До рассвета осталось три света Два света
Тяжёлое от ненависти, тяжёлое от любви. Ло приваливается к покрытой наледью стене грота. Ветер воет от гнева — он не может достать его здесь. Ло тяжело дышит. Он поднялся выше облаков — и их вздыбленные чёрные спины выстилают пространство так, что невозможно увидеть земли. Ло суёт промеж губ самокрутку, огонь спички подпаляет её лохматый от табака торец. Всех спичек в мире не хватит, чтоб заменить им солнце, потому что растопить вечную мерзлоту не под силу ни одному костру. Кроме того, что вспыхнет на горизонте. Но пока Ло всматривается в черноту, пронизанную иглами северного сияния; холодным светом звёзд; далёкие кометы режут своими хвостами вакуум — искрятся, как бенгальские огни, и так же, как и они, совсем не греют. Ладони у Ло чёрные от въевшихся в кожу горных пород, грязь и каменная крошка липнут к сочащемуся кровью и лимфой месиву на месте сорванных ногтей. Он не чувствует ни тепла, ни холода; любовь и надежда, тяготящие его сердце — фантомы; проклятье умерщвляет в нём всё человеческое, пульсирует и горит в груди, и Ло думает — надо успеть, пока он ещё помнит, ради кого должен торопиться. Ло стирает с подбородка каплю воды, негнущимися пальцами завинчивает на фляге крышку. Фляга пуста, и Ло её выбрасывает — кидает так высоко, будто хочет отправить железку к звёздам. Она летит вверх, потом, набирая скорость, — вниз; там, где фляга прошивает облака, остаётся чёрная дымящаяся воронка. Ло на финишной прямой. Огонёк недокуренной самокрутки разбивается о заледеневшие камни. На этой высоте воздух такой разреженный, что им становится сложно дышать. Ло прекращает взбираться, чтобы вдохнуть — глубоко и протяжно, так, чтобы его грудная клетка, дыхательные пути — всё в нём раздулось и начало болеть от натуги. По приближении к покоям Бога Солнца начинает теплеть, и стаявший с ресниц Ло иней стекает по его щекам, как слёзы; он смаргивает; жмурится, когда мимо него пролетает очередной пульсар, стреляя в пространство белыми всполохами электромагнитного излучения. Далёкие звёзды смотрят в него сквозь варево космических туманностей. На его глазах из бездны рождаются метеоры — крошечные ядра убитых планет, скопления железа и камня, испещрённые шрамами, и кратерами, и сколами; когда они входят в атмосферу, пламя охватывает их с головы — камни горят, взрываются, рассыпаются, толкают вперёд себя подушки горящего, сжатого воздуха. Ло на вершине; он вцепляется в край скалы пальцами и подтягивает себя на руках — до тех пор, пока не падает на горизонтальную поверхность грудью. На несколько секунд его ноги оказываются вытянуты над пропастью, и под ними — километры пустоты, на дне которой простирается его родная земля. Его родная земля захлёбывается несчастьем и умирает от голода. Люди несут к алтарю последнее, что осталось в погребах с того времени, когда их ныне обращённая в лёд земля умела плодоносить. Убивают малочисленный скот и наполняют ритуальные кубки кровью. Они ищут божьей милости — и верят, что почти нашли к Богу путь. Но Нике от них ничего не нужно. Ло переворачивается на спину. Папиросная бумага становится красной там, где он касается её пальцами. Ло поднимается выше неба, и над ним теперь — только бездна. Ло закрывает глаза. Перед глазами — солнечные зайчики на смуглой коже и в глубине чужих совсем чёрных радужек. Шершавые подушечки пальцев, улыбки до ямочек на щеках. То, как тонкие стежки шрамов ощущаются на губах, и то, как на губах ощущаются чужие губы. Луффи; Луффи хватал его за запястья слабыми пальцами и говорил — “не надо”. Он говорил, “не уходи”. Ника забирает их солнце, Ника забирает их лето; Ло не позволит ему забрать у себя ещё что-либо. Гнев пульсирует у Ло в висках. Он смотрит вверх, туда, где острые пинакли замка протыкают своими фиалами космос. К ним льнут синие облака космической пыли, блестящие, как рыбья чешуя. Кометы движутся по своим орбитам вокруг — то ли тянутся к Солнцу, то ли хотят от него уйти. Замок вылизан божественным огнём дочерна. Всполохи пламени бьются в пустые окна. Бог Солнца — он умеет только разрушать; поджигать и гасить; Ло ненавидит его так сильно — ему кажется, что проклятье не оставляет в нём ничего, кроме ненависти. Ло оборачивается. С высоты обрыва ему виден край Земли — кривая линия горизонта, облепленная чёрными снежными тучами. Ло говорит: — Ещё немного, Луффи. Но ничего не слышит. Проклятье поджигает символику на его руках тяжёлым лиловым светом. Ло смотрит на свои руки; проклятая кровь просвечивает лиловым сквозь стенки его сосудов; его глаза, его дыхание — лиловый огонь, и окружённый им Ло сияет, как необработанный аметист.Твоё утро наступит и это главное
— Убирайся, — читает Ло по губам. Когда Ника вскидывает руки, пламя принимает форму. Оно тянется к Ло, будто карабкаясь по фитилю. Ло идёт вперёд. Защищённый своим проклятием, он разбивает огонь, как волнорез — воду. Его шаги остаются на полу замка лиловым пульсирующим сиянием. Ло чувствует эту пульсацию в себе. Ника отшатывается назад и тяжело дышит, он выставляет перед собой руки так, будто действительно рассчитывает ими себя защитить. — Я не хочу тебя видеть, — говорит Ника одними губами. Он шагает назад до тех пор, пока не оказывается загнан в угол. Нервные отсветы пламени разливаются по его волосам и белой, как фарфор, коже. В пустые оконные провалы сквозь беснующийся огонь на них смотрят звёзды, многих из которых, вероятно, уже нет. Украденное солнце бьётся у Ники в груди. Ло протягивает руку, и жгут плотной лиловой энергии впивается Нике в шею. Бог кривится, скалится, цепляется за удавку пальцами; воздух здесь такой разреженный, что не позволяет ожить в себе ни звуку; Ло тянет на себя — и Ника падает вниз, его колени едут по каменному чёрному полу. Пламя вокруг них дрожит, в нём рождаются и растворяются очертания грифонов, церберов и химер, разевающих на Ло свои клыкастые пасти. Он волочёт Нику по полу; Ника цепляется за стыки каменных плит пальцами; его волосы — плотный молочный дым, впивающийся в воздух, как виноградные лозы. Образ божества светел — до гадости, но когда он полосует Ло своим взглядом, задыхаясь в агонии, рассыпаясь в немых проклятиях — глаза выворачивают наружу всё его гнилое нутро. Отражение каждой жизни, похороненной под снегами, которым нет конца. Каждая жертва, принесённая ему в угоду и оставленная им без ответа. Это его глаза. Ло вжимает ботинок в его грудную клетку, там, где под мечевидным отростком сходятся рёберные дуги. Солнце пульсирует у Ники в груди, иглы лучей рвутся из неё, высвечивая божественную плоть изнутри. Пальцы Ло заражают рукоять ножа лиловым свечением в тех местах, где её касаются. Звёздный ветер распахивает двери замка, в его порыве пламя сникает до мириад рубиновых искр, и они ползают по неостывшему пепелищу, как крошечные жуки. Ло садится на Нику сверху, держит его за горло свободной от ножа рукой. — Не надо, — беззвучно говорит Ника. Ло чертит остриём ножа крест на его груди. Там, где бьётся солнце. Он смотрит в распахнутые двери и видит, как первые всполохи зари начинают подсвечивать земной шар с востока. Из ран на груди Ники сочится свет. Ло ведёт лезвием по его коже; делает нажим; чувствует, как адамово яблоко Ники ходит под его ладонью, Бог Солнца — он дрожит от напряжения, выгнут дугой, каждая жила в его теле натянута, как струна, и дребезжит от ужаса. Далёкий солнечный свет карабкается по тучам с натугой. Ло заносит над Никой нож. — Не надо, — говорит Ника в последний раз. Их рассвет не лиловый, их рассвет — красный; Ло ударяет ножом снова и снова, так, чтобы в сочащийся светом разрез могли войти его пальцы. Их украденное солнце; оно высвечивает под глазом Ники знакомый шрам. То, что срывается с лезвия ножа, и то, в чём перепачканы его пальцы — это не свет; восходящее солнце красит в розовый подоконник и бока цветочных горшков; звуки, рвущиеся у Луффи из горла — они отвратительны. Ло вытаскивает из его нутра пальцы — они красные, почти чёрные, влажно блестят, облеплены ошмётками чужого внутреннего мира и немного — волокнами одежды. Ло приваливается спиной к холодильнику, вытирает о джинсы пальцы. Кожные покровы Луффи бледнеют, его губы почти потеряли цвет; на его шее иссиня-красные пятна — там, где её касался Ло. Нож лежит рядом с телом, кровь тащится по стыкам кухонной плитки, как по артериям. Ло медленно трёт ладонями лицо. Он ничего не помнит.