В Париже есть странное место - Госпиталь Бога. Бог неизлечимо болен шизофренией. Я тоже порядком больна, но протяну еще много. Царит в сознании полная антисанитария. Распятие-мистификация - место съемки Голгофа. Тупая массовка за кадром, сцена четыре. Два тысячелетия лжи, как вселенская катастрофа. И лишь исполнителям главных ролей снова не заплатили. Евангелие Марка - сценарий бездарный и старый. Плетутся в пивную апостолы - снова суббота. Расстроенный Бог - вновь не приняли стеклотару. Похмелье, агония, смерть - вот единственный шанс для кого-то. Подсказки и деньги - бред нищих интеллектуалов, Вопросы, ответы - лишенная смысла картина. Разгадки впрямляют извилины - в памяти снова провалы. Затянет в пространство и время болотная тина.
Распятие-мистификация. Два тысячелетия лжи.
Перси, прислонившись к прутьям решетки, слушал: его брови порядком приподнялись над глазами, а на губах была улыбка, которая не поддавалась описанию. Заинтересованный Гарри тоже подошел к камере, и стих вызвал у него неоднозначную реакцию. - Весьма смело, - сказал Перси. – Свежо, злободневно, что ли. Такое редко где услышишь. - Да уж, очень смело, - кивнул Гарри. – В определенных кругах за такую философию по головке бы не погладили. - А нам и не надо, потому что я попаду в эти круги очень не скоро, - сказала Дейзи. - Что ж тебя надоумило тогда, в столь юные годы написать такую мрачноту? – с удивлением спросил Тервиллигер. – Я бы еще понял, если бы ты сейчас это сочинила. - Не исключено, что у меня наряду с сомнамбулизмом, депрессией и чем-то там еще имеется раздвоение личности, и в меня вселился тогда дух философа-экзистенциалиста: Париж, как выяснилось, располагает к такому. Там все очень контрастно: есть места, которые романтика возносит до небес, а есть те, где хочется удавиться. - Надо бы как-нибудь съездить туда, - сказал Перси. - Да, поезжай. Может быть, тоже какой-нибудь похожий опыт получишь. Представляешь, каково это: жить себе спокойно, а потом - бац! И узнать – о себе, не о другом! – что-либо новое и интересное… Я тут набросала кое-какие предпосылки данной вариации сомнамбулизма для своей будущей книги. - Ты всерьез решила написать книгу? – спросил Гарри. – Мы-то решили, что ты просто смеешься над журналистами. - Да, я им это сказала, потому что изначально хотела посмеяться, а потом решила – почему бы и нет? Что еще остается, раз суд мне вынес приговор жить дальше? Я тут боялась, что в клинике меня сделают совсем неспособной соображать, а кто знает – может, пронесет, и не сделают; нельзя такое сбрасывать со счетов. Все, что со мной произошло – это опыт, яркий опыт, которого я никому не пожелаю, но считаю, что он должен где-то закрепиться, а книга может быть неплохим пристанищем. Я здесь прошла большую школу жизни, и, даже, в некотором роде – смерти. Столько обо всем передумала, аж жуть… состарилась морально, наверное, на целую вечность. Как-то у меня все наоборот: тюрьма, блок смертников, психушка, тогда как обычно – психушка, тюрьма, блок смертников. - А мы будем там в качестве персонажей? – вкрадчиво поинтересовался Перси. - Конечно! У каждого из вас будет своя история, свои мотивы, свой характер; в идеале, конечно, лучше бы каждый из вас успел рассказать мне кое-какие факты из своей биографии, пока я не переехала. Никто не будет расписан в черных или белых красках; так что веди себя так же хорошо, как сейчас, и в дальнейшем, чтобы я не испортила твою линию! – обратилась Дейзи к Уэтмору. - Ага, - только и смог тот вымолвить.***
На следующий день Перси принес Дейзи газету, где была статья-интервью. Однако место той самой «говорящей» фотографии» на обложке занял обычный снимок с того же события. - Странно помещать в газету такую простую фотографию, тогда как та была куда выразительнее: увеличились бы продажи, - заметила Дейзи. – Интересно, а у них можно будет как-нибудь раздобыть тот самый снимок? - Возможно, - пожал плечами Перси. Дейзи нашла нужную статью, пробежалась по ней глазами и воскликнула: -О, гляжу, напечатали комментарий Фостера на мое к нему обращение! Вот, что он говорит: «Во мне живет глубокое понимание как мира в целом, так и сложившейся ситуации. Миссис Барджман переживает стресс из-за перехода статуса осужденной на казнь в статус пациентки лечебницы. Она находилась в блоке смертников больше двух месяцев, осознавая, что ее скоро казнят: это серьезное испытание для психики, кроме того, как известно из следствия, у нее были проблемы и раньше. А что до якобы большого куша, который я должен получить за процесс – лишь мое дело, и я не намерен это обсуждать. Не вижу смысла предаваться негативу из-за слов миссис Барджман, и я рад, что получил опыт работы с ней в своей жизни. Любой опыт – это развитие и рост. Всем мира и добра». - Все равно что-то такое негативное сквозит в его ответе, - заметил Перси. – Как будто он на самом деле обиделся, но изо всех сил старается не обижаться. - Надеюсь, эти деньги его утешат. - Утешат. Смотри, что у меня еще есть! Перси подошел к дежурному столу, взял еще одну газету и вернулся. Дейзи разглядела на последней странице одну из заметок о разбогатевших людях: «Адвокат Каден Фостер получил двести тысяч долларов за дело Дейзи Барджман». - Ну, что и требовалось доказать. А мне остается просто выкинуть это из памяти, как неприятное воспоминание. - А как же книга? Разве ты его там не будешь упоминать? – удивился Перси. - Придется. Но это будет через какое-то время, а к тому моменту, полагаю, мой негатив уже остынет.***
Следующим днем у Перси был выходной, а Дейзи известили, что через два дня ее отвезут в Тринти. Появившись на работе рано утром после отгула, Уэтмор отнес Дейзи завтрак. - О, с каких пор заключенных кормят мандаринами и шоколадными конфетами? – удивилась девушка, увидев на подносе милую сервировку. – Раньше такое можно было только у Тута покупать. - Это от меня, - гордо сказал Перси. - Бог мой! Целый три дня подряд от тебя знаки внимания, помощь какая-то… Задумал поди что? – насмешливо спросила Дейзи. - Вовсе нет, - несколько растерянно промолвил Перси. - Ладно! - успокоила его девушка. - Как бы я не была не согласна с Фостером в основном вопросе, я воспользовалась его советом доверять людям хотя бы частично. Правильно-правильно делаешь: тебе надо постараться, чтобы быть описанным в моей книге в неплохом свете. - Возможно, то, что я тебе сейчас вручу, докажет тебе, что доверять мне можно, - сказал Уэтмор и протянул Дейзи ту самую «говорящую» фотографию. Девушка отобрала ее и стала крутить со всех сторон, неимоверно радуясь: - Ничего себе! А я уже успела разочароваться, смириться и при всем этом – размечтаться, что, когда выйду из психушки, найду фотографа и уж тогда он меня с этим жестом и запечатлит. Как? Как тебе удалось ее достать? - Не забывай, чей я племянник, - ответил Перси. - А, точно, прости, что забыла; так нагло с моей стороны, - усмехнулась Дейзи. – Кстати, ты вроде как был не против рассказать мне какую-нибудь историю из своей жизни. О твоих коллегах мне есть, что написать, к тому же некоторые из них говорили немного о себе и раньше, еще до идеи о книге. Ты единственный, кто остался. - Хорошо, - сказал Перси, находясь в предвкушении, и обернулся к дежурному: - Дин, я зайду в камеру: обещаю, без дурных намерений! - Зайди, - кивнул Стэнтон, но все же, исполненный некоторого недоверия, на всякий случай стал следить в оба. Уэтмор оказался в камере Дейзи и сел на стул напротив кровати. Он тщательно перебирал в своей голове истории, думая, какую из них лучше всего перенести на бумагу. - Только какую-нибудь положительную, жизнеутверждающую историю, пожалуйста, - попросила Дейзи. – Мне это нужно для контраста. Мрачняка и негатива я и сама наподдам в любом случае. Перси сначала подумал, не смеется ли она, но в эту минуту он не увидел в ее лице никаких признаков насмешки; он размышлял, о чем бы таком положительном ему рассказать. То, что было положительным в глазах многих других людей, казалось ему скучным и не вызывающим никаких эмоций, а то, что его интересовало, порицалось другими. При родных он сумел найти золотую середину и не слишком «светить» своими увлечениями. - Давай-давай, вспоминай. Я не могу написать только про то, как ты помог достать обложку, угостил мандаринами и конфетами. Про дядю-губернатора своего можешь рассказать, например, историю его знакомства с твоей тетей! Мне, например, очень интересно, как знакомился с женщинами губернатор Луизианы, моим будущим читателям, полагаю, тоже. - С женщиной, - чинно поправил Перси, не допуская ни единого пятна на репутации своего родственника. – Моя тетя Флоренс Лав ездила из Техаса в Батон-Руж на учебу, где ее впервые увидел Оскар Келли Аллен. Он работал бурильщиком скважин, а познакомились они в столовой: не было свободных столиков, и Оскар предложил Флор, которая растерянно стояла с подносом посреди зала присоединиться к нему. Слово за слово, и совсем скоро они стали встречаться, а потом поженились. Дядя начал заниматься бизнесом, поднимался по карьерной лестнице, и, как видишь, стал губернатором штата. Мой отец говорит, что если бы не тетя, кто знает, занял бы Оскар этот пост или нет. На десятилетие их брака я с их детьми, своими кузенами, поставил спектакль «Три поросенка», где играл волка. Как мне аплодировали! А потом говорили, что я был очень убедителен, после чего дядя Оскар предложил отдать меня в театральную школу. Да, я там какое-то время занимался. Мог бы быть актером и блистать не хуже Кларка Гейбла. - Ого, вот это интересно, - сказала Дейзи. – Суровый надзиратель с трепетной душой актера… Так что же в итоге не стал им? У тебя же должна быть поддержка, с дядей губернатором-то. Почему ты пошел работать именно сюда? - Захотелось вершить справедливость – наказывать преступников, - пожал плечами Перси. – И не ошибся в выборе. Мои коллеги с ними миндальничают, разговаривают по душам – я же один ставлю их на место. - А сейчас ты вот здесь не миндальничаешь, хочешь сказать? - Ну а что? Ты же больше не осужденная, скоро покинешь блок. К слову, я его тоже покину. - Правда? – удивилась Дейзи. – Все-таки решил в актеры? - Нет, - усмехнулся Перси. – Этот путь я уже не изберу. Есть одно место, но куда – не могу сказать. - Ну… - Дейзи выдохнула. – В любом случае – удачи. - Спасибо, - улыбнулся Перси.