Шёл белый снег

      Наконец мы прибыли в отель. В запасе имелось всего часа два-три, чтобы хоть немного поспать, а потом нужно было бежать на очередную репетицию. В последние дни мне стало казаться, будто абсолютно вся наша жизнь превратилась в бесконечную репетицию. Даже когда я закрывал глаза, в голове крутились лишь стихи и ноты. Мозг плавился, точно моцарелла. Я и сам себе не признавался, насколько сильно устал, — было попросту не до этого. У нас начиналась новая жизнь. По крайней мере, в эту красивую сказку, сочинённую Шуриком, мне искренне хотелось верить.       — Лёвчик, — негромко позвал Уман, стоявший у стойки администратора. Тогда я понял, что уже какое-то время молча смотрел в одну точку, почти не моргая. — Покурим? Надо поговорить, — его голос звучал привычно, размеренно, но я слишком долго знал Шуру, чтобы не уловить призрачные нервозные нотки.       Этого «надо поговорить» я боялся больше всего на свете. На миг я даже перестал дышать, испытав настоящий ужас, но быстро опомнился и кивнул в ответ, после чего, нашарив в кармане помятую пачку сигарет, направился вслед за Шуриком. В курилке не было никого, а значит, мы могли обсудить насущные проблемы спокойно, без лишних глаз и ушей.       — Что-то случилось? — затянувшись, я упорно делал вид, будто не понимал, на чём парень хочет акцентировать внимание. Имитировать уверенность в собственном голосе было чертовски сложно, не говоря уже про взгляд.       Но, может, пронесёт?       — Ты ничего не помнишь со вчерашнего вечера? — Шура задал вопрос совершенно невозмутимо. Его хладнокровие контрастировало с тем, какую бурю эмоций переживал я.       — Смутно, — хоть и наполовину, это была правда. Моя память не сохранила совсем ничего, начиная с того момента, как я напился, так что я решил воспользоваться представившейся возможностью. — Я вчера очень много выпил. А что… Что-то случилось?       — Нет-нет, Лёвчик, всё в порядке, — Уман занервничал, теперь уже этого никак не скрывая. В ответ я выдавил из себя улыбку, но где-то внутри моё «я» разбилось на мельчайшие осколки. Хотелось сменить тему, избежать неловкого молчания. Но о чём прикажете говорить? Голова была забита мыслями об этой глупой мимолётной слабости!       — Погода сегодня хорошая, — словно герой дамского романа, выдал я и тут же постарался скрасить безвкусное предложение: — Она обещает нам отличный концерт. Переживаешь?       — Угу-м, — Шурик задумчиво кивнул, отводя взгляд. Я никогда не видел его столь безучастным, когда разговор заходил о музыке. Неужели я так сильно оплошал? Долго ведь держался… Ох, мне вообще нельзя пить. Плохая бы из меня вышла жертва допроса.       — Слушай, Шур, — мой голос задрожал от накатывающего волнения. Поймав себя на этом, я сделал короткую паузу. — Мы совсем скоро приедем в Бобруйск. Несколько дней осталось. Скучаешь по родному краю?       — Я давно там не был, — он пожал плечами. — Не знаю, наверное. Не задумывался.       — Ясно, — я негромко усмехнулся.       Это было бесполезно. Стремиться построить диалог с человеком, который вставляет лишь односложные реплики, явно показывая, что разговаривать не хочет, означало потратить бессмысленные старания ни на что.       Докурили мы уже молча. Я перестал тормошить Шурика, а тот не проявлял ответной инициативы. Ему нужно было дать время подумать. Как бы мне ни хотелось, он вряд ли мог с лёгкостью отпустить сложившуюся ситуацию. Произошедшее было слишком серьёзным. Но ещё серьёзнее всё ощущалось с моей стороны, ведь я осознал, насколько сильной была моя влюблённость. На протяжении всех лет нашей дружбы я безумно боялся, что тайное станет явным. Но чувства крепчали с каждым годом… И сейчас сделались настолько яркими, что скрывать их стало в разы труднее.       А ещё это было больно. Чертовски больно, когда рядом с тобой постоянно находится тот, кого ты хочешь обнять, поцеловать, даже просто любить, но позволить себе это ты не можешь. Мы жили не в том мире. Не в той реальности. Я надеялся только, что где-то среди параллельных вселенных всё же существует та, где мы могли быть вместе. Где мы могли быть счастливы.       Сейчас же мы словно оказались по разные стороны, а между нами пролёг обрыв. Мы находились так близко друг к другу и одновременно так далеко. Казалось, чтобы воссоединиться, требовалось лишь сделать шаг, но всё, что ждало нас дальше, сводилось к полёту в пропасть и густой темноте вечного забвения.       Для подготовки к выступлению нам выделили небольшую гримёрную. По углам лежала пыль, диванчики были потёрты, а под потолком висела тусклая лампочка. Я вновь перебирал записи, судорожно повторяя тексты. Шурик, который с недавних пор перешёл на электрогитару, доверив почётное место басиста другому участнику группы, что-то негромко наигрывал в противоположном конце комнаты. Из остальных кто-то отошёл покурить, другие же вместе с нами пробегались по нотам либо настраивали инструменты.       Мы участвовали в очень маленьком рок-фестивале. Тогда они были совсем другими — далеко не такими, какими мы привыкли видеть их сейчас, — и представляли собой сборную солянку из самых разных ответвлений рок-музыки. Обычно всё подчинялось следующему принципу: были заявлены выступления трёх приглашённых коллективов, один из которых являлся более-менее известным — ради него зрители и приходили послушать музыку на фестивале. Мы сыграли тогда всего пару песен, но нас радовала сама возможность выступить. На тот момент нас ещё почти никто не знал. Вывод напрашивался один — альбом. Записать его было необходимо, хотя бы небольшим тиражом. Это уже задаст хорошее начало. А нашей главной целью стало попасть на радио. Нашу музыку должны были услышать как можно больше людей — как в СССР, так и по всему миру. Именно таким способом прославились «The Beatles», «Scorpions», Оззи Осборн и многие другие легенды рок-музыки. В ином же случае мы бы просто застряли в пыльных гримёрках, обречённые жить и умереть никем, шутами без имён. А те, кто ещё слышал нашу музыку со сцены, о нас и не вспомнили бы.       — Нам нужно шоу.       После выступления мы с Шуриком по привычке курили, окружённые звуками ночного города. Небо в ту ночь было украшено множеством звёзд, словно полотно с драгоценными камнями.       — Есть какие-нибудь идеи? — парень аккуратно стряхнул пепел с сигареты, поворачивая голову ко мне.       — Мне нужна искусственная кровь, подушка… — я на секунду задумался, после чего расплылся в загадочной улыбке, — и гроб.       — Лё-ёвчик, — Шура протянул моё имя, а затем рассмеялся. — Ты уверен, что твоё шоу — это что-то законное?       — Публике понравится. Тем более через два дня мы будем в Бобруйске, стоит пошуметь на твоей родине. Станешь местной легендой, — я слегка пихнул Умана в бок, делая затяжку и выдыхая дым. — Похулиганим немного. Прямо как в школе.       На пару минут воцарилось молчание. Я погрузился в воспоминания о былых временах и знал, что мой друг думает о том же.       — Ты знаешь, Лёвчик, — первым заговорил Шурик, отвлекая меня от собственных мыслей. Он понизил голос почти до шёпота, чтобы только я мог его слышать. — Я очень сильно скучаю. В последнее время мы ведь почти не общаемся. Ноты и стихи не считаются… Это не то, — он негромко вздохнул. — Я понимаю, что порой сильно давлю на всех и перегибаю палку, но это же мечта всей моей жизни. И твоей тоже, ты сам говорил когда-то.       — О чём ты? Всё ведь хорошо, — поспешил заверить его я, но получилось не слишком правдоподобно. Он сказал чистую правду. Ранее я упоминал, как часто мы ссорились на репетициях, как выгнали Костыля. Но Шурика удавалось понять.       — Я так запутался, — Уман прикрыл лицо рукой, отворачиваясь от меня. Совсем растерявшись, я положил ладонь ему на плечо и крепко его сжал.       — Я понимаю, что ты чувствуешь. Всё в порядке, правда. Посмотри вокруг. Мы получили возможность выступать. Разве это не то, чего ты хотел? — Шурик впервые выглядел разбитым и уставшим. Я старался говорить как можно спокойнее, но чувствовал, что голос начинает дрожать.       — Ты ничего не понимаешь, Лёвчик, — парень резко обернулся, окончательно выбивая меня из колеи. — Хочешь действительно понять, что я чувствую? — я не успел ответить на его вопрос и, кажется, забыл, как дышать. Шурик накрыл мои губы своими — неожиданно, требовательно, не дав мне опомниться. И так же резко отстранился и вновь отвернулся. Я же был в ступоре. Совершенно не мог поверить, что произошедшее случилось наяву.       — Я ведь сказал, что всё хорошо, — почти неслышно произнёс я и аккуратно развернул Умана лицом к себе, после чего опять утянул его в поцелуй. Теперь уже совсем другой, непохожий на те, что имели место вчера и минуту назад, — без страха и сомнений отражавший все чувства, которые мы были вынуждены скрывать на протяжении многих лет.       Так долго я говорил себе, что это неправильно, но… Что могло быть неправильного в искренней любви?       — Пообещай мне, — отстранившись, хрипло начал Шура, — что мы пройдём этот путь до конца. Вместе.       — Обещаю.       Разве я имел право отказаться? Особенно сейчас, когда наши чувства наконец получили отклик, когда между нами больше не осталось тех недосказанностей, которых приходилось избегать, терзаясь.       На следующее утро мы вновь отправились в путь. Я видел, как горели глаза Шуры от осознания того, что мы вот-вот приедем в его родной город. Родители перебрались в Минск, когда ему было пятнадцать. С тех пор он в Бобруйске особо не бывал, хотя всегда с любовью отзывался о своей малой родине. Когда пришла новость о том, что нас приглашают выступать на рок-фестивале горкома комсомола под гордым названием «Рок-Ревю», Шура засветился от счастья. Он всё говорил и говорил, что не может дождаться назначенной даты, чтобы показать более молодому поколению, какими крутыми могут быть уроженцы Бобруйска — такого маленького, но невероятно красивого городка.       И вот вдалеке показалась знаменитая река Березина, что означало лишь одно — мы приехали.       — Чем займёшься? — принимаясь собирать вещи, спросил я. — У нас есть немного свободного времени.       — Хочу пройтись по стареньким местам, наведаться в свой район, на Старую Бойню. Я там родился и вырос, — задумчиво протянул Шурик. — Лихое местечко. Особенно моя Интернациональная, — он расплылся в тёплой улыбке. — Мама попросила тёть Зине привет передать. Пойдёшь со мной?       — Я? — признаться честно, мне было не совсем понятно, зачем идти с ним, ведь я не имел к его юношеским годам никакого отношения. Да, тётю Инну я знал хорошо, но это ничего не меняло. — А мне надо?       — Надо, Лёвчик, надо, — Шурик похлопал меня по плечу и засмеялся, ясно давая мне понять, что выбора у меня нет.       — Хорошо, — я тяжело вздохнул. — Только зайдём по дороге за реквизитом. Я же говорил, мне нужен гроб, подушка и бутафорская кровь. Будем делать шоу.       — Да-да, я помню, — парень подмигнул мне в ответ и направился к выходу из вагона.       В этом был весь Шурик. Его всё время куда-то несло, а я шёл за ним следом.       Мы отвезли чемоданы в отель. Я видел, каким влюблённым взглядом Шура изучал окрестности через оконное стекло такси. Он словно боялся пропустить мельчайшую деталь, чтобы отпечатать знакомые места в своей памяти до скончания дней. И одновременно он рассказывал о том, как в детстве любил ходить вдоль Социалистической, какие книжки брал в Островской детской библиотеке, какие постановки смотрел в театре Дунина-Марцинкевича. Я же с упоением его слушал, не прерывая ни на минуту. Это было нечто личное — своего рода тайна, в которую он бы вряд ли посвятил первого встречного. В нём будто проснулся тот самый, ещё совсем маленький Шурик, спешащий поделиться впечатлениями.       Инвентарь для выступления, к нашему удивлению, удалось заказать успешно. И, как я и обещал другу, после этого мы отправились на Интернациональную. Парень жил в доме №70. А тётя Зина, она же Зинаида Васильевна, которую он упоминал в поезде, была его соседкой. Инна Александровна, мама Шуры, всегда поддерживала с ней хорошие отношения. А потому когда она узнала, что её сын собирается в Бобруйск, то сразу же попросила передать старой знакомой привет вместе с какой-нибудь коробкой конфет. Сейчас подобное может показаться непонятным и странным, но тогда, ещё в советское время, это было нормальным явлением.       — Тёть Зин, здравствуйте, — с улыбкой произнёс Шурик, стоило двери открыться.       — Ох, Сашенька! — воскликнула пожилая женщина, на вид очень приятная. — Проходи-проходи. Как там мама?       — Привет передаёт, — парень гордо кивнул, протягивая ей конфеты, и принялся снимать верхнюю одежду. — А это, — он указал на меня, — Лёвчик, мой лучший друг. Мы с ним… вроде как всегда вместе.       — Приятно познакомиться, Зинаида Васильевна, — я доброжелательно улыбнулся.       — Называй меня просто тётя Зина. Я пойду чайник поставлю, а вы пока расскажите мне, как добрались, — с этими словами она скрылась за углом.       Её квартира была небольшой, но достаточно уютной. Несколько цветков в горшках расположилось на подоконниках. В сервизе стояла хрустальная посуда, которую доставали только по праздникам. Ковёр висел на стене. Всё было в духе времени.       — Ну что же, выкладывайте, — когда мы расселись за столом, попросила женщина.       — В музыку мы решили податься, тёть Зин, — надкусывая пирожок с капустой, заявил Шурик. — На фестиваль приехали.       — Прямо как твой дядя, Миша Карасёв, — она негромко засмеялась. — Помню-помню, как ты, когда в школу ходил, никогда с гитарой не расставался. Таиса Ильинична, твоя учительница, говорила мне как-то, что ты ей сказал: «Музыка и есть моя математика», — когда она тебя попросила наконец начать учить её предмет. Так ведь даже и не подумаешь, ты ведь совсем тихим мальчишкой был.       — Да, — неловко согласился Шурик, бегло взглянув на меня. — В итоге математика мне и не пригодилась.       — Ты вроде на контрабасе ещё играл, — тётя Зина на секунду задумалась.       — Понял, что гитара мне ближе, — парень тепло улыбнулся, — особенно электронная. Я с ней — настоящая рок-звезда. Правда, пока что мы не очень известны. Но у нас всё впереди.       — Верно, вы ещё совсем молодые, мальчики, — она удовлетворённо кивнула и внезапно обратилась ко мне: — А ты, Лёв, расскажи о себе. А то всё молчишь.       — Ой, — я даже и не знал, что о себе сказать, — с Шуриком мы познакомились в школе. Ходили в театральную студию… Потом она закрылась. Решили вместе заниматься музыкой, — я невольно расплылся в счастливой улыбке от собственных воспоминаний. — Сначала играл на гитаре. Меня Шура научил. Но сейчас занял место вокалиста, после того как предыдущий ушёл. Вернее, после того как мы его выгнали. Всю жизнь провёл в Минске. В Бобруйске я впервые, но у вас очень красивый город.       — Верно, город красивый, — согласилась женщина. — Сашенька, заглядывал бы ты почаще. Да и маму привёз бы в гости.       У тёти Зины мы ещё какое-то время попили чай. Из-за стола поднялись, когда сидеть стало больше некогда. Вот-вот начиналась запланированная репетиция, а за ней и выступление. Опаздывать было нельзя.       А дальше всё полетело незаметно. Мы наигрывали уже знакомые мелодии в духе «Police», с дудками. Потом готовили наряды в мрачном стиле, в духе панк-рока, и даже подвели глаза, чтобы казаться ещё более безбашенными.       Шоу стартовало с того, что меня вынесли на сцену внутри того самого чёрного гроба, всего в искусственной крови, как вампира. И, стоило музыке начаться, я выпрыгнул из него, вспарывая подушку. Присутствующих в зале сразу же осыпало перьями. И публике это понравилось.       Выступление на «Рок-Ревю» стало нашим первым большим и успешным концертом. После него нас приняли в бобруйский рок-клуб. Там же мы узнали, что Костыля не так давно посадили за драку. Значит, мы выгнали его не зря, ведь иначе у нас могли возникнуть проблемы.       А дальше — больше. Весть о нашем представлении прогремела на всю Беларусь. Мы получили множество приглашений на фестивали и обзавелись толпой поклонников. Но что-то было немного не то…       — «Би-2», — огласил Шура во время одной из репетиций. В нашей домашней студии мы готовились к записи первого магнитоальбома — «Изменники родины».       — Что? — увлечённый текстами, переспросил я.       — «Би-2», — повторил он, поворачиваясь ко мне. — Это как «Берег истины», только круче.