Первая среди песчинок

       - Так, - сказал Коллинз и уселся в кресле поудобнее, поняв, что они подошли к ключевому моменту с Питером Юджином Барджманом в одной из главных ролей. – Как это было?       - Начну с того, что отец моего будущего мужа управлял частной семейной фирмой в Новом Орлеане, которая выпускала книги и канцтовары. После смерти Барджмана-старшего эту фирму возглавил Питер и стал периодически ездить по принадлежащим ей торговым точкам, чтобы лично производить в них контроль своей продукции. Наш магазин был автономным, поэтому он просто привозил туда товар. Однажды он призадержался у нас и задавал мне вопросы, не относящиеся к нашей работе, а что-то про Морреро. Причем, в первый раз мне не показалось, что он со мной флиртует, но все равно было как-то некомфортно. От этих расспросов меня «спасла» мать, переключив все внимание Питера на себя, а я ушла на склад.       Спустя два дня он появился вновь, после чего я узнала, что он приглашен к нам в гости на чай. Спрашиваю маму: «У вас с ним что, отношения?» А она отвечает: «Кто знает… Мужчина видный, богатый… Быть может, у тебя будет третий отец, а то рано или поздно скатимся совсем в нищету». Надо сказать, что количество покупок в нашем магазине в то время сократилось, а жалования школьной учительницы не хватало, чтобы прокормить двоих; я намеревалась устроиться на работу официанткой в кафе, но мать говорила, что негоже идти на подобные работы девушке из интеллигентной семьи. Я бы все равно туда устроилась, ибо не считаю, что интеллигенты склонны брезговать работой в период нужды (тем более что меня почти никуда не брали из-за юного возраста, а работы в городке и так не сказать чтобы было много), если бы не дальнейшее.       Питер был у нас в гостях еще два раза, в первый из которых предложил мне работу в Новом Орлеане, а я за это время окончательно убедилась в намерениях матери прибрать его к рукам. Причем, у нее это так дешево получалось, так смешно смотрелось со стороны… Никогда раньше я ее такой не видела и была неприятно удивлена; да, даже я, хоть мне говорили, что я не умею кокетничать и флиртовать, но я этим особо и не занималась. Позднее я была еще более удивлена, и даже ошарашена: Питер Юджин, когда мы остались наедине, сделал мне предложение. Мне – не моей матери! Понимаете?       - Понимаю, - ответил врач. – Как понимаю и твою ошарашенность. Но все же можешь описать все свои чувства в момент предложения?       - Испуг, конечно же: я тут же ему отказала и убежала.       - Почему испуг? Чего именно ты испугалась?       - Так мне было тогда шестнадцать лет. Да, жениться можно только с семнадцати, но не суть; не хотела я замуж. К тому же Питер намного старше меня: лет сорок пять ему было в то время, если не больше. Чуть старше матери.       - А еще у тебя были какие-то страхи? Это важно. Например, ты уже тогда будто чувствовала, что он склонен к дурному обращению?       Дейзи задумалась.       - Да нет, тогда я еще не чувствовала. Но какие-то страхи были, не знаю, какие…       - Может быть, эти страхи были связаны с матерью? – вкрадчиво спросил Коллинз.       Дейзи немного дернулась, будто ее ударило током.       - Да, кстати… может быть, может быть. Это же она вроде как за него замуж хотела, а тут я выхожу соперницей.       - То есть, ты не хотела быть соперницей матери?       - Конечно, нет. А кто хочет?       - Ну, есть такие. Только это обратная сторона нездоровья, и в этом случае тоже необходима психотерапия. А почему ты не хотела быть ей соперницей?       Коллинз чувствовал, что его вопросы начинают раздражать пациентку, но все же был доволен: заметив, как Дейзи сдерживает себя, он сделал вывод, что она осознает конечную пользу терапии.       - Ну как, почему… Потому что она мать, а не подруга, с которой в ссоре.       - А почему ты считаешь, что матерью нельзя соперничать?       Дейзи тяжело задышала и покраснела.       - Ты в порядке? – несколько тревожно спросил Коллинз, не желая, чтобы ценная информация сорвалась с крючка именно в этом месте. – Выпей воды. Если можешь – потерпи. Осталось не так много вопросов.       - И это только те, которые не возникают в ходе разговора, - заметила девушка. – Конечно, доктор, потерплю. Я считала, что с матерью нельзя соперничать, потому что она меня родила и я обязана ей жизнью.       - Считала? А сейчас ты так не считаешь?       - Нет. К слову, стала считать иначе во время событий, которые произошли в дальнейшем со мной, матерью и Питером. Я возненавидела ее за то, что она дала мне эту жизнь, - со злостью произнесла Дейзи.       - Так. Что послужило переменой твоих чувств к ней?       - Все шло постепенно. На следующий день после «прямого» сватовства ко мне Питера Юджина мать неожиданно спросила, почему я ему отказала. Значит, он все-таки ее поставил в известность… И тут она мне говорит: «Ты выйдешь за него. Тебе уже пора становиться женщиной. Что ж, не я, - что не судьба – так ты. Он богат, мечта любой. Ну, намного старше – тем лучше: быстрее повзрослеешь под его влиянием». Я отказываю, говорю, что лучше в официантки. Она - в истерику, ничего не хочет слушать про «низшие» работы и твердит про дочерний долг. И мне пришлось согласиться.       - Можешь ли описать все эмоции матери, которые ты увидела с того момента, когда она спросила тебя про отказ?       - Сначала спокойствие, и даже отстраненность. Когда она сказала, что я должна выйти за Питера, говорила это спокойным, но в то же время – твердым, как бы заранее пресекающим возражение тоном. Ну, а когда я отказала – она резко так взорвалась. Мать была очень эмоциональной женщиной, но в такой истерике я ее увидела впервые…       Тут Дейзи легла.       - Можно хотя бы несколько минут передохнуть? – слабым голосом спросила она.       Коллинз разрешил. Спустя минут десять они продолжили.       - Ты совсем не хотела тогда замуж за Питера Юджина? Он тебе не нравился?       - Я не знаю… Не то чтобы совсем… Он умел произвести хорошее впечатление, был хорошо воспитан, учтив, отзывчив. Да и внешне виден: очень высокий, статный, моложавый, я бы сказала… как аристократ. Но я была слишком молода, чтобы хотеть замуж, сами понимаете. Возможно, это слабое оправдание, и мне просто не доставало чувств к Питеру. К слову, он был просто счастлив, когда я дала ему вынужденное согласие. До моего семнадцатилетия оставалось более полугода, и он довольно редко стал к нам заезжать – видимо, был много дел в Новом Орлеане. Как-то раз заехал и забрал меня в большой город…       - Так, Дейзи, лучше истории с мужем мы разберем на следующем сеансе. Сейчас нам лучше не отклоняться от линии с твоей матерью.       - Хорошо. Сразу скажу, что после этого случая в городе я впала в то же состояние, какое у меня было после избиения отчимом, только еще хуже. Тогда я притихла, но все же училась и трудилась в обычном режиме, а тут меня будто бы все время тянуло в кровать… Я не хотела вставать, идти куда-либо, неимоверно раздражалась, когда мне приходилось что-либо делать. Самые простые дела стоили мне больших усилий, будто я Сизиф, катящий свой камень.       - Начало депрессии, - вставил слово Коллинз. – Тебя кто-то поддерживал в это время?       - Никто. Я хотела пожаловаться Ребекке, но она была беременна. Мать никак не поддерживала и все время обвиняла в том, что я не могу взять себя в руки, и все равно замужество рано или поздно со мной произойдет. В один прекрасный день я четко поняла, что ничего хорошего дальше быть не может, и порезала вены.       - Как на это отреагировала мать?       - Плакала, когда я очнулась, причитала: «Что же ты наделала». Я уже не верила в искренность этих слез, она всегда боялась за репутацию. Я даже не рассказывала ей о случае в парке в Новом Орлеане – что она могла мне сказать? Что порой мужчины так себя ведут, и это нормально? Мне было уже все равно. Что в ее доме, что в доме Питера – какая разница.       Дейзи становилось говорить все тяжелее; на глазах выступали слезы, но она была спокойна.       - После свадьбы я переехала к Питеру в Ваггаман и вплоть до его смерти (а это около трех лет) заезжала к матери всего раз пять, она же к нам – всего один. Это были сугубо визиты вежливости, для галочки – ясно, что никто из нас не горел желанием видеть друг друга. До того, как сесть в тюрьму, я ее и вовсе год не видела – она потом приезжала на несколько слушаний. Но до этого Ребекка мне говорила, что у матери проблемы с сердцем. Видимо, моя дальнейшая незавидная участь ее добила, и она умерла незадолго до моего побега из "Песчаной бури".       - Как ты отреагировала на известие о ее болезни?       Дейзи не отвечала и напряженно смотрела в одну точку. Коллинз решил подождать, так как не более чем через три минуты пациентка все же давала ответ, но в этот раз молчание затянулось.       - Давай, Дейзи. Это надо.       - Никак. Я была слишком озабочена собой, как бы выжить с показавшим истинное нутро муженьком… А уже в тюрьме… все было как-то фоном, все казалось бессмысленным. Когда я узнала о ее смерти, я не плакала вообще и… все было как-то странно. С одной стороны, я будто даже испытала какое-то облегчение, но только на первое время; потом все время ходила будто с булыжником в сознании, - похоже, с тем самым, который Сизиф все катил, в итоге не удержал, вот он в меня и упал. - Дейзи с трудом встала и, дрожащими руками прикурив сигарету, произнесла: - Ну, вот я вам и выказала все свое гнилое нутро. Отчим… да что там отчим, если я даже на смерть матери отреагировала не так, как другие люди! Вот что стоит мне после этого взять и убить человека, а? Что я, собственно, и сделала.       Говоря все это, Дейзи ходила по палате, как тигр по клетке, и несколько раз взмахнула руками, так, что пепел с сигареты разлетелся по сторонам; заметив это, девушка резко осеклась и остановилась. Коллинз все это время не терял бдительности и внимательно следил за ее окурком (как бы она еще чего им не сделала, ибо пепел в разных местах помещения – еще ерунда), затем произнес:        - Ты сама сказала, что тебе было все-таки тяжело! Да, ты не плакала, но все то, что должно выходить со слезами, у тебя сублимировалось в эмоции, которые ты сравнила с булыжником!       - Все равно не думаю, что это была именно тяжесть от потери матери, которую переживают многие другие нормальные люди…       - Конечно. Этот булыжник не что иное, как чувство вины, которое на самом деле преследовало тебя по отношению к матери всю твою жизнь, а облегчение, что ты испытывала, узнав о ее смерти – надежда на то, что чувство вины тебя перестанет терзать. Но между вами накопилось слишком много недосказанного, и поэтому ты продолжаешь мучиться.       Слезы полились из глаз Дейзи ручьями, и она занесла было окурок над другой своей рукой, но врач ее остановил:       - Тихо, Дейзи, не надо… Ты же обещала.       - Простите, - всхлипывая, сказала девушка, и затушила сигарету в пепельнице.       Спустя несколько минут, успокоив пациентку, врач стал подводить итоги:       - Смотри, Дейзи, что я увидел в твоей истории: скажу, что это роднит тебя с очень многими другими пациентами этой клиники и не только – отстраненность и незрелость родителей. Ты недополучала внимания от родного отца, хотя очень этого хотела (что нормально для маленького ребенка); еще повлияли реплики матери не мешать ему – и ты стала воспринимать это внимание как запретный и сладкий плод, а отца – не как родителя, который должен помогать дочери проходить жизненный путь на первых порах, а как высшее существо, поэтому-то ты и неимоверно радовалась, когда он хоть немного с тобой общался. Когда кто-то из родителей отстранен, ребенок тоже становится либо слишком отстраненным и старается никого не впускать в свою жизнь, либо, наоборот, льнет к кому-то (а то и не к одному), прося недополученного внимания, а то и одно и другое одновременно. В твоем случае проигрался второй сценарий с этим парнем, Джоном Уоллесом: Джон показал тебе, как чинить карбюратор – и ты загорелось, потому что вспомнился момент, когда тебя обучал отец. Действительно, даже не в карбюраторе дело, а в самом факте того, что тебе, именно тебе хотят передать какой-либо опыт. Обрати внимание на возраст – тебе было одиннадцать, ему – пятнадцать. По той возрастной шкале это большая разница; если взять твой нынешний возраст и его, если бы он был жив – то это, считай, ровесники. Так что ты бессознательно воспринимала Джона как отца. Потом вы с ним еще много общались – и ты, заметь, как на нечто высшее смотрела уже на него. Здесь эта, казалось бы, мелочь с книгой Аллана По - он всего лишь подтвердил твои слова, а ты восприняла этот его жест, как истинно мужской поступок. И тут прослеживается: до тебя снизошли – значит, ты чего-то стоишь, – значит, должна делать то, что тебе велит «божество». Как и в той ситуации с пастором – так уж ты, сама ты была согласна с этим? И эти атеистические взгляды – такие ли уж они твои? Нет, это понятно, что люди могут влиять друг на друга, но истинные взгляды приходят не со слепым принятием, а с долгими размышлениями и постепенной работой над собой.       - В моей жизни слишком много произошло, чтобы катализатором моих нынешних взглядов был один лишь Джон, - невесело усмехнулась Дейзи. – Но, скажу вам, многое началось действительно с него.       - Ну, вот хорошо бы было, если б Уоллес только начал, – ответил врач. – Но с ним у тебя была бы большая вероятность слияния в том случае, если б он остался жив: то есть, ты бы делала все, что он хочет.       Дейзи нехотя улыбнулась уголком рта и продолжала смотреть в окно.       - Но, наверное, к счастью для тебя, ты склонна к независимости или же отвержению, и Джон Уоллес был пока единственным человеком в твоей жизни, ради которого ты могла бы сделать многое. Ты четко осознавала его смерть – и ты поняла, что значит потерять близкого человека, и «проводила» в своем сознании не только Джона, но и своего родного отца, с которым не могла попрощаться в силу возраста. И я вообще склонен полагать, что личность Уоллеса сказалась на тебе довольно сильно, вплоть до того, что ты переняла его черты и склонность действовать: побег, феминистские агитации – не было ли все это вызвано тем, что ты держала образ Джона (или даже образ отца) – у себя в голове и всеми этими действиями пыталась ему доказать, что вот я такая же, как ты, что что-то делаю и не сижу на месте!

***

      Теперь о твоей матери. Описанные тобой моменты – боготворение твоего родного отца, поведение в присутствии Питера Юджина и общее отношение к тебе, от холодности до гнева – наталкивают на мысль, что у нее тоже была истерия, так что у тебя еще и не самая лучшая наследственность. У тебя были правильные мысли, когда Барджман сделал предложение тебе, а не ей: мать действительно видела в тебе соперницу, и не только тогда, а начиная с самого твоего детства. Сперва она пыталась «украсть» у тебя внимание отца, мотивируя это его упорной работой на благо семьи, потом похожий сценарий повторился и с твоим будущим мужем. Подобное нередко бывает в отношениях матерей и их дочерей: стареющая женщина, к тому же с возможным расстройством, опасается, что дочь может сместить ее с пьедестала. Вероятно, ее родители относились к ней похожим образом, поэтому получилась порочная линия. Да, кстати, ты помнишь свою бабушку? Какой она была, и как они общались с матерью?       - Смутно помню. Мать обычно отвозила меня к бабушке тогда, когда у нее появлялись какие-либо дела. А их общение я не помню от слова совсем. С бабушкой мне в общем-то нравилось: заботилась, и все дела. Деда не помню, он умер еще до моего рождения.       - Возможно, у твоей матери было что-то не в порядке в общении как раз с дедом, ее отцом, раз, к тому же, она так трепетно относилась к своему первому мужу… Конечно, интересно узнать причины такой «большой любви», но, увы, не узнаем: ты не сможешь рассказать, ибо слишком была тогда мала. Так вот, когда мать узнала, что Питер Юджин предпочел ей тебя, это стало немалым ударом по ее женскому самолюбию, поэтому она начала эдак своеобразно тебе «мстить»: заставила выйти замуж без твоего согласия, игнорировала ухудшение твоего состояния, что как раз свойственно истерикам. И да, к слову, ты впала в депрессию прежде всего именно из-за накопившегося напряжения от отсутствия взаимопонимания с матерью; мысль о предстоящем замужестве была своего рода «последней каплей», и бессознательно в тебе все-таки проносилось: «А вдруг меня и там не ждет ничего хорошего?»       - Вы хотите сказать, что мать меня не любила, и от этого все мои проблемы в жизни? – стараясь сделать интонацию как можно более отстраненной, спросила Дейзи, но Коллинз заметил, она крепко сжимает пальцами новую неприкуренную сигарету.       - Любовь в глазах многих – понятие двусмысленное, Дейзи. Чаще всего мы думаем, что кто-то нас очень сильно любит, а на самом деле, любят не нас, а как бы сказать… «себя в нас»! Люди хотят удовлетворить свои мечты, амбиции, чувства, в конце концов, с нашей помощью! А если же мы сопротивляемся и не хотим помогать удовлетворять все перечисленное – начинаются обиды, упреки, обвинения. А иной раз может показаться, что к нам холодны и безразличны, но на самом деле люди уважают наши границы и считаются с нашими желаниями – в этом чаще всего и заключается настоящая любовь. Но мы-то хотим другой любви, в первом варианте – всепоглощающей, а от любви во втором варианте довольно часто впадаем в скуку. Не все из нас, конечно, - но многие. В случае твоей матери, увы, с любовью было плохо, но это потому, что у нее не было любви к себе! Ее родители в нее этого не вложили! И она пыталась заполнить свою «дыру» различными чувствами (но нет, это была не любовь) к твоему отцу; делала, что он хотел, вероятно, родила ему детей, потому что он хотел, а не она сама, и потом их же к нему ревновала! Кстати, к твоей сестре она так же относилась, как к тебе? Или разделяла вас, сеяла между вами соперничество?       - Не помню, вроде нет. Ребекка часто оставалась «за старшую», и при мне мать редко ее ругала. Но каких-то особо теплых отношений между ними не было.       - У Ребекки, насколько я понял, относительно хорошо сложилась жизнь?       - Да, вполне: она замужем, двое детей. Муж относится хорошо, и, надеюсь, она ничего не скрывает.       - И замуж она вышла без особых проблем, чинимых твоей матерью?        - Да.       - К обоим детям в одной семье тоже могут относиться неодинаково, у вас с ней к тому же немалая разница в возрасте – семь лет, поэтому совсем другие требования. Да и сам родитель может сильно измениться за это время… Это я к тому, что между вами тремя – тобой, матерью и сестрой – достаточно нетипичная ситуация в отношениях. Нередко матери подобного склада предпочитают одного ребенка другому и сеют между ними вражду; у вас же такого не было, что я и объясняю как тебе, так и самому себе. Ладно, продолжим. Ты испытала чувство вины из-за того, что толком не ощущала горя из-за смерти матери, как ты говоришь – «камень»; этот камень так давил на тебя, что ты хотела отвлечь себя любыми действиями, чтобы его сбросить: например, решила организовать побег. Мать умерла в январе этого года, как раз вскоре после того, как тебя перевели в новую камеру к твоим будущим подельницам. Подумай, так? Ведь навряд ли он был связан с твоей общественной позицией, как я читал в твоем деле, чтобы вас заметили. Побег ведь был не из тюрьмы, а побег от себя самой.       Коллинз увидел, что ногти Дейзи так крепко впились в сигарету, что проделали в ней дырки, через которые вывалилось немного табака.       - Знаю, тебе больно это осознавать, но, чем раньше это произойдет, – тем лучше. Тебе лучше поплакать: гляжу, в детстве мать тебе запрещала делать и это.       - Возможно, вы и правы, доктор, - спокойно сказала Дейзи, однако ее поза отнюдь не выражала спокойствия. – Возможно, это так и есть. Но сейчас мне уже не плачется. Скорее всего, слезы подойдут потом.       - Я и не сомневался в том, что ты не сможешь сразу выразить нужные эмоции. Тем не менее, я на время вынужден отобрать у тебя сигареты и спички; захочешь курить – обращайся к медсестрам. Я думаю, ты знаешь, для чего я это делаю.       - Да, конечно.       - Да, чуть не забыл. У меня для тебя кое-что есть, - сказал Коллинз и передал Дейзи блокнот со стихами.       - О, спасибо! – обрадованно произнесла девушка. – А где он был все это время?       - У одной из медсестер, - солгал врач. – Видимо, он все-таки выпал, а сотрудница не знала, чей он и кому его вернуть. Она показала мне, я увидел подпись в конце блокнота и все понял. Давай, отдыхай. Через несколько дней мы вновь продолжим наш сеанс, где будем говорить о твоем муже, после чего терапия поменяет оборот – и мы начнем прорабатывать твои травмы.