Семь вечеров в декабре

Арсений успевает съездить в Москву и вернуться, а снегопады все не заканчиваются и продолжают засыпать дороги, деревья и прохожих. Он не может вспомнить, когда в последний раз была такая снежная зима, и подолгу сидит на кухне, иногда засматриваясь на собирающийся ломкими горками и липнущий к оконному стеклу снег. В один из дней он выбирается в город — посмотреть на украшенный центр, купить подарок Кьяре и пообедать с Белым, у которого в Питере стендап — и возвращается домой с пакетами из половины магазинов торгового центра, когда у входной двери его ловит звонок. — Как там в Питере? — спрашивает Антон. — Все еще снежит, — бодро отзывается Арсений, скидывает покупки на пол в коридоре и радуется возможности поговорить. Антон звонит редко. — Купил тебе две толстовки. — Зачем? — голос Антона звучит гулко и как обычно устало. — Просто так, — Арсений прижимает телефон плечом, снимая куртку. — Я половину Галереи вынес, вот только вернулся. И никто ни разу не узнал, представляешь, — он заходит в ванную и моет руки, — у всех дела поважнее. Всегда бы так. — А толстовки это типа на Новый год? — Да просто толстовки, Шаст, — он вытирает руки и перехватывает телефон, прикладывая к другому уху. — Они прикольные, но я такие особо не ношу, а ты носишь, вот и купил. Приедешь отдам. Ты там как? — Да нормально, только со съемок. — В офисе еще что ли? — Арсений ставит чайник и опирается о подоконник. — В тачке под домом сижу. — А домой что не идешь? — Не хочется, — кратко отвечает Антон. — Расскажи как дела? Арсений улыбается такой простой просьбе и рассказывает: — Купил Кьяре подарков, часа два потратил. Оказывается, когда ты щедрый родитель, можно эти подарки купить — и они сами потом тебе их домой привезут. Удобно, но из-за этого я скупил половину магазина. Тащить же не надо, — Арсений слышит, как Антон тихо смеется, и продолжает: — В центре елок пять штук, на каждом повороте. Их на самом деле каждый год так, но я почему-то давно не замечал. И вообще, знаешь, Шаст, так классно просто пройтись, без машины, когда погода еще такая, — он прикрывает глаза, пытаясь объяснить, — и темнеть только начинает и все зажигается. Ты же елку на Дворцовой никогда не видел? — Я на Дворцовой один раз был, лет семь назад, когда мы с первым концертом приезжали. — Точно. Так вот, ты бы ее видел. Я специально сегодня Руслана отвел. — Белого что ли? — уточняет Антон. — Мы обедали, — кивает Арс. — У него концерт в клубе. — И что Руслан? — Ну, красивая сказал, — Арсений пожимает плечами — за реакцией Руслана он не слишком следил. — Она же настоящая и вокруг нее еще много маленьких елок, так что на всей площади пахнет как у меня на кухне. — Это Белый так сказал? Арсений наконец-то улавливает в голосе Антона не праздное любопытство и начинает смеяться. — Шаст, а ты что интересуешься? — И где вы обедали? — ядовито спрашивает Антон, игнорируя его вопрос. — В ресторане, — все еще посмеивается Арсений. — Я ел стейк, кстати не очень, а Руслан пасту… — Мне вообще плевать, что вы ели, — перебивает Антон. — А потом мы потрахались на Дворцовой под елкой, — договаривает Арсений. — Было нормально. Ну и он на концерт уехал, а я по магазинам. — Иди нахуй, — вкрадчиво посылает Антон, и Арсений опять смеется. — Ревнуешь к Белому, Шаст? Ты серьезно? — Не ревную, — отрезает Антон. — И вообще, что ты радуешься? — А чего мне не радоваться? — философски спрашивает Арсений. — Поел, закупился, потрахался. — Арс, блять, — злость в голосе Антона напускная, и Арсений довольно продолжает его дразнить, зная, что отвлекает. — Тебе в Москву не пора уже? — Послезавтра поеду, — отвечает Арсений уже без смеха и наливает себе чай. — Мы же новогоднее снимаем? — Ага. Как-то поздно в этом году. Ты одним днем? — Могу двумя, — предлагает Арсений. — Если хочешь. — Хочу, — отвечает Антон. — Ты потом до самого Нового года занят? — Не знаю, но вроде бы да. — Приедешь в январе? — Арсений садится с чаем за стол и греет руку о горячий пар. — Приеду. Я бы и до января приехал. — На елку бы посмотрели. — Да пофиг мне на твою елку, Арс, — немного резко отвечает Антон. — Я не поэтому же. — Да ладно, Шаст. Я знаю. Ты там в машине не замерз? — Я ее не глушил. — Шаст, — зовет Арсений, когда Антон затихает и ничего не говорит, — я тоже скучаю. — Спасибо. — За что? — улыбается Арсений. — Ты никогда не говоришь, — отвечает Антон как-то тихо. — Вот, говорю. И вообще, ты слушай между строк, Антон, — немного устало просит его Арсений. — Я на тебя мысленно толстовки примеряю, к елке Руслана веду и думаю, что бы ты сказал, и уже пару лет не закрываю дверь на этот замок посередине, который ключом снаружи не открыть, потому что черт тебя знает, вдруг ты приедешь, а я в душе буду и звонок не услышу. Постоянно тебя жду, Шаст, окей? — И ты не устал? — спрашивает вдруг Антон, и у Арсения рука на горячей чашке сжимается так крепко, что на коже остается румяный след. — Не устал, — отвечает он через паузу и, прикрыв глаза и едва удерживаясь, чтобы по-детски не скрестить пальцы, спрашивает: — А ты? Антон отвечает не сразу, и это его промедление вызывает столько внезапных чувств, что Арсений сам удивляется, сколько страхов успел запрятать в самую дальнюю пыльную комнатку в сознании. Страшно, что Антон скажет — устал. Скажет — надоело на два города жить, одной ногой здесь, другой в Питере и получается, что ни там и ни тут, а словно бы нигде. Устал Ире врать. И вообще всем подряд. Страшно, что Антон скажет, что и от Арсения он тоже устал, что больше не справляется, никак не может отдохнуть и что пора бы им перестать. Наконец-то дать этому всему название — и закончить. А название обязательно будет скользким, неприятным на слух и очень честным: интрижка, помутнение, связь. — Устал, — действительно говорит Антон, и Арсений все еще не открывает глаза и жалеет, что вовремя не скрестил пальцы. — У меня уже хрен знает сколько времени не проходит ощущение, что я в Москве в командировке и никак не могу вернуться домой. Потому что со съемок приехал еще в девять, а уже почти одиннадцать и я все еще тут сижу и просто заставить себя не могу выйти и наверх подняться. И я же не могу тебе названивать постоянно как придурок. Короче, блять, Арс… — Антон говорит словно бы на одном дыхании, а когда дыхание заканчивается — запинается, немного сопя в трубку. Простыл, рассеянно думает Арсений. — Шаст, — говорит он, — так тоже нельзя. — Как? — хмыкает Антон. — Ты же понимаешь, какое это клише — вот так сидеть в машине под домом и не хотеть выходить? — Разве что из анекдотов. — Да хоть бы и из них. Я… — Арсений прерывается, пытаясь подобрать слова. — Мне просто кажется, что я немного не в той позиции, чтобы советы тебе давать. Они могут показаться слегка, — он хмыкает, — эгоистичными. Поэтому тебе надо самому об этом всем подумать. И потом мы можем обсудить. Если захочешь. — А ты можешь не намеками говорить? — устало просит Антон. — Я не докапываюсь, просто голова последнее время вообще не варит, а мне и так иногда кажется, что нужна еще пара образований, чтобы тебя нормально понимать. — Я бы с радостью, — улыбается Арсений, — но мне нужно самому это сформулировать. И вообще, сложно не намеками. Хочешь — в Москве поговорим, когда приеду? — Да я бы, если честно, лучше потрахался, — невесело смеется Антон. — Ну одно другому не слишком мешает. Хотя я иногда опасаюсь, до чего мы можем договориться, — честно признается Арсений. — Есть такое, — отвечает Антон. — Я не очень умею разговаривать. — Я не об этом. — А о чем? — Потом тебе расскажу, — вздыхает Арсений. — Увидимся на съемках? — Ненавижу сниматься, когда мы долго не виделись, — жалуется Антон. — Я потом залипаю как идиот и стыдно это пересматривать. — Я сам залипаю, — улыбается Арсений чашке с остывающим чаем. — Плевать, пускай думают что хотят. — Ну да, — вяло соглашается Антон. — Спокойной ночи? — Спокойной ночи, Шаст. Антон кладет трубку первым, а Арсений отодвигает от себя чай и еще какое-то время крутит в руках телефон, думая о том, как может пройти обещанный разговор. Обо всем, что происходит, он не рассуждал даже сам с собой, выбрав стратегию наблюдателя. Катится и катится, и черт знает, что там дальше, главное, что сейчас — хорошо. Антон на Арсения со всей своей нежностью, внимательным взглядом и горячими руками обрушился так внезапно, что Арсений сначала думал — это все любопытство. Думал, что Антон просто на мгновение поддался случайным желаниям и скоро точно разочаруется и уйдет обратно в свои стабильные, почти семейные отношения. Но Антон почему-то не спешил разочаровываться, продолжал оставаться и приходить и теперь так прочно обосновался в жизни Арсения, что он так и не успел ничего спросить. Не успел выяснить, а что Антон вообще рядом с ним делает, о чем думает, как сам себе это объясняет, потому что на вопросы сначала не оставалось времени, а потом стало банально страшно спрашивать и привлекать внимание, потому что Антон проник во все. Теперь он везде, теперь у него есть ключи, зубная щетка и своя кружка, а Арсений его ждет до самой ночи, даже когда знает, что он точно не приедет, и каждый раз, когда возвращается домой, бросает взгляд под козырек соседней парадной, потому что один раз он так вернулся — а Антон там стоял и его ждал — и с тех пор у Антона появились ключи и ему нет никаких причин на улице ждать, а Арсений все равно зачем-то продолжает этот козырек проверять. Просто на всякий случай. А еще Арсений ревнует. Старается вообще не думать, как там Антон с Ирой, потому что они же живут вместе, у них и кот, и совместные праздники, и по утрам они наверное сначала занимаются сексом, а потом вместе завтракают. Арсений об этом не думает, потому что такие мысли, проникнув внутрь, начинают раскаленным железом жечься в пищеводе, захватывая все тело, а он не имеет права ревновать. Они с Антоном ни о чем не говорили, ничего друг другу не обещали и могут делать что хотят. И спать с кем хотят. И то, что Арсений уже два года не может, не хочет и даже не думает о том, чтобы спать с кем-то кроме Антона, совершенно не значит, что Антон должен думать так же. Это вообще ничего не значит. Только то, что Арсений окончательно, решительно и очень давно влюблен. В углу кухни переливается огнями и голубой хвоей американская ель, а Арсений, так и не притронувшись к чаю и не обращая внимания на снег за окном, тащит сигарету из забытой Антоном пачки и закуривает. И даже этот простой жест — запах холодного воздуха и табака — так плотно связаны в одно общее сходство с Антоном, что ни о чем другом думать у Арсения не получается. Он за это сходство охотно цепляется, отгоняя от себя расплывчатое видение, в котором Антон выходит из машины, поднимается домой к своей девушке, обнимает ее у порога, рассказывает про день, смешит и потом ложится с ней спать — и концентрируется на другом Антоне, на том, который принадлежит ему. У этого Антона плечи горячие и влажные после душа, голос хриплый ото сна, грубый, а смех, как всегда, раскатистый и очень задорный. У этого Антона по два готовых ответа на любой случайный вопрос и яркий эффект присутствия — может быть дело в росте — когда из любой комнаты Арсений знает, что Антон в квартире и никуда не ушел, потому что кран в ванной капает, ботинки в прихожей мешаются под ногами и рамой окна, когда курит, он стучит совершенно не нежно, а со звучным хлопком, чтобы закрылось наверняка. Этот Антон в его толстовках в окно высовывается, стряхивает пепел с сигареты прямо на дорогу, считает гирлянды в окнах напротив и эти светящиеся рождественские горки, которые люди ставят на подоконники, а потом к Арсению в кровать возвращается — из-за погоды прохладный, ужасно пахнущий табаком и на вкус как пачка Парламента — и докладывает: гирлянд осталось столько же, а горок плюс две. На это Арсений смеется и утягивает его под одеяло, по пути стирая с холодной щеки след от метко упавшей снежинки.