Мелодия Чёрной Флейты

Когда Се Лянь отправлял своего сильного, неотразимого и совершенного в боях мужа на встречу с новоявленным Бедствием, он старался не беспокоиться. (Он провалился ещё до того, как его муж улыбнулся ему и отвернулся, растаяв в тысячах бабочек). Новое Бедствие без участия горы Тунлу было для них в этой эпохе чем-то неслыханным. Они не могут утверждать, что до этой горы не было других Непревзойдённых, просто, как и все боги до Цзюнь У, записей не осталось, так что, возможно, что Бай Усянь пришёл и смёл всё со своего пути. Так что, да, Се Лянь имел право волноваться за своего мужа. Поэтому он взял с него обещание связаться с ним, если что-то пойдёт не так. И Сань Лан связывается с ним. Одного короткого, тихого, неверящего, осторожного и испуганного «геге?» — было достаточно, чтобы Се Лянь тут же бросил свой пост и спустился вниз быстрее, чем пал в прошлый раз. Небеса должны быть благодарны, что он сначала назначил Лин Вень за главную, и Фэн Синя, который просто проходил мимо. Где Фэн Синь, там недалеко найдётся и Му Цин, недовольный и ворчливый, закатывая глаза к звёздам, как и всегда. Они трое могут управлять Небесами, пока его не будет неопределённое время. Он и так уделил этому непомерные лишние сорок семь секунд. Нить приводит его в пещеры, чернее любой ночи и переполненные большим количеством тёмной энергии, чем он когда-либо встречал. Это было удушающе для него, но он мог справиться, когда находит глазами красное. Сань Лан стоит перед ним в двух шагах от существа, за которого тьма цепляется. Се Лянь слышит всхлипы, слышит затяжные рыдания, слышит отчаяние в хрипах, когда тело пытается дышать, даже если больше не нуждается в этом. Это отчаявшееся существо — новое Бедствие. И когда Се Лянь понимает это, то вокруг существа распускаются цветы. Паучьи лилии, ярко-красные и свежие, такого же оттенка, как одежды его мужа, чьего лица он не может видеть, но который стоит неподвижно, подобно каменной статуе. Существо опускает голову в своём горе ближе к цветам, и поле расцветает в быстром темпе, проходя по мёртвой земле и вгрызаясь черноту, пожирая её. Се Лянь делает шаг, цветы хрустят под его ногами, как человеческие кости, он не смотрит вниз, ощущая, что цветы смерти также кровоточат; его белые одежды так быстро становятся снова красными. — Сань Лан, — зовёт своего мужа Се Лянь тихо и бережно, не желая расстраивать или злить новое Бедствие, которое, кажется, и без них тонет в боли. Когда Сань Лан не оборачивается на его голос, страх приходит, как старый друг. С ещё большим хрустом, запахом меди и красными ботинками, он встаёт перед своим мужем, всё ещё краем глаза наблюдая за существом. Се Лянь не знает, как описать его выражение лица. Если бы они не были теми, кем были — богом и призраком, соответственно — Се Лянь бы сказал, что его муж выглядел так, будто встретил своих призраков и демонов разом. Потеряно, не дыша, не веря. — Сань Лан, — зовёт он ещё раз, кладя руку на бледную щёку, более нездорово белую, чем обычно; более подходящую Черноводу, который не притворялся живым в своём настоящем облике. К безграничному счастью Се Ляня, его муж посмотрел на него. Эмоций было больше, чем он мог описать, но самыми яркими: страх, отрицание и вина. Его муж прижал свою руку к его с большей нуждой, с большим ужасом, чем он выносит за пределы их комнат и темноты. — Геге, — Се Лянь слышит в этом: помоги мне; скажи мне, что это неправда; не оставляй меня. Прежде чем Се Лянь успел заверить своего мужа, что он рядом, он всегда будет рядом, он больше не оставит его, раздаётся смех. Смех, как разбитое стекло, как гром в ночи, как любовный поцелуй смерти в макушку — всё сразу; смех того, кто потерял всё и даже больше; смех, от которого могли бы сбежать даже демоны. Смех Бедствия, рождённого от отчаяния. (О, он всего двадцать лет не слышал ничего подобного, и надеялся, что не услышит до скончания веков, когда Бай Усянь, Цзюнь У, смеялся шёпотом в его ухо, так близко, что ему хотелось содрать с себя кожу.) Се Лянь переводит свой взгляд на существо, в котором теперь может разглядеть мужчину, темнота сливается с его чёрными одеждами, а красный есть в узорах пламени на рукавах, в ленте в волосах, в цветах, которые срывают его руки, чтобы там мгновенно выросли новые. Мужчина издаёт ещё несколько смешков прежде, чем поднимает глаза, ярко-оранжевые, ближе к нижним слоям огня, который всегда старается сжечь вас. Се Лянь не сразу понимает, что не так с лицом мужчины, почему его разум начинает работать сверхурочно, как будто он пытается что-то вспомнить. Его внимательность, бесспорно, ужасна, но не память, и нечто тревожит его сознание в самый неподходящий момент. Когда Бедствие говорит, его голос грубый и хриплый, полный усталости и предупреждения: — Убирайтесь отсюда, — говорит он, и тени внезапно придвигаются к нему, Се Ляню, ближе, обходя мимо его мужа с другой стороны, — мне всё равно, кто вы, боги или демоны. Уходите. И это приказ, и это давление, и это то, что чуть не заставило Се Ляня подогнуть колени. Они в самом сердце территории нового Непревзойдённого. В месте, где он сильнее всего, где земля будет слушаться его, где всё принадлежит ему. Где его слово закон. Се Лянь стоит только, потому что на Сань Лана это, видимо, не распространяется, и он, наконец, выходит из своего состояния. Сань Лан держит его с ещё более испуганным: геге, — всё ещё растерянным, и Се Лянь ненавидит себя за мимолётную слабость. Его муж не справился с этим и позвал его для помощи. Он может сделать это. — Мы не хотим навредить, — начинает он, и Бедствие издаёт смешок, которым можно срубать ледяные горы, — мы уйдём, но мы хотим знать ваши намерения. Потому что это то, почему он отправил сюда Сань Лана. Узнать, чего хочет новое Бедствие. К чему им быть готовыми. — Чего я хочу?.. — спросил мужчина, и эта интонация, и этот прищур глаз вновь показались Се Ляню знакомыми, но будто не на этом лице. — Верно, — кивает Се Лянь, держа своего мужа за руку и выступая немного вперёд, цветы чудовищно хрустят в неестественной тишине, — у вас огромная сила. Но мы не знаем ни вашего имени, ни ваших намерений. От имени Небес, я бы хотел узнать о вас. Снова смех, и Се Лянь начинает думать, что этот звук будет его преследовать в особо плохие ночи. Бедствие улыбается ему, искажённо и побеждёно, злобно и обречённо. — Они называли меня Старейшина Илин, — Се Лянь не спрашивает, кто эти «они», и, честно говоря, не хочет знать, — другие, — и мужчина наклоняет голову в сторону теней, которые коснулись его щеки, нечто, что похоже на ласку, — называют меня их песней, их Мелодией, — его голос затихает, когда он обращает свои глаза на Се Ляня, — Небеса могут звать меня как угодно. Мне всё равно, — руки мужчины в крови из цветов, когда он поднимает чёрную флейту, появившуюся откуда-то со дна теней. Ещё один фантом красного танцует в кисточке флейты, которая, безусловно, является проклятым оружием. — У меня нет никаких желаний, кроме одного. Но оно не сбылось, — последнее приходит и уходит сквозь слова, словно оно не должно было выплыть. Бедствие снова смотрит на него, когда оранжевый превращается в знакомый оттенок красного, и внезапно Се Лянь понимает, и… — Уходите. Тени поглощают его, когда Сань Лан хватает его и они оказываются за пределами области, известной, как Могильные Курганы (самая пустая и безнадёжная область, брошенная богами задолго до появления самого Цзюнь У). Мёртвые чёрные земли теперь расцвели красными лилиями, оттенками ядов, чем дольше на них смотришь. Паучьи лилии простирались так далеко, насколько далеко Се Лянь мог разглядеть бывшие пустоши братской могилы. — Геге? Геге, ты в порядке? — его муж снова рядом с ним, беспокойный и дышащий. Единственный глаз осматривает его, а кожа возвращает более человечный цвет, который предпочитает его муж. Се Лянь выдыхает, когда смотрит в красный глаз своего мужа. Ему не показалось. — Сань Лан, этот мужчина, он не… — Се Лянь выдыхает, это кажется странным, но чем больше он думает об этом: та же форма носа; та жа отчаявшаяся улыбка, которую он не хочет видеть снова; тот же оттенок ярко-красного, несозданный иллюзией. Се Лянь знает всё это, и даже больше, чем дольше он вспоминает лицо мужчины. Он также знает этот разрез глаз, эти впалые щёки, эти чернильно-чёрные волосы. Не так хорошо, как всё предыдущее, но не настолько плохо, чтобы забыть. Он также хорошо помнит взгляд из золота, полного пустоты, который чем-то напоминал оранжевые глаза Бедствия. Се Лянь не верит, что он спрашивает об этом, когда открывает рот: — Сань Лан, у тебя… никогда не было детей? И Се Лянь отказывается в будущем признавать, что он мог спросить такое невпопад, едва собирая свои мысли в единое целое. (И он не спрашивает с кем, потому что ему было неважно; потому что у его мужа была целая жизнь до него, как и у самого Се Ляня; в этих столетиях могут оставаться нераскрытые пятна, Се Лянь не будет настаивать на них). Его муж держится за него, сжимая его одежды, абсолютная неуверенность написана на его лице. Он издаёт смешок, так похожий на смех, который они слышали раньше, что Се Лянь вздрагивает и заключает своего мужа в объятия. — Я не знаю, — шепчет ему Сань Лан в плечо, натягивая швы на его одеждах, прячась от собственной правды, — я не знаю, геге.