Нелюбовь

      В подъезде темно, наверняка снова перегорела лампочка, но это не мешало ему слышать его шаги позади себя, неуверенные, боязливые, его несмелое дыхание, когда они ступенька за ступенькой поднялись на лестничную площадку и остановились у двери. Только сейчас он пожалел, что не может получше рассмотреть его лицо, наверняка смущенное, пылающее по-прежнему мальчишеским румянцем. Наверное, к лучшему, что они не видят друг друга, он бы не сдержался, протянул бы руку к его лицу, коснулся пальцами щеки… Марк бы обязательно отпрянул, уже не в испуге, но все еще с неясно выраженной тревогой. Его всегда трогала в нем эта излишняя скрытность, что выдавала его чувства с потрохами, вся эта напускная осторожность Марка, сшитая белыми нитками, за которой он так неумело маскировался.       Он достал ключи из кармана и наощупь приложил их к металлической входной двери в поисках крохотного отверстия замочной скважины.       — Может, посветить? — голос Марка из темноты, чересчур взволнованный.       — Давай.       Свет экрана телефона дрожал, передавая все вибрации руки Марка, но зато он с легкостью обнаружил замочную скважину и отворил дверь.       — Ну вот, — включая свет в прихожей, — чувствуй себя как дома.       Они оба по-дурацки щурились, когда свет ударил по неокрепшим после длительной темноты глазам, подобно желторотым птенцам, впервые увидевшим божий замысел. Пальцами, каким-то абсолютно детским движением, Марк тер глаза, отчего те беспощадно покраснели. Он уже успел заметить за ним эту странность: легкий незаметный прищур. Зрение подводит?       — Все в порядке?       — Да.       Другого ответа он и не ожидал, ни за что на свете Марк не признается в собственных слабостях. Сейчас при хорошем освещении он старался получше разглядеть его, каждый сантиметр: на волосах застыли капли осеннего дождя, а несколько капель стекали с висков на скулы — ему хотелось протянуть руку и смахнуть их. Так он и сделал, вкладывая в этот жест всю заботу и интимность, какая только может существовать между близкими людьми, даже если их и разделяют километры воображаемой преграды.       Очень застенчиво Марк избавился от верхней одежды и обуви, вежливо спросив, куда подевать куртку, будто не помнил, где у его родителей вешалка. Ничего не изменилось, ответил он, все по-прежнему. Также он заметил, что Марк вернулся во второй раз, чтобы поправить ботинки: он всегда так поступал, всегда возвращался, словно по оставленной в прихожей обуви его можно было судить как человека в целом. Вдвоем они прошли в гостиную, необычное ощущение. Родительская квартира не изменилась за это время, а вот они вдвоем — да. Два взрослых мужика, пытающихся сохранить спокойствие и равновесие в диалогах, движениях и взглядах, даже их взгляды, казалось, были чрезмерно многозначительны, его собственные — требовательны и настойчивы, он не мог иначе.       — Где он? — нетерпеливо поинтересовался Марк.       — Должно быть, на своем месте.       На старом диване, за двумя увесистыми подушками, в укромном и уютном местечке, что служило тайным убежищем, ютилось оно, рыжее и пушистое создание — Кот.       — Господи! — выдохнул Марк с застывшей на весу рукой, очевидно не до конца понимая, можно ли после стольких лет разлуки вот так запросто запустить пятерню в рыжую шерсть. — Сколько же ему лет? Он почти наш ровесник, на десять лет младше!       — Точно!       — Подумать только! — Марк все еще не решался дотронуться до Кота и все повторял: — Подумать только…       — Вообще-то я планировал его забрать к себе, пока родители в санатории, но он ни в какую. Представляешь, целые сутки просидел у меня под кроватью, не ел и не пил. Пришлось везти обратно. — Он усмехнулся и погладил Кота, который тут же лягнул его задней лапой. — Он прямо как старый дед, ну такой, знаешь, я в этой норе родился, в этой норе и умру… Марк, все хорошо?       — Да, — протянул тот, усаживаясь рядом на самую кромку дивана и почему-то разом бледнея. Одними губами: — Прости меня.       — За что?       — За то, что не навещал твоих родителей, Кота…       — Я тоже не навещал твоих родителей. А Кот, если честно, по тебе не скучал, потому что, мне кажется, у него какое-то собственное мнение сложилось относительно тебя! — он рассмеялся.       — Иди в жопу! — в ответ рассмеялся и Марк, швырнув в него подушкой.       Необычно было вновь видеть здесь Марка, в родительской гостиной, где когда-то между ними все и закончилось. По правде говоря, он в тот дальний вечер ничего и не планировал, да что там, он и не думал о возможной близости между ними. Все это казалось чем-то нереальным, ненастоящим, одни сплошные намеки и недосказанности, как смысл между строк в его любимых книгах. Его чувство к Марику и было тем же самым смыслом между строк, об этом чувстве не говорят напрямую, оно глубже, оно необъятное, его не обхватить руками и не передать словами. Наверное, он бы и сейчас не сумел бы в словах высказать все то, что внутри, нет таких слов, нет таких жестов, все там, глубоко-глубоко. Тогда… после их поцелуя во время игры в бутылочку внутри самого себя ему стало тесно, чувству стало слишком тесно, оно искало выход, будто переполнило его и просилось наружу. И нашло выход, дома он снова поцеловал Марка, на большее не рассчитывая. Странной, какой же странной, и оттого прекрасной ему показалась вся та невысказанная нежность между ними, а ведь до этого ему и в самом деле казалось, что нежности между ними как раз и нет. Ссоры, драки, словесные оплеухи, тычки и затрещины, «я тебя ненавижу» и «я взаимно тебя ненавижу» — все это и составляло то, что они испытывали друг к другу, ему было достаточно одного колючего взгляда Марка, чтобы завестись от нарастающей внутренней злобы самому, одной едкой фразы Марка, чтобы всколыхнулся внутри огонь обоюдной вражды… Любить Марка было непросто, эта любовь не приносила радости и счастья, одно сплошное разочарование она оставляла за собой, боль и разруху в душе, что перемежались с тысячными обещаниями выбросить все мысли о Марке прочь. Все, на что они оказались возможными, это кинуться друг на друга с кулаками, но в тот вечер после игры бросились друг к другу в объятия. Как двое спасшихся пассажиров после кораблекрушения посреди ночного черного океана, они нашли друг друга той ночью, чтобы спасти? Нет, конечно, нет. Чтобы утопить. Оба хотели выжить, оба хотели дышать, потому хватались друг за друга с тем отчаянием, с каким борются за жизнь, не понимая, что уже вдвоем идут на дно. Мы сломаны. Мы оба на дне.       — О чем думаешь сейчас? — спросил он Марка.       — Наверное, о том же, о чем и ты. Об упущенном времени.       — Я не считаю, что мы что-то упустили. Просто мы тогда были не готовы.       — Зато я так считаю, — и Марк робко накрыл его ладонь своею. — Я все упустил, целую жизнь.