утекало сквозь пальцы, подобно талой воде. **** Крепость на дальнем рубеже.       В привычных сырости и холоде каменного зала, у кривого разбитого зеркала стоял человек опутанный диковинным колдовством. Ныне у ног его искрились синеватые змейки, отливающие чернёным серебром.       Сквозь маленькие, выбитые в вековых стенах оконца по залу гулял стылый ветер. Он трепал полуистлевшие знамена на покрытых тьмой и плесенью стенах, обволакивал застывшие фигуры людей, словно звал пробудиться.       Время здесь давно уж застыло, и только старое зеркало приносило свет. По ту сторону колдовской глади ярким силуэтом выделялся белогорский воевода Финист. От него тонкими, неразличимыми простому глазу ручейками вилась чёрная нитка гнили, нараставшая с каждым злым словом. Сейчас воевода осыпал грубостями свою молодую жену и всё никак не хотел утихнуть, сжигал себя изнутри.       Хозяин крепости не обернулся на протяжный скрип заржавленных дверных петель. Через порог вальяжно переступил Герс. Он словно плыл по изъеденным временем шкурам оленей.       — Твоё самоволие крайний раз прощаю! Не терпится сестрицу повидать? Она уж не один век в своей клети, чай, привыкла. — повелительный, совершенно пустой шипящий голос наводил страху.       Герс не дрогнул, хищно улыбаясь и глядя в зеркало. Ныне его не пугали трудности. Уж много пройдено. Ждал исправно, выискивал слабые места.       — Но, Господин… Помогло! Вон как птицу-сокола от жёнушки воротит. А всего и надо было об измене шепнуть. Он, дурной, и не дознался, так поверил.       Послышался тонкий хруст костяшек. Хозяин крепости наконец развернулся, и его синие глаза мёртвенно блеснули под луной.       — А ежели не управился? Ты у меня один! С воеводой сладить тяжко, сил в нём много. И от землицы, и от Него досталось. — послышался леденящий кровь шелест, протяжным эхо разнёсся по залу, затихая в дальних углах у ног каменной прислуги. — Пущай так. Гляди уж, к коту ядовитому не суйся. И невестушку мою стороною обходи. Не надобно ей знать до поры. Сама нам Сердце отдаст, раз на мои земли пожаловала спустя столько веков.       Герс кивнул и тихонько отступил назад, нервно поводя плечом. Не любил темноту Главного зала, боялся стать в один рядок с князем Ольхграда. Бессмертному полегче станется плен каменный пережить, да только в ином плену многие века находился.       «Ради сестрицы, Герс, ради сестрицы обожди. Скоро уж!» — на сей раз привычное утешенье рвало то, что люди сердцем зовут.