***
Третий сеанс проходил не в палате Дейзи, а в кабинете доктора Коллинза: врач мотивировал это тем, что для эффективности результатов смена обстановки только на пользу, правда, лишь в том случае, если пациент не ощущает сильного стресса. К счастью, Дейзи, лежа на кушетке, чувствовала себя весьма свободно, и Коллинз сказал: - Итак, Дейзи, начнем. Наверное, он будет для тебя сложнее, чем предыдущий, так как мы будем говорить твоем муже. Ты готова? - Да, готова отправиться в более дремучие и опасные дебри подсознания, - ответила девушка. – Да будут жалить меня осы, кусать аллигаторы, охотиться пираньи, и да выйду я из этого целой, невредимой там, живой, хотя, что мне мольбы о жизни, если я уже была на пороге смерти. - Полагаю, ты встретишься с более доброжелательной живностью, - усмехнулся Коллинз, - или же сумеешь обойти всех этих ос, аллигаторов и пираний. - Даже если не обойду, хуже не будет, - заверила Дейзи. – Ладно, задавайте вопрос. - Ты начинала рассказывать, что вы ездили с Питером Юджином в Новый Орлеан в парк аттракционов, где произошло нечто неприятное; но я, сколько мне помнится, тебя тогда прервал, ибо не хотел, чтобы мы отклонялись о темы отношений с твоей матерью. Вот сейчас ты можешь об этом рассказать. - Ну что… Он предложил мне прокатиться на американских горках, проклятых американских горках. Я как-то уже крутилась на них же… в детстве. То ли у меня плохой вестибулярный аппарат, то ли еще чего, но тогда я поняла, что подобный вид увеселения – не для меня. Однако Питер настоял со словами: «Как же, я ведь рядом с тобой. Ты мне не доверяешь?» Я опешила… вот совсем не помнила того момента, когда садилась в кабинку и пристегивалась цепями. Горки поехали, отбрасывая меня то вперед, то назад, ускоряясь с каждой секундой. Ветер свистел в моих ушах, и солнце ослепляло мои глаза, а я молилась, чтобы не опозориться, исторгнув переваренное содержимое моего желудка прямо на воздух. После того, как мы сошли с горок, я мигом бросилась за какой-то вольер и согнувшись там в три погибели, рвала, ни о чем не думая. Как только я закончила, Питер, который все это время, как выяснилось, стоял у меня за спиной, подал голос: «Я все больше и больше убеждаюсь, что ты будешь хорошей женой». Ну и тон у него был, вы бы слышали: непринужденный и в то же время холодный и многообещающий (ничего хорошего). Собственно, и мой внутренний голос говорил, что ничего хорошего не будет. И чего я его не послушала…***
Дейзи замолчала и задумалась; Коллинз попросил ее продолжать.***
- Теперь попробуем так: расскажи все цельно, а вопросы я задам в конце, - предложил он. - Хорошо. Потом мы с Питером виделись очень редко, только тогда, когда он приезжал по делам в наш магазин – видимо, у него было много работы в Новом Орлеане. И именно в тот момент, как вам уже рассказывала, я слегла с депрессией, потом порезала вены и очутилась в клинике. Конечно, легче мне не стало, когда я очнулась, - Дейзи нервно рассмеялась, - меня все-таки грызло чувство вины, что я напугала мать и всех, кто ко мне хорошо относился, но я точно испытала подобие радости от одной мысли: Питер Юджин запросто мог от меня отказаться, ибо скорее всего он бы не захотел бы жениться на самоубийце, пусть и несостоявшейся. Не тут-то было. Питер сам приехал в клинику с большим букетом белых роз. Я почувствовала подвох, но, скрестив пальцы, надеялась, что это своего рода прощальные цветочки. Однако снова не угадала, ибо он начал извиняться за то, что в последнее время уделял мне слишком мало внимания, много работал, все дела, и теперь готов исправиться… В общем, ни о каком отказе от меня и речи не шло. Он даже на колени упал, лишь бы я ему не отказывала. – Дейзи усмехнулась. – Я здорово перепугалась, так как никогда его таким не видела. Он всегда был спокойным, сдержанным, даже тогда, когда говорил мне эти слова после аттракциона… А тут… такие страсти! Да уж, веселенькая жизнь меня ждала тогда… «Я исправлюсь!» «Я никогда не видел таких, как ты!» - Смешки Дейзи раздавались один за другим. – Я его, главное, спросила, почему он так себя повел тогда, после этих горок? А он не понял, как это - «так»! Для него было нормой заставить меня делать то, что я не хочу! Я ему объяснила, а он начал оправдываться трудностями на работе и сказал, что впредь такого не повторится. В общем, его визит закончился тем, что он уговорил меня все-таки выйти за него, тогда он похлопочет перед врачами, чтобы меня побыстрее выписали… а то с депрессивным расстройством я рисковала застрять в клинике надолго. Ну и, как вы знаете, те написали, что у меня гормональный сбой… Ясное дело, если бы я знала, как оно будет дальше, то лучше бы осталась в больнице.***
Возникла пауза, и Коллинз, воспользовавшись моментом, задал вопрос: - Почему ты все-таки согласилась на его предложение? Ты ведь уже тогда чувствовала в нем вот эту злобу… - Да кто его знает… Может испугалась давления от окружающих и последующих проблем, хотя лучше бы обратила внимание на проблемы в долгосроке. Может, вспомнила слова одной из соседок, которая хвастала: «Вот меня муж бил, а потом исправился!» В общем… дура я была, дура, и признаю это. Спустя несколько месяцев, когда мне исполнилось семнадцать лет, мы с Питером поженились. Первые полгода все было сравнительно неплохо, как и первая брачная ночь. Слетали во Францию в медовый месяц, где жили у тети и дяди Питера, а дальше каждый занимался своими делами: муж работал в Новом Орлеане, а я присматривала за имением в Ваггамане; там я успела познакомиться с новыми людьми и стать одним из постоянных членов приюта для бездомных животных. Но вскоре схожая с аттракционом ситуация вновь повторилась. Правда, место американских горок в этот раз занял солнцезащитный крем. Мы отдыхали на берегу Мексиканского залива. Было очень жарко, и солнце палило так, что чуть не плавилась земля. Я попросила Питера намазать спину солнцезащитным кремом, но тот отказался, мол, у меня слишком бледная кожа, и ему бы хотелось, чтобы я хоть немного загорела; а то соседи его спрашивают, все ли в порядке у меня со здоровьем. Я удивилась, но ненадолго; в целом, идея немного загореть мне показалась тогда неплохой. Я села в шезлонг и, понаблюдав за тихой гладью залива, незаметно уснула. А по пробуждению… это был ад: кожу рук, ног, шеи и лица дико жгло, и все сильно покраснело. Питер стоял над шезлонгом и неотрывно смотрел на меня: его взгляд напомнил тот самый, когда он говорил после покатушек на американских горках, что я буду хорошей женой. Мне даже на секунду показалось, что я обгорела именно от этого взгляда, а вовсе не от солнца. Питер помог мне встать, и мы дошли до номера отеля, где я, превозмогая боль, разделась и тут же легла на спину – единственное не обгоревшее место. Муж встал у окна и поглядывал то на залив, то на меня. «Ты заснула, дорогая», - сказал он. – «А на солнце спать нельзя. Тело перестает защищаться от солнечных лучей». – Затем, оглядев ее с головы до ног, добавил: - «Ты прекрасна, Дейзи!» Я не смотрела на него и не могла вымолвить ни слова. Я лишь хотела, чтобы он ушел, и больше ничего. Раз я заснула, что же ты, черт возьми, меня не разбудил? Конечно, мое желание не было учтено, так как Питер сел рядом на кровать и сжал рукой мое бедро, чем доставил мне те еще муки. Тот факт, что я стонала, словно расстроенная скрипка, ему не препятствовал, а, казалось, наоборот: он стал еще интенсивнее водить пальцами по обгоревшей коже. Я ощущала себя подвешенной над адским котлом; тут Питер набросился и стал страстно покрывать поцелуями все пострадавшие места, и тогда я поняла, что меня в этот котел уже уронили. Шли дни за днями. Финансовые дела нашей семьи становились все хуже и хуже: Великая Депрессия не оставила в стороне и бизнес моего мужа. Питер, пытаясь удержаться на плаву, все так же большую часть времени проводил в Новом Орлеане и приезжал на выходных в Ваггаман. Я предлагала ему свою помощь, но он лишь презрительно посмеивался над моим стремлением работать, как и над моими увлечениями. И эти смешки были еще ничего по сравнению с его любовными ласками, которые со временем становились все агрессивнее и жестче. Да, теперь эти два дня в неделю были для меня самым настоящим испытанием. Питер уже с завидной регулярностью придумывал все новые и новые «сюрпризы» а-ля американские горки и «случайное» обгорание на солнце, тогда как раньше подобное происходило сравнительно редко. У меня остались две радости – встречи с лучшей подругой Мелани и приют для бездомных животных, где реально ощущала себя полезной. Я чистила клетки, купала кошек и собак и, чувствуя обратную связь, забывала о проблемах. Но и это у меня вскоре отняли, потому что Питер перестал ездить на работу в Новый Орлеан и, окончательно осев в фамильном имении, начал распоряжаться нашей совместной жизнью: уволил штат прислуги и велел мне заниматься только домашним хозяйством и организовать распродажу антикварных вещей. Таким образом, у меня не оставалось времени ни на что другое. А потом он начал меня просто-напросто запирать в доме и не разрешал никуда выходить без его ведома. Ну и последней каплей стало изнасилование… о котором подробно написано в моем личном деле…***
Дейзи замолчала. - На суде ты говорила, что в день убийства твой муж был сильно пьян, и ты, воспользовавшись его состоянием, просто взяла нож и нанесла ему несколько ударов… Еще ранее - что он на тебя сам напал, а ты лишь защитилась, благо, нож оказался рядом. Как было на самом деле? - воспользовавшись паузой, спросил Коллинз - Как в первом случае, указанном вами. Врач с недоверием посмотрел на нее: - Мне кажется, ты лжешь, так как тебе очередной раз больно смотреть реальности в лицо. - Какой мне резон лгать вам именно в этом вопросе? – горько усмехнулась Дейзи. – В моих интересах было как раз второе: наплести, что я лишь защищалась, чтобы мне смягчили наказание. - Этот резон сугубо внутренний, и он опять же основан на чувстве вины. Ты стала привыкать к определенным воспитательным методам, и решила, что заслуживаешь самого страшного наказания. – Коллинз ближе подсел к пациентке: - Дейзи, надо сказать правду и освободиться. Более страшный, психопатический вариант – преднамеренное убийство – ты уже озвучивала, он же продолжал стоять в твоем деле и после того, как тебе заменили смертный приговор лечением в клинике. Так что в социальном плане тебе терять уже нечего. Но в плане духовном ты только выиграешь, если сейчас, как на духу, расскажешь мне все, как было в действительности. Дейзи не смотрела на него, а сидела, согнувшись и слегка раскачиваясь вперед-назад; затем нехотя произнесла: - Хорошо, я убила его потому, что защищалась. Вы довольны? - Нет, не доволен. Ты мне одолжений не делай, а говори это так, как сказала бы самой себе: все-таки прежде всего хотеть исцелиться должна ты, а не я. Расскажи мне в подробностях и красках, как произошло убийство. Дейзи осушила стакан с водой и через силу начала говорить: - Это было в тот же день, когда я вернулась от врача. Питер на меня набросился и стал угрожать. Он был не настолько пьян, как я говорила на суде… По крайней мере, сделать мне очередную гадость он вполне был в силах. Он боялся… боялся, что я кому-либо расскажу о произошедшем! – Девушка зло усмехнулась. – Все эти тираны и сатрапы на самом деле такие трусы, когда перед ними маячит перспектива возмездия… Он произнес, что сейчас я познаю все стадии наказания от Питера Барджмана, одну за другой, приблизился ко мне, и тут я, не помня себя, схватила со стола нож и вонзила ему в грудь. Питер обомлел, пошатнулся, облокотился двумя руками о стол, а я ударила его подсвечником со спины; он опустился на колени, согнувшись в три погибели и харкая кровью, а я… его толкнула… он упал… и будто был не в силах сопротивляться. А я вытащила нож и еще несколько раз его ударила! – Дейзи дернула плечами четыре раза и тут же произнесла: - Я в порядке. Сейчас в порядке. А тогда у меня было какое-то странное состояние… ну оно и понятно, что странное, ибо при таких обстоятельствах оно просто не может быть нормальным! Дейзи встала и начала ходить в разные стороны; Коллинз несколько напрягся, когда девушка подошла к занавескам. - В общем… одновременно и туман в голове, и в то же время какая-то ясность и четкость, которые управляли моими действиями… И торжество… о да, конечно же торжество, куда без него!.. Я видела, как он умирал, видела эти предсмертные мольбы и надежды в его глазах и как-то дико радовалась. Заметьте, радовалась! Не такая уж я невинная перепуганная овечка, какой меня все хотят видеть. - Тебе что – некомфортно себя чувствовать, как ты изволила выразиться, «невинной перепуганной овечкой»? – спросил Коллинз. - При чем тут это? То, что я испытала удовольствие, пусть и кратковременное – факт! Вот потом да, потом появились мысли, что что-то не то, ибо меня стало отпускать, и постепенно появлялось чувство страха за свою жизнь. Я пять часов просидела прямо на полу рядом с мертвецом, курила сигарету за сигаретой и думала, как мне поступить. Можно было, конечно, просто избавиться от трупа, но что дальше? Рано или поздно его бы все равно нашли, а на меня указывали пальцем как на главную подозреваемую. А жить в напряжении и гадать, как скоро это произойдет, тоже не годится. Хоть тогда я и не чувствовала вины за содеянное, я не сбрасывала со счетов тот факт, что спустя какое-то время желание покаяться могло снизойти на меня и не исчезать так просто. Каяться я не хотела больше всего на свете. Да и за что? За то, что в конечном итоге не позволила очередной раз безнаказанно навредить себе? Хотя, конечно, в итоге я навредила себе иначе… Что ни коим другим образом нельзя было защититься от моего муженька? Да, можно было бы бежать, как советовала мой врач, миссис Кроссман… Но, возможно, Питер своим обращением придавил все смелое, что во мне было, и я стала видеть подвох буквально повсюду. И я решила, что сама судьба ограничила меня в этом шаге для того, чтобы не дать супругу найти себе новую жертву; а сколько у него их было до меня? Кто знает, может он подобие герцога Синяя Борода из старой французской сказки. Я начинала находить все больше и больше оправданий этому убийству, а бояться последствий – прекращала, хоть и осознавала, что страх может вернуться. Я жалела только об одном: что не подала сигнал раньше, что находилась в растерянности и молчала. Но ведь если при живом муже я стала бы активно предавать их «семейные тайны» огласке, меня, скорее всего, просто бы поместили в сумасшедший дом!.. Хотя в итоге все равно поместили... – Дейзи невесело усмехнулась. – Но тогда это был один из моих страхов. Как же все меняется… Питер б точно посодействовал этому, учитывая, что когда-то он и дал мне отмазку от лечения вне дома. А теперь, когда он мертвый – дело может быть весьма громким. Ну и все… Я позвонила в полицию, а дальше начался весь сыр-бор.***
- Видишь, Дейзи, как глубоко ты стала чувствовать суть сеансов, - произнес Коллинз. – Сама уже знаешь, что говорить, на каких ответах делать акцент. И почти не пришлось задавать наводящих вопросов, разве что прямо сейчас: ответь, почему ты во всеуслышание заявляла, что не сожалеешь об убийстве мужа, хотя и говорила, что готова понести за это наказание, а в отношении изгнания пастора признаешь, был прав только отчим, который тебя избил? Да, в отношении мужа ты придерживаешься более резкой позиции, но отчима ты будто защищаешь… - Потому что, во-первых: отчим мне не муж, я с ним ничем не связана, и мне с ним не жить до гроба. То же самое я могу сказать о нападавших на меня поначалу женщинах в тюрьме – они же мне никто, да и в этом случае все успешно и благополучно завершилось: там меня перестали трогать. Во-вторых: от Деррика я все же видела больше хорошего, чем плохого, поэтому не считаю, что заострять внимание только на избиении – хорошая идея. В-третьих: хоть в целом я не видела и не вижу в изгнании пастора ничего такого особенно плохого (разве что исполнение выглядело позорно, только сейчас это понимаю), тем более что он не делал лучше жизнь нашего городка, даже наоборот, - чисто для моей семьи мой поступок-проступок был сродни стрессу, и они пытались от него защититься, как умели. - Собственно, я ждал именно такой ответ. Пожалуй, сейчас я тоже отвечу тебе на вопрос про избиение, что ты задавала на прошлом сеансе: ты утверждала, что люди, подвергшиеся побоям, вполне себе гармонично существуют. А нет! В большинстве своем они раздражительны, инфантильны, обижены на жизнь в целом и не считают необходимым работать над собой. Человек, которому не повезло иметь тяжелое детство, может быть счастлив лишь в том случае, если обратится к себе и будет честен сам с собой. На твой же рассказ замечу, что твоя реакция (если учитывать те условия, в которых ты находилась), совершенно нормальна. На самом деле много кто не выдержал бы, если бы с ними так же обращались. К тому же, в тебе, начиная с детства, жила некая двоякость: ты, благодаря своему родному отцу, сформировала убеждение, что побои – это лишнее, нужно договариваться словами, но появился отчим Деррик, который разрушил твою картину мира! Причем, он это сделал не когда-нибудь, а когда тебе было тринадцать лет – самая пора полового созревания. В этом возрасте человек полностью перестаивается и требует правильного к себе отношения. Однако будем реалистами – мало кто склонен анализировать свое поведение с подростком, тем более, если в раннем детстве тот не был как следует воспитан. Побои Деррика положили начало выявлению в тебе врожденного маниакально-депрессивного психоза, который теперь регулярно дает тебе о себе знать в той или иной форме; если бы отчим так не поступил – ты бы жила себе спокойно до следующей серьезной неприятности. - Да, вы правы: муженек бы быстро обнаружил этот маниакально-депрессивный психоз, - усмехнулась Дейзи. - Поэтому он тебя и выбрал, потому что обнаружил сразу, как только увидел! – ответил Коллинз и пояснил: – Конечно, обнаружил в тебе не конкретно твой официальный диагноз, но приметил то самое состояние чувства вины и жертвенности, благодаря которым человека легче всего заманить в свои сети. Люди его склада очень часто этим пользуются. Он побольше узнал о вашей семье – мужчин нет, защитить в случае чего некому – вот и сделал тебя своей жертвой. Не будь тебя в этом мире, он бы женился на твоей матери; но Питер Юджин решил, зачем ему застаревшее мясо, когда есть свежая кровь. А ты в свое очередь продолжала видеть отца в каждом мужчине – Питер считал с тебя это и надел маску отца, лишь бы ты ему доверилась. Потом он постепенно, шаг за шагом стал демонстрировать тебе свою власть и правоту – и в случае с американскими горками, и в случае с обгоранием, а потом зашел еще дальше! Если бы ты его не убила – он мог бы довести тебя до полного сумасшествия. И это не только твоя проблема, а многих женщин, которые попадают в похожую ловушку. - Вы – один из немногих мужчин, которые понимают, что это повсеместно, - сказала Дейзи. Коллинз как-то странно покосился на те же самые занавески, к которым недавно подошла Дейзи и продолжил: - В общем, теперь твоя картина целостна и понятна, и мне, по крайней мере, стало известно, в какую сторону вести. Мы попробуем с тобой разные техники и методы психотерапии, чтобы ты отпустила то, что с тобой было, и нормально жила дальше. Сеансы теперь будут проходить два раза в неделю, один будет индивидуальный – я и ты тет-а-тет, другой – групповой, совместно с другими пациентками. - Я должна им буду рассказывать истории из своей жизни? – с недоверием спросила Дейзи. - Тем несколько по-другому, расскажу все в процессе. Вы будете участвовать там наравне. - А та самая терапия… которая с током… она будет надо мной проводиться? - Все будет зависеть от твоего состояния. Как, кстати, сейчас себя чувствуешь? Дейзи задумалась. - Неопределенно. Как в тумане. Но спокойно. Вы вселяете в меня какую-то надежду. – Она усмехнулась. - Это радует. Значит, я не самый пропащий, как профессионал. Но будем судить по результату. Если нет никаких вопросов, можешь возвращаться к себе.***
Как только Дейзи увели, Коллинз глубоко вздохнул и произнес: - Все, можно выходить! Из-под плотной темной шторы, закрывающей южное окно, вылез молодой человек, державший в левой руке блокнот и карандаш. - Вы прямо затаились на высший бал, ни шороху, ни звуку, - недобро усмехнулся врач. – Я даже уже начал думать, на месте ли вы. - Мне было даже удобно: подоконник довольно широкий и не доставлял особых неудобств, чтобы на нем во всеуслышание ерзать; правда, солнце припекает… благо сейчас не лето, а то было бы хуже, - отшутился юноша. – Но ради хорошо проделанной работы я готов еще и не то потерпеть. - Как выяснилось, и я тоже, - вздохнул Коллинз. – И что… прямо все дословно записали? - Основу, суть, - ответил молодой человек. – Людям будет очень интересно узнать правду о том, как именно ваша пациентка убила своего мужа. Уже предвещаю бум скупок! Большое спасибо за информацию; давно мечтал увидеть, как проходят психологические сеансы. - Вы можете и сами как-нибудь принять в них участие в качестве пациента, - любезно произнес врач, но за этой любезностью скрывалась язвительная насмешка. – А то в стране тяжелый период, кризис… нервы играют наверняка часто. - Увы, нет времени, да и пока нет нужды; конечно, крутимся-вертимся, но держимся, - усмехнулся в ответ юноша. – Еще раз спасибо. Мистер Фармер меня еще раз пригласит в случае чего. С этими словами он ушел, а Коллинз, протерев платком очки и вспотевшее лицо, тяжело вздохнул и сел на место. Раньше он свято чтил таинство исповеди, в данном случае – таинство психоанализа, но сейчас ему пришлось пересмотреть свои взгляды во имя сохранения работы и репутации. После второго сеанса с Дейзи Фармер вызвал Коллинза в свой кабинет и упрекнул доктора в том, что он не старается; ведь журналисты совершенно не удовлетворены информацией, которой тот их снабжает – слишком уж она будничная, что ли. Фармер, зная своего коллегу, как принципиального профессионала, поставил условие: либо они реабилитируются перед журналистами, предоставив им ценные факты из первых уст – а точнее, из уст самой Дейзи Барджман - либо Коллинз приучается питаться своими моральными убеждениями, ведь другую еду, будучи безработным, ему будет не достать. Благо, у Фармера еще целый штат опытных специалистов, так что на Коллинзе свет клином не сошелся. Что поделаешь - раз эта Барджман категорически не хочет сама давать интервью, приходится выкручиваться хитростью. И на сегодняшнем сеансе идея главного врача – невидимый журналист, внимающий тайнам подсознания пациентки с богатым прошлым - пришлась очень даже кстати. Газета со статьей обещалась выйти на следующей неделе, и именно этот выпуск Фармер запретил закупать в клинику – от греха подальше.