Семь вечеров в декабре

Арсений все-таки покупает гирлянду. Лампочки светятся мягко и желто, пока он, забравшись на подоконник, прикусывает провод металлическими собачками, которые держат занавески. На улице за окном морозно: реки и каналы подернулись тонкой корочкой льда, а деревья покрылись поблескивающим в свете фонарей инеем. Снег не шел уже пару дней, но тот, что выпал за первую неделю декабря, осел на жухлой траве и теперь вместе с ветром колко сыпется прохожим в лицо. Прохожие от снежной крупы прячутся, прикрываясь шарфами, а Арсений радуется, что у него нет никаких дел, съемок и поездов в Москву и есть только гирлянда, толстый провод которой не хочет цепляться к карнизу. Он чертыхается, когда в очередной раз не получается одновременно пропихнуть в собачку вместе с занавеской гирлянду, и замирает на подоконнике от звука домофона. У Антона сегодня концерт в Питере, но еще нет и девяти вечера. Арсений не ждал его так рано. Он слезает с окна, впускает Антона в парадную и возвращается на подоконник. В коридоре хлопает дверь и поворачивается замок. Арсений слышит шуршание куртки и стук сброшенных кроссовок, ждет, когда Антон мимо кухни пройдет в ванную, но он затихает где-то в прихожей и не идет. Арс прикрепляет кончик гирлянды к карнизу, слезает, бегло оценивая проделанную работу, и включает чайник. Антона получается найти в спальне: полностью одетый, он раскинулся на кровати и запястьем прикрыл от света глаза. — Привет. — Арс садится рядом и кладет руку ему на колено, легко сжимая. — Устал? Антон не шевелится и только тихо что-то бормочет. — Будешь чай? — Нет, — глухо отвечает Антон. — Просто полежу немного. Арсений кивает, отпускает колено и собирается встать, но Антон ворочается, нащупывает его запястье и приглушенно зовет: — Иди сюда. — У тебя щеки холодные, — сообщает Арсений, устраиваясь рядом. Антон ничего не отвечает, только поворачивается, сгребает Арсения в объятия, утыкается в шею, царапая кожу щетиной, и устало выдыхает. Арсений его таким уставшим видит часто. Антон вообще почти всегда стабильно устал, но обычно никогда этого не признает, никогда об этом не говорит, а на все вопросы отмахивается. Устал и устал. Большое дело. — Концерт не очень прошел? — догадывается Арс. — Зал только наполовину заполнен был, — низким голосом в шею отвечает Антон. — Ребята загнались. Я полтора часа вытягивал как мог. Заебался. Завтра поезд в шесть, две съемки хуй знает где и тачка еще сломалась, поэтому на такси ебаном кататься по пробкам. И потом тачку забирать еще. Арсений молча слушает, поглаживая его по спине и позволяя выговориться. — И потом до Нового года мы еще кучу всего снимаем, я хер знает как разорваться. А Стас мне еще накидал съемок. И концертов до января уже не будет, — он опять вздыхает. — Я из Москвы сюда вообще, наверное, не вырвусь. — Я же тоже в Москве буду пока снимаем, — тихо говорит Арсений. — Мы все наше за два дня снимем и ты обратно уедешь. Не в гостинице же тебе жить. — Декабрь всегда сумасшедший. В январе поспокойнее будет. — Да я уже не помню, когда спокойно было, — устало говорит Антон. Арсений ничего ему не отвечает, потираясь носом о холодную щеку. — Мне иногда просто хочется нахуй все это послать, Арс. — Вообще все? — Вообще, — отвечает Антон. — И Стаса с его левыми проектами, и ребят с нашими, концерты все эти, и Иру с ее Воронежем и свиданиями. Просто слиться, чтобы даже не звонил никто. Из-за того, что Антон Иру упоминает очень редко, имя звучит внезапно и кажется слишком реальным, не сочетающимся с вечером и постелью. Имя напоминает сразу о многих вещах, которые в жизни Антона есть и из-за которых Арсений в эту жизнь вообще никак не вписывается — поэтому они всегда стараются эту тему осторожно обходить, не задевая. Но сегодня действительно устал, думает Арсений ласково и спрашивает: — А почему Стаса не пошлешь? Он же тебя везде пихает, потому что ты соглашаешься. Тебе тоже нужны перерывы, Шаст. — Потому что, — Антон отвечает медленно и немного раздраженно, — пока ты в Питере со своим кино, у меня в Москве либо Стас с работой, либо Ира. И больше нихуя. Я пошлю Стаса и буду с ней по ресторанам ходить? Потому что нахуя мне к тебе мотаться, если у тебя тут свои дела, а у меня из дел только свалить из Москвы? Чтобы возвращаться и слушать, как мне мозги ебут? Антон устал и злится. Арсений это понимает и поэтому старается не злиться в ответ. Усилием воли удерживает на языке все колкости о том, что с Ирой Антона ни жить, ни делить Москву с ресторанами никто не заставляет, и заодно проглатывает совершенно неуместную правду, что у него в Питере по съемке в месяц и чаще он просто сидит на кухне и бессмысленно ждет Антона. — Шаст, — зовет он и крепче его сжимает, когда Антон не отвечает. — Что? — все еще раздраженно спрашивает Антон. — На меня-то не злись, — просит Арсений. — Я же тебя не жизни учить пытаюсь. — Да я не злюсь, — выдыхает Антон. — Просто достало все ты бы знал как. — Да я и знаю. Я же вижу. Поэтому и говорю, что тебе будто бы до того, чтобы перегореть, осталось еще пара съемок и два ресторана. А Стасу будет похуй и потом, — шепчет Арсений. — Он на тебе ездил и будет ездить еще долго. И Ира твоя тоже. — Он стремится Антона успокоить и поэтому имя тоже произносится легко. — Мне хочется, чтобы ты сам это заметил и делал, что хочешь. — Что по кайфу, — бормочет Антон. — Живи здесь и сейчас, — улыбается Арсений. — И еще знаешь что? — Что? — Не пойми как придурок только, а нормально пойми. Антон насуплено дышит в шею, и Арсений продолжает: — Если ты в Питере, но понимаешь, что заебался, что поезд рано утром и нихера у меня не поспишь — просто едь домой. Я пойму и переживу, — Арсений старается говорить мягко, бережно подбирая слова. — Мне иногда кажется, что ты по привычке сюда идешь, потому что должен. Но ты лучше нормально выспись хоть раз. — Антон ничего не отвечает, и Арсений какое-то время ждет, а потом легко его встряхивает: — Антон? — Что? — Услышал? — Да. — И чего? — Не понравилось, — вздыхает он, и Арсений, не удержавшись, смеется. — Ну ты же понял, что это не потому, что я тебя тут не жду? — Ну вроде, — отвечает Антон неуверенно. — И что тогда? — Я не по привычке прихожу, Арс, — насупленно отвечает Антон. — У тебя тут единственное место, где я нормально сплю. — Даже когда спать три часа и на вокзал? — улыбается Арсений. — Да. — Ладно тогда. Тогда приходи. — Я и прихожу. Они замолкают. Арсений легко поглаживает его по волосам, чувствуя, как дыхание у Антона немного выравнивается. — А твои как дела? — спрашивает он немного ворочаясь и выпрямляя затекшую руку. — Гирлянду повесил, — отвечает Арсений ему на ухо. — Чтобы сосед выкусил. — Твоя лучше? — Ну да. Не моргает как дурная и не разноцветная. Озвучку записал на студии, — продолжает Арсений рассказывать. — Роль потрясающая, двадцать реплик. — Ничего себе! — поддельно восхищается Антон. — Да, рад пониманию, — Арс хмыкает. — И вообще настроение какое-то такое не знаю, — он ведет плечом. — Новый год. Тысячу лет так не было. — Новогоднее типа? — Вроде того. У метро елки продают, я мимо ехал — и всерьез засмотрелся даже. Не помню вообще, когда последний раз у меня в декабре дома елка стояла. Потому что зачем она нужна. А сейчас почему-то хочется. — Так купи. — Да ну куда ее, — отмахивается Арсений, — и без елки нормально. Просто ты вот, Шаст, заебался, а я тут такой — ой, Новый год, гирлянда, снег идет, как красиво. — И чего? — смеется Антон. — Да ничего. Просто подчеркиваю, что моя жизнь лучше. Антон все еще смеется, отпуская Арсения и откидываясь на подушку. — Тепло у тебя так. — Он томно потягивается, цепляясь за спинку кровати. — Сразу спать хочется. — А я мерзну постоянно. — Арсений с улыбкой за ним наблюдает. — Может приеду в январе, — говорит Антон, поворачиваясь, — приставку привезу. И проторчим тут все праздники. Прикинь, Арс? Неделю, не вылезая. У Антона лицо все еще уставшее, но щеки порозовели, глаза немного блестят и улыбка читается в уголках губ. — Отпустят? — Пускай нафиг все идут. Елку купим. — Он Арсения опять хватает и подминает под себя, наваливаясь сверху. — И самые всратые шарики, пластиковые. И мишуру. — Он прикасается губами к шее, но не целует, а наоборот выдыхает воздух и издает неприличный звук. — В январе елка уже зачем? — Арсений смеется и вяло пытается вырваться: от такого обратного поцелуя очень щекотно. — Да пофиг. Там еще старый новый год же когда-то? Его отметим. — А новый? — спрашивает Арсений. На Новый год Антон в Питер не приедет, никогда не приезжает. Новый год принадлежит Ире. Арсений это знает, но все равно почему-то спрашивает. — А в январе он новым и будет, — переводит Антон все в шутку и опять ложится рядом. — Что ты, не разбираешься что ли? Арсений разбирается во всем и поэтому спрашивает нейтральное: — Чай? — Давай, — соглашается Антон и зарывается носом в подушку. — Неси. Арсений хмыкает и уходит на кухню. Еще раз включает чайник, делает пару бутербродов, заваривает два чая в свете гирлянды, которая поблескивает в темной кухне, отражаясь в дверце холодильника. С кружками и тарелкой он возвращается к Антону, который так и заснул, уткнувшись в его подушку и не раздевшись. Арсений вздыхает, возвращает посуду на кухню, набрасывает на Антона плед из гостиной, недолго смотрит, как он мерно дышит, не удержавшись убирает упавшую на глаза челку и выходит, прикрывая за собой дверь. Просыпается Арс когда за окном еще темно, а в постели очень холодно. Он тянется к телефону — пять утра — накидывает на себя плед и босиком по холодному полу идет на кухню. У приоткрытого окна курит Антон. Арсений, пробираясь под занавеской, встает рядом. — Ты чего проснулся? — Антон перекладывает сигарету в левую руку и приобнимает его, позволяя к себе прильнуть. — Не знаю, — отвечает Арсений, плотнее укутываясь в плед и всматриваясь в окно. — Опять снег пошел. — Да, — кивает Антон. Они молча смотрят на пустую улицу, и в тишине слышен только легкий треск сигареты, когда Антон делает очередную затяжку. Арсений перехватывает его руку и тоже затягивается, выдыхая терпкий дым в холодный воздух. — С гирляндой красиво, — говорит Антон докуривая и закрывая окно. Он вдруг обнимает Арсения особенно крепко, и Арс накидывает на него плед и утыкается носом в плечо: от Антона пахнет холодом и сигаретами. — Ненавижу вот так уезжать, — бормочет Антон ему в макушку. — Заснул как придурок так рано. — У тебя много дел еще, — шепчет в ответ Арсений. — Хоть поспал. — Я приеду, — обещает Антон, отстраняясь и заглядывая в глаза. — Похуй, что концертов нет. Просто будет день посвободнее, прямо с утра. Арсений ему улыбается, зная, что в ближайшую неделю дней посвободнее у Антона не случится, а потом он и сам поедет в Москву, но зачем-то все равно верит. Тянется к нему сухими губами, чувствуя в поцелуе вкус черного чая с сахаром и сигарет, а потом провожает Антона, который на пороге замирает, оборачивается, словно хочет что-то сказать, но только неловко еще раз прощается и уходит. На кухне он рассеянно притягивает к себе чашку с недопитым чаем и делает глоток. Чай уже холодный и от перезаваренного пакетика очень терпкий — но Арсений терпкости не замечает, даже не морщится, только смотрит на усилившийся снег за окном и думает, как Антон под этим снегом стоит и ждет такси. Он возвращается в спальню, вместе с пледом залезает под одеяло, утыкаясь носом в подушку, на которой спал Антон — от нее пахнет только сном и лишь немного табаком. Арсений засыпает и не слышит, как телефон вибрирует, присылая сообщение: фотография присыпанной снегом елки у вокзала и подпись «Вот так же всрато и украсим».